3. Восточный вопрос

Восточный вопрос, вопрос об освобождении балканских славян из-под турецкой власти, продолжал занимать русскую дипломатию. К этому побуждал русское правительство еще Юрий Крижанич, а Петр I начал осуществлять этот план. Движение за освобождение ближних славян не утихло и в описываемом периоде, даже в годы господства иноземцев. В 1736 г. фельдмаршал Миних представил Бирону план изгнания турок из Европы. Все дело должно было завершиться на четвертом году овладением Константинополем. "Ея Величество венчается как греческая императрица", заключает свой план Миних. "Кто спросит тогда, кому подобает императорский титул, тому ли, кто венчан и миропомазан во Франкфурте, или той, кто в Стамбуле", т.е. германскому императору или русской императрице.

План Миниха намерен был осуществить Остерман. Он сначала старался не втягивать Россию в войну с Турцией, как того желали наши дипломатические представители в Константинополе - Бедняков и Неплюев, но затем, когда разразилась война и Миних одерживал победы, Остерман стал склоняться к проекту раздела Турции. В инструкции уполномоченным на конгрессе в Немирове от 14 июня 1737 г. он ставит условием мира уступку России Крыма с выселением из него татар, а в случае сохранения его за Турцией заселение его вместо татар турецкими же подданными, но христианами*(285).

Восшествие на престол Елизаветы Петровны епископ Лев Юрлов и приветствовал, обращаясь к ней с словами: "подобает православные христианы от пленения поганского освободить и Станбул покорити под нозе его, и православные народы соединити во едино стадо"*(286).

4. Отношение к иностранной прессе. Опровержения

Иностранная пресса продолжала интересовать и тревожить русское правительство.

При всяком удобном случае оно дает своим дипломатическим представителям наказ следить за нею и, как выразился Петр I в указе Ф.П. Веселовскому от 21 марта 1720 г., "ежели какия фальшивыя и предосудительныя ведомости в тамошних местах разглашаются, оныя опровергать". В том же духе действует и гр. Остерман. В наказе отправляющемуся в 1731 г. в Англию резидентом молодому Кантемиру (п.14), составленном самим Остерманом, говорится: "ежелиб от кого к предосуждению ея императорского величества что предвосприято или намерено было о том, как о всем тамо происходящем, не токмо немедленно сюда доносить, но и оное надлежаще препятствовать и предупредить и всякие к тому служащие и потребные способы употреблять крайнейшее свое старание прилагать имеет"*(287). В рескрипте от 17 ноября 1733 г. Кантемиру дается повторный наказ: "Вы имеете предосудительныя статьи прилично предостерегать, и на то смотреть, чтобы оныя немедленно опровержены были, и чтоб газетирам таковыя явныя ложныя ведомости в свои газеты вносить запрещено было, и ежели они на то не посмотрят, чтобы они надлежащим образом штрафованы были"*(288).

Для борьбы с неблагожелательной иностранной прессой было два пути: обращение к правительству или в суд и выступление в той же прессе с опровержениями. В Англии первый из этих способов наталкивался на большие затруднения в виду установившейся там свободы печати. Об этих затруднениях Кантемир сообщал Остерману уже в письме от 9 июня 1732 г. В следующем году, по поводу появившихся в английской печати ложных известий о делах турецких, персидских и польских, Кантемир пишет: "Печатников здешних от того унять никаким образом невозможно, понеже свободное печатание здесь за основание аглицкой вольности почитают и оной привилегиум против самого своего короля и его министров повседневно употребляют, к томуже все здешних газетиеров ведомости списаны с слова от слова с голландских и с парижских, так что они свободно извинить себя могут, если бы можно и суда на них искать"*(289).

Административное и судебное преследование распространителей ложных сведений и авторов оскорбительных отзывов об иностранном правительстве было значительно легче во Франции.

В октябре 1741 г. Кантемир сделал представление французскому министру и его товарищу, что "шведский двор готовит под именем манифеста лист, наполненный всякими мерзкими хулами против России", и просил предупредить обнародование его во Франции, уверенный, "что они будут против такого поступка шведского двора, неприличнаго и необыкновеннаго между христианскими державами". Оба признали, пишет Кантемир, "что действительная между двумя народами война не извиняет грубыя хулы против неприятеля", обещались "дать нужный указ полицмейстеру и заверили его, что "никогда не позволят обнародование никаких пасквинатов", но, добавляет он, "здесь так велико число печатников и книжников, что и самое министерство трудно может добраться, где печатается какая книга"*(290).

Если административное или судебное воздействие оказывалось невозможным или не приводило к цели, то оставался только второй способ борьбы с иностранной прессой - борьба тем же печатным словом. Ее и требуют от Кантемира. Кантемиру не раз приходилось писать подобные опровержения, о чем он каждый раз извещал свое правительство. Об одном из таких своих выступлений Кантемир сообщает в реляции от 28 августа 1733 г.*(291)

Особенно затруднительна была борьба с иностранной печатью, когда в ней появлялись не просто ложные факты или ложное освещение тех или иных событий, а книги или брошюры памфлетного содержания, направленные против России или против русского правительства. Устранить эти нападки простым опровержением было невозможно. На памфлет надо было отвечать литературным произведением, но для этого надо было иметь в своем распоряжении хорошие литературные силы.

Интересный случай произошел в связи с изданием в Париже в 1735 г. анонимного трактата под заглавием "Lettres Moscovites" ("Московские письма"). Представитель России в Лондоне А.Д. Кантемир немедленно сообщил графу Остерману о выходе этой книги. "Насколько я не видел изданных до сих пор сатир и либелльов, сия, - пишет Кантемир, - с крайнейшею безпостыдностию и продерзостию порекает двор, министров и весь народ российский", "наипаче, - прибавляет он, - вашего сиятельства и других господ чужестранных в российской службе касается, которых сам автор неслыханными порекает бранми". "Авторово имя утаено", пишет Кантемир, но по имеющимся в книге указаниям в Петербурге легко могут догадаться, кто автор книги. Догадаться нетрудно было самому Остерману, ибо в книге описан допрос, учиненный автору в Коллегии иностранных дел кн. Черкасским и Остерманом. Автором оказался авантюрист - итальянец, по имени Локателли.

Понятна тревога Остермана, когда из донесения Кантемира он узнал, что книга переводится на английский язык. Он предписал Кантемиру "всякое возможное старание прилагать", чтоб не допустить выхода в свет этого перевода. Но исполнить предписания Остермана было делом нелегким. Кантемир обращался к английскому правительству, но не был уверен в успехе, "понеже, - пишет он, - вольность здешняго народа так далеко простирается, что против своего собственнаго государя без всякой опасности повсядневно печатают. И подлинно агличане свободное печатание почитают за фундамент своей вольности, а потому никакого акту парламентскаго до сех пор сочинить было не можно противу издателей сатир и либелльов, когда в них имянно персоны не упоминаются"*(292).

Кантемир сообщает со слов местных юристов, что преследовать автора "амуром в Англии невозможно", так как "вины в другом государстве учиненныя здесь наказывать не можно, понеже и самым убийцам всякое государство защитою обыкло быть, когда к нему прибегают из места, где убийство учинили, и кроме того вольность здешняго народа, который на всякий день в безстыдных пасквинатах против самаго короля и министров показывается, так велика, что никогда чрез суд в подобных делах сатисфакцию получить не можно"*(293).

Кантемир предложил императрице еще одно средство, - "чтобы своевольным судом чрез тайно посланных гораздо побить:" автора книги, и выразил готовность: "буде ваше имп. велич. тот способ опробовать изволит, то я оный в действо произведу"*(294). Этот способ одобрен не был.

Оставался единственный выход - выступить с возражениями. Решено было писать опровержение, ибо в начале 1736 г. в Лондоне появился английский перевод книги Локателли. Придумана была форма писем. Опровержение это появилось на немецком языке: "Die so genannten Moskovitischen Brieffe oder die wider so loebliche russische Nation von einem aus der and ern Welt zuruck gekommenen Italiener ausgesprengte abendtheurliche Verlaumderungen und Tausend Lugen aus dem franzosischen ubersetzt: von einem Teutschen". Frankfurt und Leipzig, 1738*(295). Оно принадлежит Генриху Гроссу.

Дипломатии пришлось выступать и с оправданиями действий русских государственных органов.

Приходилось оправдывать вмешательство во внутренние дела Польши. Писались "манифесты": "о справедливых нас к тому обязующих причинах: чрез толь многия публичные манифесты всему свету объявлено". А.Д. Кантемиру предписывается представить английским министрам, "что мы права, вольности и конституции Речи Посполитой по толь многим формальным трактатам защищать, и следовательно такожде его величества короля Августа Третьяго, яко законно избраннаго короля, на престоле содержать должны и от того отступить не можем, что справедливость тех поступок от всего резонабельнаго света: признана"*(296). Русское правительство заявило, что войска вступили в Польшу по приглашению "утесненных и в помощи необходимую нужду имеющих польских магнатов и шляхетства"*(297).

Шведский посол в Париже граф Тессин распространял слухи, позорящие русскую армию. Об этом кардинал Флери сообщил Кантемиру, выразив удивление, что русские войска "жгут деревни и рубят людей без разбора пола и возраста"*(298). В реляции своей в октябре 1741 г. Кантемир сообщает о необходимости опровержения "безстыдных лжей шведских министров", которые напечатаны в "Амстердамской Газете" и "к которым присовокупляют нарекание на ваше войско, что при взятии города (Вильманстранда. - В.Г.) безчеловечно сожгло всех больных и пленных, запертых в домах"*(299). В рескрипте Кантемиру от 27 октября опровергаются эти факты. В свою очередь, рескрипт обвиняет в нарушении норм права войны шведов и объясняет эксцессы с русской стороны ответом на эти нарушения: ": когда по разбитии неприятельского войска, - сказано в рескрипте, - генерал-фальдмаршал велел по воинскому обычаю предложить чрез барабанщика капитуляцию неприятельской крепости, то Шведы не слыханным образом убили этого барабанщика и не довольствуясь этим, показывали потом белое знамя будто для сдачи, а когда с нашей стороны тревога перестала, то не только стали еще сильнее стрелять, но и две мины зажгли; поэтому-то солдаты наши так осерчали"*(300).

В беседе с кардиналом Флери о занятии Финляндии русскими войсками Кантемир сказал ему, что, ввиду того, что Швеция несправедливо объявила России войну и сама оставила Финляндию в русских руках, Россия имеет неоспоримое право управлять ею, назначив туда своего губернатора*(301); он же оправдывал перед кардиналом поведение десяти финских полков, которые, принося после капитуляции присягу Елизавете Петровне, "не последовали за прочим войском", так как они, принадлежа к завоеванной уже провинции, "исполнили долг добрых подданных"*(302).

Нарушение русской стороной условий капитуляции французских войск при взятии города Данцига в 1734 г. оправдывалось как акт репрессалии в ответ на захват Францией русских судов*(303).

Много неприятностей доставило нашей дипломатии нашумевшее дело об убийстве шведского дипломата, майора Синклера летом 1739 г. в Силезии, при возвращении из Турции в Швецию. В августе 1739 г. в журнале "Mercure Politique" было помещено подробное описание убийства, причем было указано на причастность к этому делу фельдмаршала Миниха и посланника Кайзерлинга. Пришлось писать опровержения и оправдываться. О напечатании опровержения во французской печати хлопочет в Париже Кантемир, но ему в этом отказано, а шведский посол в Париже граф Тессин прямо заявляет, что "убийство Синклерово весь свет знает кому должно причесть". Остерман пустил в ход версию, что дело это - французская интрига с целью возбудить против России общественное мнение*(304).