- •От редакции
- •Декабристы
- •Русская правда [...]
- •Якушкин
- •Просветители пнин
- •Гражданин
- •Начертание логики
- •87 Станкевич
- •Моя метафизика
- •Чаадаев
- •Философические письма
- •Прокламация
- •Аксаков
- •Хомяков
- •121 Сидонский
- •[Философия]
- •Гогоцкий
- •Философский лексикон
- •Юркевич
- •Курс общей педагогики
- •130 Революционные демократы белинский
- •Письмо н. В. Гоголю
- •3 Июля 1847 г.
- •150 Петрашевский
- •Спешнее
- •171 [Философия]
- •[Социология]
- •[Философия]
- •[Социология]
- •Чернышевский
- •Добролюбов
- •[Философия]
- •[Социология]
- •[Эстетика]
- •[Философия]
- •[Социология]
- •10 Труде]
- •Серно-соловьёвич
- •[Философия]
- •[Социология]
- •[Философия]
- •[Социология]
- •[Социология]
- •Михайловский
- •[Политика]
- •[Социология]
- •[Философия]
- •Мечников
- •[Социология]
- •Сеченов
- •[Философия и наука]
- •[Социология]
- •Достоевский
- •[О свободе]
- •Дневник писателя
- •Толстой
- •[О цели философии]
- •[Философия истории]
- •Буржуазно-помещичья
- •Идеалистическая философия
- •Второй половины XIX в.
- •Соловьёв
- •История и будущность теократии (исследование всемирно-исторического пути к истинной жизни)
- •Оправдание добра
- •Три разговора
- •Лесевич
- •Чичерин
- •[Философия]
- •485 [Логика и диалектика]
- •Украина шевченко
- •Гайдамаки
- •Дневник
- •1857 Г.
- •10 [Июля]
- •11 [Июля]
- •12 [Июля]
- •27 [Августа]
- •3 [Ноября]
- •Подолинский
- •I. Введение
- •II. Что такое наука?
- •Мысль и язык
- •Леся украинка
- •Яновский
- •522 Белоруссия калиновский
- •[Критика реформы 1861 г.]
- •[Борьба за землю и волю]
- •[Что такое свобода? призыв к борьбе за нее]
- •Богушевич
- •Гуринович
- •Дядька антон
- •И функций организма. Приспособление растений к условиям внешней среды]
- •[Взаимосвязь и взаимовлияние привоя и подвоя.
- •Пропаганда материалистических идей ч. Дарвина.
- •Роль наследственности]
- •[Внешние и внутренние причины изменений возделываемых растений. Законы наследования]
- •Литва снядецкий
- •Юндзила
- •Даукантас
- •547 Сераковский
- •[Социология]
- •[4Ejjobek и общество]
- •Биезбардис
- •[Материя и движение]
- •[Человек и общество]
- •[Философия и социология]
- •Ахундов
- •Критика «ек-кельме» "
- •19* 579
- •Об устранении угнетения
- •Налбандян
- •[Философия]
- •[Эстетика]
- •[Этика]
- •[Социология]
- •Грузия додашвили
- •Чавчавадзе
- •[Социология]
- •Абай кунанбаев
- •Двадцать пятое слово
- •Двадцать седьмое слово (по сократу)
- •Седьмое слово
- •Семнадцатое слово
- •Сорок второе слово
- •Тридцать второе слово
- •632 Сорок второе слово
- •Валиханов
- •Очерки джунгарии
- •652 Киргизия
- •Таджикистан [о русском народе1
- •660 [Об обществе, о правителях бухары]
- •[Этика и социология]
- •Молланепес
- •[Этика и социология]
- •Узбекистан бердах
- •[О поэзии]
- •[О русской культуре]
- •Примечания *
- •Налбандян
- •Валиханов
Спешнее
Николай Александрович Спешнее (1821—1882) — видный русский революционер. Происходил из дворянской семьи. Закончил Царскосельский лицей, аатем учился на восточном факультете
162
Петербургского университета. В 1842—1846 гг. жил за границей, а по возвращении на родину вошел в кружок Пет-рашевского. Вместе с Петра-шевским пытался организовать тайное общество, но завершить это дело помешал арест. В 1856 е. был амнистирован. Ряд лет после этого жил на поселении, редактировал «Иркутские губернские ведомости», был правителем путевой канцелярии Н. Муравьёва-Амурского.
Вернувшись из Сибири, в период крестьянской реформы 1861 г. Спешнее занимался литературной деятельностью. В философии придерживался материалистических взглядов, подвергал критике объективный идеализм Гегеля, высоко ценил Заслуги Л. Фейербаха. Был знаком с произведением К. Маркса «Нищета философии». Спешнее — социалист-утопист, демократ-республиканец.
Фрагменты из трудов Я. А. Спешнева подобраны автором данного вступительного текста В. В. Богатовым по изданию: «Философские и общественно-политические произведения петрашевцев». М., 1953.
[ИЗ ПЕРВОГО ПИСЬМА К. Э. ХОЕЦКОМУ (1847?)] »
Каменский2 считает, что нельзя правильно понять вещи, если не представлять их себе сначала как следствия, результаты. Весь видимый мир, вообще весь чувственный мир есть не что иное, как результат. Понимать — это знать закон происхождения, а не знать его — значит не понимать.
Это вытекает, в частности, из того, что он всюду превозносит философское понимание как единственное истинное понимание, которое для него всюду состоит в том, что мы понимаем закон, в силу которого вещи происходят из абсолюта; он заявляет, что всякая вещь есть не что иное, как форма, образование абсолюта, причем абсолют есть корень, основание бытия, содержание всех вещей, что сводится к следующему: все вещи суть не что иное, как действие абсолюта, результат его; все вещи происходят из
163
единого сущего, из чего-то такого, что мы называем абсолютом.
[...] Выражаясь в духе автора, мы назовем причину всех вещей абсолютом, который будет основанием всего, так что все будет продуктом абсолюта. Но не нужно особенно напрягать внимание для того, чтобы заметить, что первая фраза не является простым определением, но выводом, сделанным посредством воображения из цепи гипотез, которые вам представляют, а именно, она предполагает, [!)] что вы уже знаете все существующие вещи; 2) что вы убеждены и можете доказать, что они все только продукт или результат, что они не всегда существовали; 3) что они могут иметь только одно основание своего бытия, а не две, три или четыре причины, совместные или соединенные друг с другом. Все это вещи, которые невозможно объяснить и [которые представляют собой] совершенно несостоятельные гипотезы.
[...] Всякая метафизика имеет в своем основании недоказанные и недоказуемые гипотезы. Всякая метафизика стремится не изучить мир, а вообразить себе его происхождение. Всякая метафизика думает, что выводить абстрактно все следствия из одного произвольного принципа, это значит доказать не только истинность гипотез, на которых покоится этот принцип, но и то, что этот принцип действительно представляет собою правильное понятие о реальности, о реальной вещи, существующей, хотя и невидимой, в то время как, согласно логике, выводить из гипотезы — это ни в коем случае не значит доказывать, а только поэтизировать. В выводах не больше истины, чем в принципе, и они, несмотря на свое разнообразие, ни в коем случае не могут превратить гипотезу, из которой они исходят, в теорему или аксиому. Вообще метафизика понимает под «доказательством» нечто совершенно другое, чем то, что понимают под этим точные науки, логика и большинство людей. Всякая метафизика принимает абстрагирующую силу ума за шестое чувство, за второе зрение, которое открывает новый мир [...].
Она создала другой мир наряду с реальным миром, она, следовательно, идеалистическая и поэтическая. Всякая метафизика полагает, что закон происхождения реального мира является обратным абстрагирующему закону ума; это значит, что из концепции или абстракции более простой и более бедной определениями [можно восходить]
164
к более сложной и более богатой определениями. Всякая метафизика боится реальности, она считает действительно реальным нечто иное, чем самое вещь (сущность, идею и т. д.); реальный мир есть для нее великий маскарад, а ее фантастический мир — истинная реальность. Все это целиком противоречит здравому смыслу. Всякая метафизика принимает качества вещей за реальные существа, воплощенные в вещах, почти за их химические элементы. Всякая метафизика есть поэма, подавленная дедуктивной логикой и фантастической химией. Она довольно двусмысленная вещь, которая не является ни подлинной поэзией, ни положительной наукой, которая обязана своим происхождением и существованием ненасытному стремлению человека к познанию; не имея еще возможности все знать точно, он обманывает это стремление, давая вместо истин гипотезы, подобно тому как заглушают боль посредством паллиатива (стр. 477—480).
Автор, будучи крайним спиритуалистом, рассматривает материю свысока, а материальное действие — как жестокую необходимость [.:.] и он никогда не поймет абсолюта, который творит только материю.
Если его определение абсолюта, его тезис о законе абсолюта, было получено априори, а не выведено из эмпирического познания истории, то почему же он должен останавливаться перед тем, чтобы допустить то же самое для абсолюта — природы и ожидать от опыта его подтверждения? Исторический закон соединения людей— это такой закон, который можно постигнуть только апостериори, путем изучения истории; тогда как априори, даже если не понимать силу закона, а созидание — без цели, можно прийти только к таким общим фразам, вроде следующих: эта сила должна иметь закон, это творение — свою цель, но какую именно? Ответ дает всегда опыт (стр. 482).
Для положительного человека всякая метафизическая система есть не более, чем поэма, гипотеза, возможность. Для метафизической головы всякая система, которая не объясняет всего происхождения всех вещей, ничего не стоит. И я удивляюсь, почему автор, будучи метафизиком, не применил к своей концепции абсолюта ту меру, которую он применил к концепции абсолюта, созидающего только самого себя.
Но пройдем легко, как это делает автор, мимо этих трудностей и ограничимся человеческим миром, -= един-
165
ственным, который автор понял, как он полагает, до конца, и единственным, который, он, быть может, изучил.
Мы еще находимся в довольно широкой сфере. Вы все ее знаете, это сфера науки, искусства, промышленности, социальных форм, сфера ума, воображения, труда, истории, мир человеческого творчества, который далек от того, чтобы быть законченным, который в общем увеличивается и развивается, хотя и медленно, на мой взгляд. Мы не знаем положительно начала, но мы знаем имена десятков людей, которые двинули вперед и науку, и промышленность, и общество, довели их до того состояния, в котором они находятся сейчас, — мы знаем имена Коперника, Галилея, Кеплера, Ньютона, Гершелей, Колумба, Кука, Дженнера, Дэви, Уатта, Фультона, Евклида, Архимеда, Лавуазье, Шекспира, Гёте, Шиллера, Байрона и, мой бог, сотни других имен людей, которые постепенно двинули вперед науку, создали произведения искусства, изобрели производственные процессы, имена исторических деятелей, которые один за другим изменяли социальные формы, тех, которые посвятили себя уничтожению рабства, тех, которые разбили феодализм и основали государство, и т. д. и т. д. Вы положительно знаете многие имена, и все же вы ошибаетесь, все это не больше, чем действие оптического обмана, научные и промышленные открытия, произведения искусства, социальные формы — все это продукт абсолюта, абсолюта «человеческой сущности». Вот в чем в действительности состоит различие позитивной точки зрения от метафизической.
Наука, промышленность, искусство, общество — все это, конечно, вещи произведенные: они производятся каждый день, это созидание, которое происходит непрерывно, если только можно применять к ним в строгом смысле слова термин: созидание. Будучи следствиями, .они должны иметь причину или причины; это созидание должно иметь своего создателя или своих создателей. Это производится людьми; в особенности промышленность есть труд, в котором участвуют почти все живые люди; автор все это — научные истины, продукты производства, произведения искусства, общественные учреждения — постигает как единую сущность, как единое бытие, или организм (потому что все они имеют сходное свойство — быть созданными посредством людей, как бы они ни отличались во всех других отношениях), и таким образом при-
166
ходит к той мысли, что действующая причина всего этого одна, это абсолют, который он называет человеческим абсолютом, бытие или скорее человеческая сущность, нечто похожее на великую душу. Реальные люди, которые живут и умирают, мыслят и трудятся в поте лица своего, составляют только олицетворения, различения, воплощения этой великой души.
Воплощение или вообще имматериализация было бы настоящим словом, которое передавало бы сущность мысли автора, потому что автор представляет себе реального человека как двойное существо, как два существа, из которых одно заключено внутри другого. [...] Не будет ли более правильным соединить в одно единое целое всю активную часть человека, все его функции, как мозговые, так и немозговые? Признаюсь, что когда я видел, как автор полагает в основание своей системы абсолют, это общее и неопределенное выражение, «человеческое бытие», то я думал, что он понимает под ним всего человека, такого, каков он есть (стр. 483—485).
[ИЗ ВТОРОГО ПИСЬМА К. Э. ХОЕЦКОМУ]
Я вовсе не намерен отрицать, что гуманитаризм, обожествление человечества или человека, антропотеизм — одна из доктрин новейшего времени. Вы правы: весь немецкий идеализм XIX века — «великая» немецкая философия, начиная с Фихте (оставьте Фихте с его Я, которое является лишь иным названием духа, и не-Я, которое представляет собой лишь синоним природы, — Фихте, из школы которого вышли Шеллинг и Гегель, которые посредством своего абсюлюта или абсолютной идеи [устранили] противоречие между его Я и не-Я и таким образом дополнили его систему), метит лишь в антропотеизм, пока она, достигнув в лице своего последнего знаменосца и корифея — Фейербаха — своей вершины и называя вещи своими именами, вместе с ним не восклицает: Homo ho-mini deus est — человек человеку бог. Я видел далее, как эта доктрина, проникая из Германии, распространялась среди других народов — конечно, не так широко, как на своей родине. И при этом я имею в виду не рабских переписчиков гегелевской философии за границей, а лишь самостоятельные умы — Прудона во Франции и Каменского в Польше. Оба вышли из школы Гегеля, и лучшим
167
доказательством того, что предпосылки для обожествления человечества имелись уже у самого Гегеля и что школа Фейербаха была его подлинной наследницей в Германии, является то, что и у этих двух соседей немцев и в то же самое время, что и в Германии, гегелевское учение выступило как антропотеизм и пришли они к этому, не зная Фейербаха, как Фейербах не знал их.
[...] Но замечательно то, что в то время, как в Германии фихтевские противоположности между Я и пе-Я — природой и человечеством — нашли свое единство у Шеллинга и Гегеля и заключили мир в абсолюте и абсолютной идее и этот мир у Фейербаха не нарушается, — эта противоположность снова появляется у Прудона и Каменского. У Каменского она еще потихоньку проскальзывает в систему — он не может признать человеческий абсолют абсолютом природы. Он не вполне понимает и не может себе объяснить порочность [?] этого абсолюта природы, .он не знает, что с ним делать, и отодвигает его в сторону. У Прудона же противоположность достигает трагических размеров, которых она никогда, пожалуй даже во времена древнеперсидского учения, не достигала, — это не отвлеченная противоположность, это борьба не на жизнь, а на смерть. «Бог! Я ненавижу тебя! Я не успокоюсь, пока не сделаю очевидной для всех твою подлость и пока " не сделаю твое имя посмешищем для всех людей!» — восклицает он в экстазе. «Вся история — это единоборство между богом и человеком!» [...] Разве это у обоих шаг назад к точке зрения Фихте? Или, может быть, в обеих системах — неясное начало чего-то нового — именно: так как «два абсолюта не могут существовать рядом», то не придут ли в конце концов к заключению, что во вселенной нет никакого абсолюта, а есть лишь более или менее обусловленные силы? Нет бога и нет богов, есть только неабсолютные существа? Но к такому выводу немецкая мысль не так скоро решится притти.
Итак, я признаю антропотеизм доктриною нового времени, над которою трудились великие умы нашей современности, — великим и характерным фактом нашего времени. Только мне думается, что европейское человечество на нем не остановится, что антропотеизм — не конечный результат, а только переходное учение — «момент, который разовьется в нечто высшее», как говорят немцы. По-моему, он есть лишь путь, по которому Германия и наука
168
придут к полному и безусловному отрицанию религии. Уже поэтому я не могу признать его центром и средоточием явлений нового времени. [...]
Антропотеизм — тоже религия, только другая. Предмет обоготворения у него другой, новый, но не нов сам факт обоготворения. Вместо бога-человека мы имеем теперь человека-бога. Изменился лишь порядок слов. Да разве разница между богом-человеком и человеком-богом так уж велика? Разве обособленный христианский бог не был целиком скроен по образу и подобию человека? Конечно, этот бог был существо особенное, отличное от человечества, — но разве в этом суть? Раз установлено, что он представлял собой подобие человека, абстракцию и увеличенный образ человека, то законы и все остальное, исходящие из такого авторитета, не могут быть не- или про-тивочеловеческими. Поэтому христианство и вообще все религии содержат столько человеческих предписаний. [...] Конечно, если христианский бог был лишь частичной абстракцией человека, именно составленной лишь из некоторых свойств и функций человека, которых вкус того времени объявил самыми «благородными» (я говорю — вкус, ибо такие категории, как прекрасное и безобразное, хорошее и плохое, благородное и низкое, всегда были и всегда останутся делом вкуса). В самом деле, бог не был факсимиле, слепком человека — он был наделенною духом абстракцией человечества. Телесное отпало — остались только свойства, функции и деяния человека, которые получили общее название «души», и из них то, что больше всего соответствовало вкусу (не безумие, а разум, не злая воля, приносящая вред людям, а доброта и т. д.), было извлечено, связано, увеличено до бесконечности (абсолютизировано), доведено до апофеоза. В этой односторонности вкуса, в этой ошибке разума, состоящей в превращении дела вкуса в принцип мышления и в неспособности видеть узкую односторонность, коренились практически вредные для людей аскетизм, пренебрежение ко всему плотскому, отвращение и ненависть к нему. В этом, конечно, величайшая разница между христианством и ан-тропотеизмом. Этот последний, по крайней мере в той совершеннейшей форме, в какой он является у Фейербаха (ибо Гегель еще слишком много исключительного говорит о духе, и хотя у него нет отвращения к телесному, но в этом отношении он, по-моему, не пошел дальше
169
христианско-лютеранской точки зрения), тащит всего «человека» без остатка к богу. Это есть второе вознесение бога-человека, или человека-бога, который, согласно легенде, взял с собой [на небо] и свое тело [...]. Ненависть и неприязнь ко всему плотскому, которые христианство III и IV веков со всеми своими принципами, как и многое другое, получило в готовом виде в наследство от александрийской и неоплатонической школ, — эта ненависть, могу я утверждать, никогда не существовала в Европе; [как раз] напротив; и вообще нужен слишком ненормальный и болезненно извращенный вкус, чтобы она где-либо получила всеобщее распространение и нашла подражателей. Но когда медицина и физиология, развиваясь дальше, доказали, что большинство видов аскетизма является не чем иным, как медленным самоубийством, и, таким образом, приравняли его к одному из величайших грехов по христианскому учению, тогда аскетизм получил последний удар даже в тех религиях, где, вероятно, из тяготения к старине, сохранялись некоторые формы древности, хотя смысл их был уже утерян. Плоть была уже достаточно реабилитирована к тому времени, когда антропотеизм стал обожествлять ее вместе с духом (стр. 494—499).
ГЕРЦЕН
Александр Иванович Герцен (1812—1870) — великий русский философ-материалист, революционер-демократ, писатель. Родился в богатой дворянской семье. Рос и воспитывался в атмосфере усиливающегося кризиса крепостнической системы. Особенно сильное влияние на духовное и гражданское развитие Герцена оказали Отечественная война 1812 г. и движение декабристов. В «Вылом и думах» Герцен подчеркивал, какое сильное впечатление произвела на него казнь Пестеля и его товарищей.
В 1829 г. Герцен поступил в Московский университет на физико-математическое отделение, которое закончил в 1833 г. Здесь Герцен и Огарёв стали участниками революционного кружка, обсуждали проблемы политики, социализма, особенно учение Сен-Симона. Материалистические взгляды Герцена формировались под влиянием материализма Ломоносова, Радищева, декабристов, французских материалистов и Фейербаха. Но его не удовлетворял метафизический, механистический материализм. В выработке его «реализма», т. е. материализма, пронизанного диалектикой, серьезную роль сыграл немецкий классический идеализм, в особенности философия Гегеля. Герцен отверг идеализм Канта, Шеллинга и Гегеля, но от них он воспринял идею развития. «В крепостной России 40-х годов XIX века он сумел подняться на такую высоту,
ί70
что встал в уровень с величайшими мыслителями своего времени. Он усвоил диалектику Гегеля. Он понял, что она представляет из себя «алгебру революции». Он пошел дальше Гегеля, к материализму, вслед за Фейербахом. Первое из «Писем об изучении природы»— «Эмпирия и идеализм», — написанное в 1844 году, показывает нам мыслителя, который, даже теперь, головой выше бездны современных естествоиспытателей-эмпириков и тьмы тем нынешних философов, идеалистов и полуидеалистов. Герцен вплотную подошел к диалектическому материализму и остановился перед — историческим материализмом» *.
После ссылки (1834—1840 и 1841—1842 гг.) Герцен в последующие семь лет создает свои главные философские труды «Дилетантизм в науке» (1842— 1843 гг.), «Письма об изучении природы», сыгравшие серьезную роль в утверждении и развитии материализма в России в его антропологической форме. Герцен вместе с Белинским, Огарёвым и революционерами-петрашевцами закладывает основы революционно-демократической идео* логии.
В 1847 г. Герцен уезжает в эмиграцию. После поражения революции 1848 г. Герцен переживает духовную драму. Он создает теорию русского крестьянского общинного социализма. В статье «Памяти Герцена» В. И. Ленин раскрывает причины духовного кризиса Герцена, социальную природу его общественной теории. С 1852 г. Герцен поселяется в Лондоне и с 1857 по 1867 г. вместе с Огарёвым издает знаменитый «Колокол» и «Полярную звезду» (с 1855 г.).
Реформу 1861 г. Герцен критиковал с революционно-демократических позиций, а к концу жизни он «обратил свои взоры не к либерализму, а к Интернационалу, к тому Интернационалу, которым руководил Маркс» **.
Герцен одним из первых познакомил Западную Европу с жизнью и борьбой революционеров нашей страны. В 1861— 1867 гг. Герцен создает «Былое и думы», «Русский народ и социализм» (1855 г.), «О развитии революционных идей в России» (1851 г.), «К старому товарищу» (1870 г.).
Фрагменты из произведений А. И. Герцена подобраны автором данного вступительного текста В. В. Богатовым -по изданию: А. И. Герцен. Собрание сочинений в 30-ти томах. М., 1954—1965.
* В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 21, стр. 256.
** Там же, стр. 257.