Воля к истине по ту сторону знания власти и сексуальности

* *

,.я— rendez-vous опытов...

Н И Ц Ш Е

В 50-е годы тема «опыта» разрабатывается в рамках пред­ ставлений, от которых впоследствии Фуко будет решитель­ но отмежевываться и на критику которых — будь то в ра­ ботах других авторов, или в своих собственных — он пот­ ратит немало слов и чернил. Это прежде всего представле­ ния, так или иначе связанные с экзистенциализмом и фе­ номенологией. Спору нет: именно от выхода в свет Исто­ риибезумияв 1961 году будут отсчитывать впоследствии «эру Фуко». Бесспорно, однако, и то, что до этого Фуко предстоял еще долгий путь, на котором его мысль должна была не раз пройти через кризис и трансформацию.

Начать следовало бы с драматичных отношений, уста­ новившихся у Фуко с теми философскими традициями, внутри которых он был воспитан, принадлежность к ко­ торым он вполне осознавал и неудовлетворенность кото­ рыми, тем не менее, с самого начала испытывал. Одним из полюсов в поле философских традиций, вспоминает Фуко в беседе с Тромбадори, представала тогда гегелевская философия с ее интенцией на систематизацию и универ­ сальную интеллигибельность, другим — «философиясубъ­ екта», которая продолжала линию картезианства и в то время была представлена прежде всего феноменологиейи эк­ зистенциализмом. Перед лицом этих возвышавшихся над всем остальным и доминировавших форм философской мысли, продолжает свой рассказ Фуко, у многих было ощущение «удушья» и возникала потребность как-то выр­ ваться за их пределы. Ситуация усугублялась тем, замеча­ ет Фуко, что «университет и философская традиция пре­ подносили нам гегельянство как самую величественную и неизбежную форму придания интеллигибельности совре­ менному миру», как единственный способ рационально помыслить этот мир — со всем трагизмом, но также и ве­

личием недавнего прошлого: только что закончившейся войны 39-45 годов, и со всем, что ей предшествовало, — нацизмом, революцией. У этого послевоенного поколе­ ния, как мы помним, было «желание чего-то совершенно другого» в том, что касается мира, общества и самих себя. «Вот тут-то [...] гегельянство, которое нам предлагалось как модель непрерывной интеллигибельности, сохраняю­ щей один и тот же тип движения от самых глубин исто­ рии до сегодняшнего дня, как раз и не могло нас удовлет­ ворить» (Dits etScrits, t.IV, pp.48-49).

Современная «философия субъекта», существовавшая во многом за пределами университетского образования, равным образом не удовлетворяла, но по другим основа­ ниям. В философии Сартра, говорит Фуко, и «еще боль­ ше — в феноменологии, субъект в его основополагающей функции, субъект как то, что исходя из самого себя, дает смысл миру, — это было чем-то, что никогда не ставилось под вопрос: субъект, как основоположник значений, всег­ да должен был быть» (ibid., р.49). Но действительно ли при этом «субъект» является единственно возможной формой существования? И действительно ли тождество субъекта самому себе и его непрерывность являются основ­ ными конституирующими его отношениями? Наконец, могут ли быть такие «опыты», где субъект терял бы свою непрерывность и самотождественность, где происходила бы «диссоциация субъекта»?

Та версия истории своей собственной мысли, которую дает в приведенной цитате Фуко, стоит в одном ряду с другими подобными «интеллектуальными» автобиогра­ фиями, которые Фуко неоднократно пытался писать в конце 70-х — в начале 80-х годов, когда он оказался в со­ вершенно новой точке своего пути и должен был заново его осмыслить, по-новому понять сделанное прежде и — поверхвсехразрывов иповоротов — восстановить длясебя внутреннюю связность своей мысли исвоих поисков. В бе­ седе с Тромбадори, как и в других случаях, когда он осу-

щесгвляет подобного рода реконструкции, Фуко подчер­ кивает особый их статус: «Я попытался для Вас восстано­ вить то, как я заново сейчас связываю нити эпизодов моей жизни. То, что я говорю, не имеет объективной ценности, но это позволяет сделать интеллигибельными некоторые проблемы, которые я пытался поставить, равно как и пос­ ледовательность событий» (Dits et ecrits, t.IV, pp.57-58).

И именно в рамках такого «связывания нитей» мы об­ наружим утверждение Фуко, что во всем, чем он занимал­ ся, была своего рода «общность ядра»,— точка встречи «дискурса об опытах-пределах, где речь идет для субъек­ та о том, чтобы трансформировать самого себя, и дискур­ са о трансформации самого себя через конституирование знания» {ibid., р.57).

Представление об опытах-пределах связывается для Фуко в первую очередь с чтением Батая, Блангио и Ниц­ ше, оказавших на него сильнейшее влияние13. Важным

13 С творчеством таких писателей, как Жорж Батай, Морис Бланшо, Рене Шар, Сзмюэл Беккет Фуко познакомился в начале 50-х годов; в начале 60-х к ним добавится Пьер Клоссовски. Значение этой встречи для Фуко трудно переоценить. До самого конца 60-х годов Фуко постоянно цити­ рует этих авторов, комментирует и анализирует их творчество; он бук­ вально «пропитывается)» их темами и особым взглядом на вещи: «в то время я мечтал быть Бланшо»,— скажет он позже (цит. по: Eribon, р.79). Он пишет о Малларме и Флобере, Жюле Вернеи РеймонеРусселе(послед­ нему посвящена книга, вышедшая в 1963 году), о Роб-Грийеи других пи­ сателях «нового романа»; чрезвычайно важные для понимания идей са­ мого Фуко работы написаны им о Батае («Prtfface & la transgression», 1963) и о Бланшо («L a P en sle du deh ors», 1966). Эпиграфы из Шара сопровож­ дают многое из написанного Фуко: от «Введения» к работе Бинсвангера Le Rive et ГExistence 1953 года до двух его последних книг, вышедших в 1984 году — в год его смерти. В «Предисловии» к Истории безумия (1961) есть даже такое «признание»: «Что касается правила и метода, я придерживался только одного — того, что содержится в одном из тек­ стов Шара и где может быть вычитано также определение истины, на­ иболее насущное и наиболее сдержанное: “Я снимал с вещей то обман­ чивое впечатление, которое они производят, чтобы уберечься от нас, и оставлял им ту часть, которую они нам уступают”» (Histoire de la folie, 1961, p.XI). Эти же авторы, наряду с Хайдеггером, окажутся для Фуко «проводниками» к Ницше, о чем он впоследствии будет неоднократно го­ ворить. С Ницше Фуко встречается в 1953 году, и это радикальным об­ разом изменяет его судьбу как философа.

при этом было то, что для этих людей, которые не были философами по профессии, ценность имело только то, что связано с личным опытом, и именно это, подчерки­ вает Фуко, «было их проблемой, а не построение системы» (.Dits et ёсгШ, t.IV, р.43). Но и само понимание опыта у этих авторов было радикально иным, нежели в феноме­ нологии или экзистенциализме. Именно в рамках этого понимания опыта будет развертываться у Фуко критика и преодоление феноменологической традиции, именно оно выступит в конечном счете трамплином, который позволит ему «оторваться», как он сам говорил, от тради­ ции, внутри которой он был воспитан. Позволим сказать об этом самому Фуко: «Опыт феноменолога— что это та­ кое? Это определенный способ устанавливать рефлексив­ ный взгляд на пережитое, которое, в некотором роде, мо­ жет быть неважно каким, может быть преходящей пов­ седневностью. Факт встречи с другом, тот факт, что перед твоими глазами — дерево. Посмотрите на все эти пере­ житые опыты, к которым апеллировала феноменология,

— это опыты неважно кого или неважно чего, повседнев­ ность в ее преходящей форме. И для феноменологии речь идет о том, чтобы ухватить, что это за значения, чтобы проделать некоторую работу— рефлексивную работу, ко­ торая позволяла бы ухватывать значения, действительно подвешенные в пережитом.

Для людей вроде Ницше, вроде Батая или Бланшо проблема совершенно в другом: опыт — это, напротив, попытаться достичь такой точки жизни, которая была бы возможно ближе к тому, что нельзя пережить. Что, ста­ ло быть, здесь требуется, — это максимум интенсивнос­ ти и максимум невозможности. Тогда как опыт, феноме­ нологическая работа состоит, напротив, в том, чтобы раз­ мещать в поле возможного, чтобы развертывать все по­ ле возможностей, связанное с повседневным опытом.

Во-вторых, в феноменологии пытаются ухватить зна­ чение этого повседневного опыта для того, чтобы обна­

ружить то, в силу чего субъект, каков я есть, действи­ тельно — в своих трансцендентальных функциях — есть основоположник этого опыта и этого значения; тут дей­ ствительно есть выявление субъекта постольку, посколь­ ку он есть основоположник. Тогда как у Ницше, у Батая или у Бланшо опыт — это опыт, функция которого, в некотором роде, — вырывать субъекта у него самого, де­ лать так, чтобы он больше не был самим собой, или что­ бы он был совершенно иным, нежели он есть, или что­ бы он был приведен к своему уничтожению или к свое­ му взрыванию, к своей диссоциации. Это предприятие, которое десубъективирует.

Идея некоторого опыта-предела [exp6rience-limite], функцией которого является вырывать субъекта у него са­ мого, — именно это и было для меня важным в чтении Ницше, Батая и Бланшо; и именно это привело к тому, что какими бы академичными, учеными и скучными ни были книги, которые я написал, я всегда писал их как сво­ его рода прямыеопыты, опыты, функция которых — вы­ рывать меня у меня самого и не позволять мне быть тем же самым, что я есть» (Dits et ecrits, t.IV, p.43).

Тема «опыта» была, как мы уже отмечали, действи­ тельно сквозной для мысли Фуко. Однако с точки зрения «последовательности событий» необходима все же диффе­ ренциация, стертая в реконструкции самого Фуко. Поня­ тие «опыта» пронизывает все работы Фуко — от первой его книги 1954 года Душевнаяболезнь и личностьдо пос­ ледних томов Историисексуальности. Смысл его, однако, в разное время был столь различным, что можно было бы без преувеличения говорить о разных понятияхопыта у Фуко и, более того,— о разных онтологиях, стоящих за этими понятиями. Можно различить по крайней мере три таких понятия и, соответственно, два «онтологичес­ ких разрыва», разделенных во времени двумя десятилети­ ями: конца 50-х и конца 70-х годов.

* * *

Для начала заметим, что противопоставлять феноменоло­ гическому пониманию опыта индуцированную чтением Ницше и Батая идею «опытов-пределов» Фуко начнет не ранее конца 50-х годов. В первой же их половине как раз экзистенциалистская и феноменологическая антрополо­ гия будут тем, что поможет Фуко «выскочить» за преде­ лы научной психологии и психопатологии, которыми он занимался в то время весьма серьезно и интенсивно. Вы­ держав в 1951 году соответствующий конкурс, он сразу же начинает преподавать, но не философию, а именно психологию, поскольку решает специализироваться в этой области. К этому времени он уже имеет диплом Ин­ ститута психологии. Намерения Фуко настолько серьез­ ны, что он стоит перед вопросом: нужно ли быть врачом, коль скоро он решил специализироваться в психологии?

— вопросом, естественным для каждого, кто в те годы хо­ тел стать психологом, психиатром или психоаналитиком. Фуко отговаривает от этого Даниэль Лагаиц его препода­ ватель по Институту психологии14, сам прошедший путь от философа до клинического психолога: «Если бы мы были в Америке, это нужно было бы сделать обязательно, во Франции же — нет» (цит. по: Eribon, р.61).

Фуко продолжает учиться в этом же Институте и в 1952 году получает еще один диплом, на этот раз — по психопатологии. Обучение включает курс «теоретическо­ го психоанализа», а также разбор клинических случаев с демонстрацией больных в психиатрической клинике Свя­ той Анны. В рамках этих занятий Фуко знакомится с Жа­ ком Лаканом и с психиатрами, представлявшими рефор­ маторское движение в психиатрии, которые пытались «в

14К нему же как к крупнейшему специалисту в этой области, Фуко обра­ щается со своими психологическими проблемами. Однако Лагаш не хо­ чет быть одновременно и преподавателем и психотерапевтом своего сту­ дента и дает ему адрес психоаналитика. Фуко начинает анализ, который продлится... три недели.

весьма либеральном духе переосмыслить знания и прак­ тики своей дисциплины» (.Eribon, р.61).

В это же время происходит и первое столкновение Фу­ ко с «научной психологией», о котором он рассказывал впоследствии весьма резко и язвительно. Речь идет о воп­ росе, которым один из преподавателей Института психо­ логии отреагировал на явно выраженные теоретические интересы Фуко: «Вы хотите заниматься научной психоло­ гией или психологией в духе Мерло-Понти?» (цит. по: Eri­ bon, р.62). И это при том, что Фуко с большим энтузиаз­ мом — это меньшее, что можно сказать, — осваивает в то время экспериментальную психологию. С особым увлече­ нием он занимается тестированием, только начинавшим тогда распространяться во Франции: он приобретает мате­ риалы для проведения теста Роршаха, подвергает этому «испытанию» кого только может, интерпретирует получен­ ные результаты. Впрочем, он использует эти свои занятия для постоянных шуток как над своими студентами и друзь­ ями, так и над самим собой. В течение многих лет — до второй половины 60-х годов — всякий раз, когда Фуко случается преподавать психологию, тестирование оказы­ вается его излюбленной темой.

С 1952 года он работает психологом в клинике Святой Анны. Точнее говоря, он — «стажер», то есть ему не пла­ тят и статус его весьма расплывчат: у него нет определен­ ных обязанностей, и он занимает, как он сам скажет в 1982 году, «промежуточное положение между больными и врачами» (цит. по: Eribon, р.68). Реально он помогает Жаклин Бердо, с которой в течение ряда лет его связыва­ ли дружеские отношения и общие интересы в психоло­ гии, в проведении экспериментов и опять же в тестиро­ вании (под ее началом была экспериментальная лаборато­ рия, причем не только в клинике, но и в тюрьме, где Фу­ ко также ей ассистирует).

Итак, в это время Фуко погружен в атмосферу экспери­ ментальной психологии и психопатологии; он непосред-

линным основателем антипсихиатрии, в то время как я — я проделал лишь исторический критический анализ. Но эк­ зистенциальный анализ помог нам лучше отграничить и очертить то, что было тяжелого и гнетущего в академичес­ ком психиатрическом знании» (Dits et ecrits, t.IV, p.58).

«Введение» к Бинсвангеру не может не поражать. Преж­ де всего, своим размером: 120 страниц — больше, чем са­ ма работа Бинсвангера! Но также и своим стилем — по-о­ собому сильным, одновременно и патетическим, и лири­ ческим, стилем, который не встретить у Фуко, пожалуй, больше нигде. Фуко явно симпатизирует Бинсвангеру и со­ лидаризируется с ним. В том, в первую очередь, что каса­ ется отношения к психоанализу и к гуссерлевской феноме­ нологии: при всей позитивности этого отношения Фуко, однако, как и Бинсвангер, пытается выйти за пределы этих форм мысли и опыта. Значение подхода, предложенного Бинсвангером, Фуко и видит как раз в том, что, максималь­ но «использовав» возможности и психоанализа, и феноме­ нологии, он показал вместе с тем и их принципиальные ог­ раничения. «Из столкновения Гуссерля и Фрейда,— пишет Фуко во «Введении»,— возникла двоякая проблема: нуж­ но было найти такой метод интерпретации, который вос­ станавливал бы во всей их полноте акты выражения» («In­ troduction», Dits et ecrits, t.I, p.79). Плана «говорения» (langage), связанного с «выражением», не заметил ни психоанализ

— поскольку он брал сновидение как речь (parole), ни фе­ номенология — поскольку она занималась непосредствен­ но анализом смыслов. Для экзистенциального же анализа «выражение» становится центральным моментом— в силу того, быть может, что сновидение рассматривается здесь как «манифестация души в присущем ей внутреннем», как «ан­ тропологический опыт трансцендирования» (ibid.). При этом выражение само должно «объективироваться в сущ­ ностных структурах обозначения». Отсюда — центральная проблемаэкзистенциального анализа: найти некое общее ос­ нование для «объективных структур обозначения» (с по­