Моя метафизика

Природа существует (знание, основанное на вере в чувства). Ее существование обнаруживается постоянным поддерживанием самой себя — рождением. Жизнь природы есть непрерывное твор­чество, и, хотя все в ней рождающееся умираот, ничто не гибнет в ней, не уничтожается, ибо смерть есть рождение. Не знаю, по­чему говорят многие: в природе есть сила творящая; не знаю, как можно представить природу трупом, в который входит нечто чуж­дое и одушевляет его; не знаю, почему не сказать — природа есть Сила, Жизнь, Творчество.

Целое природы составлено из неделимых; каждое неделимое живет на основании общих законов, есть часть общей жизни при­роды. Одна и та же жизнь развивается в различных видах, но одинаково, по своим законам. В каждом неделимом жизнь эта дей­ствует независимо от него, всегда почти без его сознания и всегда без его воли, повинуясь себе самой, своим законам, которые вечны и непреложны, следовательно, составляют сущность ее. Многие неделимые не сознают себя, но жизнь, во всех их распространен­ная, сознает себя, ибо действует целесообразно (zweckmässig), следовательно, жизнь есть разумение. Итак, жизнь в целом есть разумение.

В целом природа есть разумение. С сим сознанием заря уте­шения восходит для человека; он не потерян в бесконечности тво­рения, он выполняет наравне с прочими тварями жизнь приро­ды. Но это не одно его назначение: он может возвышаться над видимым; он может восходить к разумению, отождествляться

89

(s'identifier) с ним; может проникнуть его законы, провидеть его цели, чувствовать красоту создания; он может верить, надеяться, любить. [...]

В человеке повторилась природа; в человеке жизнь, разумею­щая себя в целом, уразумела себя отдельно. Следовательно, все отправления, все факты жизни должны быть фактами человека. Факт жизни один — жизнь, или: сама жизнь есть единственный существующий факт. Если мы в жизни различаем несколько фак­тов, то мы придаем -ей свойства собственно человеческие и смотрим на нее взглядом слишком специальным. Один факт нашей жизни мы называем разумом, другой — волей, третий — чувством. Но мы всегда разумеем, всегда решаемся, всегда чувствуем. Эти три факта составляют один факт жизни, с разных точек рассматривае­мый. Но правда, что вся жизнь наша берет то -или другое на­правление по преимуществу.

На основании этою жизнь абсолютная, отрешенная рассматри­вается как разум, воля, чувство и жизнь природы, действитель­ная — как истина, благо, красота. Тут ничего еще худого нет, но это пахнет схоластикой. Зачем все так дробить? Кто станет отри­цать у жизни всеобщей и разумение, и свободу действия, и чув­ство? Но это не три способности одного существа: напротив, оно условливает собою единство всех сих способностей. Рассмотрим всеобщую жизнь в отношении к этим способностям.

Вне жизни ничего не лежит, ибо она есть все; следовательно, постепенное познавание ей чуждо; сознавая себя, она все знает. Ее разум, разумение есть сознание себя самой (сознание в бытии совершающееся), следовательно, бытие, следовательно, она сама. Ее воля не определена ничем, следовательно, свободна, но не от­ступает от вечных законов разумения, следовательно, воля жизни есть вместе и свобода и необходимость. Если воля непреложна, а препятствий нет и все средства заключаются в том же суще­стве, в каком воля, то воля есть действие; действие природы — жизнь; следовательно, воля жизни есть сама жизнь. Итак, жизнь есть разум и воля, если мы хотим судить ее по-человечески; но это разумение зависит единственно от нашего взгляда на жизнь; в сущности она ни то, ни другое, но жизнь (2, стр. 151—152).

[...] Жизнь есть любовь, любовью поддерживается жизнь в не­делимых (она у них средство размножения); в таком случае лю­бовь есть средобежная сила природы; ею примыкает последнее звено творения к началу, в нем повторившемуся, следовательно, любовь есть самовозвратная сила природы — безначальный и бес­конечный радиус в круге мироздания.

Человек выше всего, ибо он есть вся жизнь. Он не может воз­вышаться (не разрушив сущности бытия своего); он только не должен падать, он должен равняться самому себе. Но он пал (об этом после); следовательно, опять должен возвышаться. В каждом неделимом человеке есть частицы человека нормального; в каждом есть низшие свойства. Взаимные отношения людей должны очи­стить, образовать совершенного человека (но этого недостаточно; сейчас предложу еще способ совершенствования). Отсюда несо­мненная, хотя и не новая истина: жизнь рода человеческого есть его воспитание. Как же один, отдельный человек должен воспиты­вать существо свое? Что он должен принять за образец, прототип свой? Но где он? (2, стр. 154).

90

ОБ ОТНОШЕНИИ ФИЛОСОФИИ К ИСКУССТВУ

Было время, когда вопрос об искусстве казался чуждым фило­софии (Винкельман, Лессинг). Со времени Канта пришли они в ближайшую связь, и с тех пор мы встречаем более просторный, более ясный взгляд на творения гениев. Шиллер, воспитанный в его школе, и Гёте, уже знакомый с его системой, но еще более посвященный в нее Шиллером, бросили новый, яркий свет на мир искусства. Их поэтические создания, в которых в первый раз за­сиял дух новой жизни, подняли и расширили наблюдения не мень­ше их теоретических сочинений. Ни одна отрасль духовной жизни не развивается независимо; каждый член духа живет и растет с целым его организмом. Тихо, но верно совершилась духовная реформа в Германии, и дух наконец без шума сбросил с себя ста­рую кору, которая стала теперь не нужна ему. Философия нако­нец достигла того широкого начала, к которому вели ее и прежние системы, исполненные с железною последовательностью, и этот дух простора и полной жизни, который проникал творения двух немецких гениев. Уже не праздные мечты — серьезные, вечные интересы духа облекались в поэтические формы, и философ стро­гим путем ума, его неумолимой дисциплиной достиг того, что мог смело назвать вечными и разумными те убеждения, которые вну­шал ему первоначально поэт и которые одушевляли его в крова­вом труде и освещали темный путь. [...]

Искусство есть прошедшее для нас. Это можно было бы ска­зать так: искусство не есть более высшее для нас. Но и тут вы­шли бы недоразумения. Предложение немного значит, когда оно не" высказывается совсем, не говорит все, что его оправдывает. Итак, я скажу наперед в утешение нетерпеливым, что есть непо­гибающий элемент в искусстве, который останется высшим и по­следним, элемент цельной, индивидуальной жизни, прямого созер­цания, нераздробленного знания — элемент энергии и личности; этот элемент вечен, как вечна потребность человека в каждое мгновение сознавать всю нераздробленную полноту своей жизни. Но в искусстве есть еще другой элемент, который осуществляется в описанном. Это элемент общего, вечного — божественного. Здесь нет места распространяться об этой основной идее искусства. Много форм принимало искусство — они были сообразны возрасту духа. К глубоким, плодовитым открытиям новейшей философии принадлежит то, что история искусства, рассматриваемая разумно, есть вместе и его теория и что роды его вполне соответствуют его эпохам, которые в свою очередь совпадают с эпохами общего.¹ ду­ховного развития. Эта мысль делает совершенный переворот в эстетике: искусство, вместо того чтобы терять, получает мировое значение; оно выходит из бессмысленного оцепенения, в котором оставалось разбитым неизвестно почему и для чего на разные роды; оно является целым, которое живет с духом и из духа и переживает с ним все судьбы его (2, стр.. 1776-^179).

[...] Человек доживает новой степени: общее начинает пред­ставляться в более живой форме; богатая, разнообразная природа, его окружающая, дух жизни и деятельности не дают ему этого мертвого общего признать основою всего. Чувство жизни влечет за собой чувство гармонии, а венец непосредственной жизни, ее цвет и последнее выражение есть человеческий образ. Обожание

91

натуры как жизни, как гармонии приводит к антропотеизму, к обо­готворению человека. Но непосредственная единичность не в со­стоянии вместить всего — и божество раздробляется на богов. Вы­сокие человеческие образы, которые заведуют отдельными частями природы и жизни, все населяют и воодушевляют. — Вот история перехода к новому виду идеи; мы оставляем спекулятивный ее вывод. Это идея в непосредственности, идея как жизнь, единич­ность, изобразимая идея — идеал. Греческий мир представляет ее развитие; это мир искусства по преимуществу. Он здесь вполне осуществляет свое понятие. Оттуда полнота, оконченность во всех творениях греков. Скульптура, как самое ощутительное выраже­ние идеала, есть классическое искусство по преимуществу, и она есть искусство этой эпохи. Видимый бог вносится в храм, который теряет свою первую символическую форму и дышит стройностью и оконченностью греческого духа (2. стр. 181).