§ 2. Дискуссионные вопросы о целях и средствах доказывания в состязательном уголовном судопроизводстве

Одним из наиболее концептуальных вопросов теории уголовно-процессуального права традиционно был и остается вопрос о целях доказывания в уголовном судопроизводстве. Дискуссии по этому поводу ведутся на протяжении многих лет.

Так, советские ученые, преимущественно опиравшиеся на нормы действовавших в те годы уголовно-процессуальных законов, в своем большинстве склонялись к тезису, что целью доказывания является вполне достижимая объективная (материальная) истина, хотя на пути ее установления возникает множество трудностей и преград*(186).

Споры ученых в большей степени касались вопросов об абсолютности или относительности истины, о вхождении в ее содержание определенных уголовно-правовых и процессуальных вопросов и т.д.*(187)

Установлению истины как цели доказывания фактически придавалось значение одного из принципов уголовного судопроизводства. В частности, ст. 20 УПК РСФСР 1960 г. прямо определяла, что суд, прокурор, следователь и лицо, производящее дознание, обязаны принять все предусмотренные законом меры для всестороннего, полного и объективного исследования обстоятельств дела, выявить как уличающие, так и оправдывающие обвиняемого, а также смягчающие и отягчающие его ответственность обстоятельства. А ст. 243 рассматриваемого Кодекса предусматривала обязанность председательствующего в судебном заседании к установлению истины.

Ввиду того, что ныне действующий УПК РФ более не содержит прямой обязанности по установлению истины, по данному поводу разгорелись еще более жаркие научные дискуссии.

Так, в некоторых публикациях продолжает отстаиваться позиция об истине как о цели доказывания*(188).

Другие ученые, наоборот, занимают противоположную точку зрения, полагая, что суд, стремящийся установить истину, неизбежно переходит на позиции обвинения, что в состязательном процессе вообще не может быть какой-то единой цели, поскольку каждая процессуальная функция имеет свою сугубо индивидуальную нацеленность*(189). Наиболее радикально настроенные современные авторы вообще предлагают отказаться от понятия объективной истины, заменив его убеждением судьи*(190).

И наконец, еще одна группа специалистов занимает более компромиссную позицию, не противопоставляя заложенный в ст. 15 УПК РФ принцип состязательности правилу о полном, всестороннем и объективном исследовании обстоятельств дела, а полагая, что эти процессуальные механизмы вполне могут сосуществовать в рамках одной модели уголовного судопроизводства*(191).

Последняя и достаточно умеренная точка зрения нам представляется наиболее рациональной и заслуживающей внимания. Так, сложно согласиться с учеными, отстаивающими советские представления о целях доказывания, предполагающих достижение объективной (материальной) истины. Объективная истина представляет собой исключительно теоретический продукт, философскую категорию. В сугубо практических условиях уголовного судопроизводства такая истина принципиально недостижима. Кстати, в этой связи следует подвергнуть критике внесенный в Государственную Думу законопроект, касающийся введения института объективной истины в уголовное судопроизводство*(192). Истину невозможно регламентировать на законодательном уровне; она не подчиняется установленным государством правилам ведения уголовно-процессуальной деятельности.

Более того, достижение объективной (материальной) истины представляется невозможным ввиду наличия множества регламентированных законом ограничений и условностей, являющихся элементами уголовно-процессуальной формы и выражающих гарантии обеспечения прав и свобод личности.

"Для ответа на вопрос, должна ли истина рассматриваться как цель доказывания, - писала П.А. Лупинская, - необходимо обратиться к процессуальным средствам и процедуре доказывания в уголовном судопроизводстве"*(193).

Основанный на демократических принципах современный Уголовно-процессуальный кодекс РФ содержит немало запретов, предписаний и дозволений, существенно затрудняющих государственным органам и должностным лицам поиск объективной истины (например, право обвиняемого или подозреваемого отказаться от дачи показаний, право свидетеля или потерпевшего не свидетельствовать против самого себя или близких родственников, институт недопустимости доказательств и т.д.). Все эти правовые механизмы не просто затрудняют достижение объективной (материальной) истины, но и делают его практически невозможным. В противном случае законодателю следовало бы вообще отказаться от каких-либо процессуальных ограничений и построить механизм уголовного судопроизводства по формуле: "цель оправдывает средства", что в современных условиях совершенно исключено.

Однако противоположная позиция, представители которой предлагают вообще отказаться от единой истины в уголовном судопроизводстве, нам также представляется несостоятельной ввиду того, что она превращает суд из активного познавательного субъекта в пассивного наблюдателя, как бы впитывающего лишь те "истины", которые были представлены сторонами. При таком развитии событий суд фактически опять становится участником уголовного судопроизводства с "закрытыми глазами", на недопустимость чего в современном состязательном процессе мы уже обращали внимание в предыдущем параграфе. Истин, равно как и целей, в уголовном процессе не может быть несколько; истина может быть только одна, независимо от того, насколько выгодной или невыгодной она представляется сторонам. Причем прерогатива для установления этой истины, безусловно, принадлежит именно суду. Стороны выполняют в уголовном судопроизводстве иные задачи, направленные на убеждение суда в правильности своих позиций. И если обвинительная власть в силу своей публичной природы все-таки должна стремиться к истинности выдвигаемой ей позиции, то сторона защиты и вовсе освобождена от этой обязанности.

Современный состязательный уголовный процесс нельзя полностью освободить от категории "объективная истина". Она является глобальной, основополагающей целью всего многоступенчатого процесса доказывания. В конечном счете цель - это идеальный или реальный предмет сознательного или бессознательного стремления субъекта; финальный результат, на который преднамеренно направлен процесс*(194). Следовательно, истину в уголовном судопроизводстве необходимо рассматривать как некую идеальную цель, к которой должны стремиться суд, следователь, дознаватель, при этом осознавая, что практически эта цель недостижима. Другое понимание истины придавало бы уголовно-процессуальной деятельности бесцельный характер, превращало бы суд из субъекта принятия решений в простого регистратора сведений, представляемых сторонами.

В этой связи следует обратить внимание на то, что отдельные попытки подобного истолкования истины в уголовном процессе предпринимались еще в эпоху становления советской юридической науки.

Так, в 1937 г. С.А. Голунский писал, что в уголовном процессе речь идет не о достижении абсолютной истины, а о возможности в данный конкретный момент по данному делу окончательно разрешить поставленный перед судом вопрос, не рассчитывая на то, что дальнейшие ступени развития науки "прибавят новые зерна" в установленную судом истину*(195). Аналогичные взгляды были высказаны и в некоторых других работах. Однако в силу господствовавших в то время позиций марксизма-ленинизма эти научные позиции были обречены на провал. Как уже отмечалось выше, советское диалектико-материалистическое учение об истине было механически перенесено в сферу уголовно-процессуальной деятельности. Советская наука и советский закон, как отмечал Ю.В. Кореневский, требовали от правоприменителя достижения объективной истины по каждому делу, а любые осечки в этом вопросе рассматривались как проявления некачественной работы органов предварительного расследования и суда*(196).

Предварительное расследование и судебное разбирательство уголовного дела позволяют установить отдельные фрагменты объективной истины, которые составляют первичный материал для принятия соответствующего правоприменительного акта, направленного на разрешение уголовно-правового или уголовно-процессуального спора. Оставшиеся "белые пятна" следует заполнять условными сведениями, которые в теории уголовного процесса принято называть формальной или конвенциальной (договорной) истиной. Однако формальная истина никак не может рассматриваться как основной фундамент для принятия решения. Представляется, что в современном уголовном процессе конвенциальной (формальной) истине отводится роль своеобразной гносеологической альтернативы, когда в сведениях, составляющих объективную истину, имеются существенные пробелы или когда такие сведения вообще не подлежат установлению в силу прямого указания в законе.

Основной вопрос, который сегодня следует поставить перед этим сегментом теории доказывания, заключается в следующем: насколько полно должны быть установлены сведения, составляющее объективную истину, для принятия конкретного правоприменительного решения в уголовном судопроизводстве, т.е. насколько допустимо использование ресурсов конвенциальной истины. Очевидно, что в контексте дифференциации современной уголовно-процессуальной деятельности ответить на данный вопрос однозначно невозможно.

Так, общий порядок производства по уголовному делу, безусловно, требует от органов предварительного расследования и суда максимального стремления к познанию и доказыванию объективной истины, но только в рамках процессуальной формы. Неустановление каких-либо обстоятельств, имеющих значение для уголовного дела, ввиду установленных УПК РФ запретов и ограничений объективно требует призвания на помощь ресурсов конвенциальной истины. Например, невозможность познания экспертным путем давности исполнения рукописной записи при отсутствии иных доказательств обязывает суд датировать срок изготовления данного документа числом, свидетельствующим в пользу стороны защиты. Отказ обвиняемого от дачи показаний по событию преступления при отсутствии иных доказательств обязывает суд считать этот факт недоказанным и т.д. Все приведенные примеры относятся к самой распространенной форме конвенциальной истины - презумпции невиновности (ст. 14 УПК РФ). Однако в современном уголовном процессе существуют и другие, так называемые неписаные, презумпции. Например, одна из них - это презумпция вменяемости, предполагающая вменяемыми всех лиц, привлекаемых к уголовной ответственности, если в данном вопросе нет сомнений и, следовательно, нет оснований для производства судебно-психиатрической экспертизы. Кроме того, существует и другая разновидность установленной законом формальной истины - преюдиция. В силу ст. 90 УПК РФ обстоятельства, установленные вступившим в законную силу приговором*(197) или решением по гражданскому, арбитражному или административному делу, признаются без дополнительной проверки.

Современная нормативная модель уголовного судопроизводства также предусматривает ряд особых производств, более подверженных влиянию конвенциальной истины. Первым среди них следует назвать особый порядок рассмотрения уголовного дела при согласии обвиняемого с предъявленным ему обвинением (гл. 40 УПК РФ). Здесь судья руководствуется не результатами собственного познания обстоятельств уголовного дела, не доказательствами, добытыми сторонами или собранными самостоятельно, а лишь позицией обвинения, с которой согласен подсудимый. В данном случае нет никаких оснований говорить об установлении судебной истины; она полностью заменяется конвенциальными фактами, представленными прокурором или частным обвинителем. Очевидно, что аналогично следует оценивать и процедуру рассмотрения уголовного дела при заключении досудебного соглашения о сотрудничестве (гл. 40.1 УПК РФ), а также процедуру судебного производства по уголовному делу, дознание по которому производилось в сокращенной форме (ст. 226.9 УПК РФ).

Некоторые специалисты к проявлениям конвенциальной истины относят также порядок рассмотрения уголовного дела с участием присяжных заседателей. В частности, С.А. Шейфер пишет, что при постановлении приговора по такому делу судья руководствуется не действительными фактическими обстоятельствами дела (он в их установлении не участвует), а вердиктом присяжных, который они не мотивируют и мотивировать не могут*(198). С подобным утверждением согласиться достаточно сложно, поскольку присяжных невозможно лишить права на собственное познание обстоятельств уголовного дела (иначе зачем вообще проводить судебное следствие в их присутствии). А то, что присяжные выносят свой вердикт немотивированно и отдельно от председательствующего судьи, вовсе не означает, что они не должны стремиться к установлению истины. Председательствующий в своем напутственном слове прямо наставляет присяжных, как надо оценивать доказательства (п. 5 ч. 3 ст. 340 УПК РФ).

Современный состязательный тип уголовного процесса сочетает в себе два начала доказывания: нацеленность на установление объективной истины и обеспечение основополагающих демократических принципов в сфере прав и свобод личности. Правоприменитель, принимая любое из предусмотренных законом процессуальных решений, должен отдавать себе отчет, насколько достоверна и достаточна совокупность имеющихся в его распоряжении объективных и конвенциальных фактов, причем как в целом, так и в контексте конкретной формы уголовного судопроизводства. Принятие некоторых решений требует более объективных фактов, принятие других может быть ограничено доминирующим присутствием конвенциальной истины.

Не менее важным вопросом теории уголовно-процессуального права является вопрос о средствах доказывания в уголовном судопроизводстве, т.е. о доказательствах. Отношение представителей юридической науки к их понятию и сущности неоднократно менялось. Дискуссии по этому поводу ведутся уже много лет.

Большинство русских юристов второй половины XIX в. понимали под доказательствами основания убеждения судьи, т.е. результаты мыслительных процессов*(199). Другие ученые дореволюционного периода под доказательствами понимали уже не любые основания судейского убеждения, а лишь конкретные факты, обстоятельства, ложащиеся в основу этих убеждений*(200).

О доказательствах как о фактах говорили и советские юристы до- и послевоенного периода. В частности, А.Я. Вышинский прямо указывал, что судебные доказательства - это обычные факты, те же вещи, те же люди, те же действия людей. Судебными доказательствами они являются лишь постольку, поскольку вступают в орбиту судебного процесса, становятся средством для установления интересующих суд и следствие обстоятельств, для решения интересующих суд и следствие вопросов*(201). Близкую позицию занимали И.Д. Перлов*(202), М.А. Чельцов*(203) и С.В. Курылев*(204), которые считали доказательствами факты, вытекающие из предусмотренных законом источников.

На более позднем этапе развития процессуальной науки постулат "доказательства - это факты" постепенно трансформировался в так называемую двойственную концепцию (модель) понятия доказательств*(205), предполагающую два его значения: 1) сами факты, на основе которых устанавливаются обстоятельства, имеющие значение для уголовного дела; 2) источники, из которых суд и органы расследования получают такие факты: показания обвиняемых, свидетелей, заключения экспертов и т.п. Подобной точки зрения в частности придерживались М.С. Строгович*(206), Р.Д. Рахунов*(207), А.И. Трусов*(208) и некоторые другие советские ученые-процессуалисты.

Наряду с этим в науке уголовного процесса существовала и другая точка зрения: доказательства - это не факты, а фактические данные. Такой подход к сущности проблемы предпринял еще известный дореволюционный ученый В.К. Случевский*(209). Однако наибольшее развитие эта позиция получила уже в советское время после принятия Основ уголовного судопроизводства Союза ССР и союзных республик 1958 г.*(210) и сформированных на их базе уголовно-процессуальных кодексов союзных республик, в частности УПК РСФСР 1960 г.*(211) Названные нормативные акты прямо указывали на доказательства как на фактические данные, вытекающие из установленных законом источников. При этом сами источники (показания, заключения эксперта и т.д.) по замыслу законодателя доказательствами не являлись. В качестве доказательств законодатель признавал только фактические данные, отражаемые в сознании и приобретающие форму логических доводов, аргументов*(212). Только эти фактические данные, которые, как указывал С.А. Голунский, могут быть проверены и сопоставлены с другими установленными по делу фактами, будут иметь значение доказательств*(213). Такое понимание доказательств, как утверждал Р.С. Белкин, является единственно правильным и соответствует гносеологическому смыслу понятия доказательств*(214).

Еще одна существующая концепция теории уголовно-процессуальных доказательств имеет как бы смешанный (синтезированный) характер. Она понимает под доказательствами и сами факты, и сведения о них, а также их источники. Представляется, что одним из основоположников данной научной модели являлся В.Д. Арсеньев*(215).

Однако при всем многообразии существовавших в советский период подходов к сущности уголовно-процессуальных доказательств наибольшее развитие получила так называемая информационная (кибернетическая) концепция, возникшая на рубеже 1960-1970-х гг. По справедливому высказыванию Ю.К. Орлова, она зародилась в самый разгар кибернетического бума и была обусловлена передовыми идеями и теориями того времени; явилась мощным толчком к интенсивной разработке информационного аспекта теории доказывания, максимального использования достижений кибернетики в теории доказательств*(216). Представители данной концепции на первое место в понимании доказательств ставят сведения (информацию), имеющие значение для уголовного дела, которые в процессе расследования и судебного разбирательства получают органы дознания, следователь, прокурор и суд. Однако при этом подобные сведения должны восприниматься в единстве с их источником - лицом или материальным носителем, без которого их существование и восприятие просто невозможно. Указанные взгляды нашли отражение в работах В.Я. Дорохова*(217), Л.М. Карнеевой*(218), более поздних трудах А.И. Трусова*(219) и еще ряде публикаций по проблемам доказательственного права в уголовном процессе, вышедших в свет в 1970-1980-е гг.

Информационная теория доказательств не утратила своего влияния и в постсоветский период развития уголовно-процессуальной науки, приобрела новых сторонников. В частности, Л.Д. Кокорев и Н.П. Кузнецов в монографии, вышедшей в свет в 1995 г. и посвященной доказательственному праву, отмечали, что единственным средством доказывания в уголовном процессе являются доказательства, которые представляют собой фактические данные (сведения о фактах), полученные из перечисленных в законе источников определенными законом способами, на основании которых устанавливаются обстоятельства, имеющие значение для правильного разрешения дела*(220). Близкими по существу подходами характеризуются более поздние работы Р.С. Белкина*(221) и ряда других ученых. Итогом развития информационной концепции доказательств явилось фактическое введение ее основных положений в текст действующего УПК РФ. Так, в соответствии с ч. 1 ст. 74 УПК РФ доказательствами по уголовному делу являются любые сведения, на основе которых суд, прокурор, следователь, дознаватель устанавливают наличие или отсутствие обстоятельств, подлежащих доказыванию при производстве по уголовному делу, а также иных обстоятельств, имеющих значение для уголовного дела. При этом согласно ч. 2 ст. 74 УПК РФ в качестве доказательств допускаются различные показания, заключения и иные информационные ресурсы, содержащие сведения, имеющие значение для уголовного дела.

Вместе с тем анализ современной литературы по проблемам доказательственного права показывает, что, несмотря на законодательно закрепленные позиции информационной концепции доказательств в уголовном процессе, ведущиеся по этому поводу научные дискуссии не утихают и набирают новые обороты. Многие ученые оценивают нынешний информационный подход к понятию и сущности уголовно-процессуальных доказательств, отраженный в Уголовно-процессуальном кодексе, вполне позитивно. Как полагает С.А. Шейфер, теперь понятие доказательства приобрело более четкую дефиницию: ч. 1 ст. 74 УПК РФ раскрывает содержание доказательства, ч. 2 - его форму. В этой связи автор определяет доказательства как сведения об обстоятельствах, подлежащих доказыванию, полученные законным способом и облеченные в надлежащую процессуальную форму - в форму показаний, заключений и др. При этом он отмечает, что равнозначным указанному будет фактически обратное определение: доказательствами являются показания, заключения и т.п., содержащие полученные законным способом сведения об обстоятельствах, подлежащих доказыванию*(222). Солидарную позицию занимают В.М. Быков и Л.В. Березина*(223). Эти же взгляды находят отражение и в современной учебной литературе*(224). Е.А. Доля, соглашаясь в целом с названной точкой зрения, считает, что нормативное определение доказательства, сформулированное в ст. 74 УПК РФ, может быть усовершенствовано. По его мнению, в это определение должна быть возвращена имевшаяся в ст. 69 УПК РСФСР важная характеристика, связанная с тем, что сведения, образующие содержание доказательств, должны не только иметь значение для уголовного дела, но и позволять его правильно разрешить*(225).

Вместе с тем научный информационный подход к сущности доказательств, выраженный в положениях ст. 74 УПК РФ, в настоящее время далеко не единственный. Как отмечалось выше, дискуссия по данной проблематике не закончена. Так, В.А. Лазарева, не отвергая в целом позицию, изложенную в уголовно-процессуальном кодексе, тем не менее рассматривает доказательства в трехаспектном ракурсе: 1) как любые сведения, на основе которых субъекты уголовного процесса устанавливают обстоятельства, имеющие значение для дела (информационный аспект); 2) как достоверные сведения (факты), обосновывающие обвинительный приговор (аксиологический и логический аспекты); 3) как показания свидетеля, потерпевшего, заключения эксперта и специалиста, протоколы следственных действий и судебного заседания и т.д. (формально-процессуальный аспект)*(226).

Существуют и другие точки зрения. Например, В.С. Балакшин рассматривает понятие доказательства как некую знаково-информационную систему, включающую в себя любые фактические данные, источники этих данных, а также способы и порядок их собирания, закрепления и проверки, осуществляемые с соблюдением предусмотренных в законе требований уполномоченными на то органами и должностными лицами. При этом автор фактически ратует за возвращение старого законодательного определения доказательств, содержавшегося в ст. 69 УПК РСФСР*(227).

Весьма интересную позицию занимает А.С. Барабаш, подвергая ч. 1 ст. 74 УПК РФ резкой критике и полагая, что приведенная в ней законодательная дефиниция в малой степени отражает содержание процесса доказывания, что данное процессуальное положение охватывает своим действием лишь прямые доказательства, забывая про косвенные*(228). Он предлагает считать доказательствами показания подозреваемого, обвиняемого, заключения эксперта и т.д., с помощью которых устанавливаются либо непосредственно сами подлежащие доказыванию обстоятельства, либо фактические данные, а уже через них опосредованно - подлежащие доказыванию обстоятельства, которые, в свою очередь, используются для получения знаний о совершенном преступлении*(229).

Существует и еще одна точка зрения - так называемая прагматическая модель, согласно которой доказательствами служат не сведения, а сами оформленные сообщения, предметы, документы или иные материалы, которые правомерно использовать в судопроизводстве для установления фактов, учитываемых при постановлении приговоров или вынесении иных процессуальных решений*(230). Импульсом для ее развития послужили постсоветские политико-правовые тенденции, направленные на либерализацию и демократизацию уголовного судопроизводства. Основной упор в данном случае делается на такое свойство доказательств, как допустимость. Именно на процедуре доказывания, а не на его цели, как указывает С.А. Пашин, необходимо акцентировать внимание судье, поскольку он отвечает не за обнаружение истины, а лишь за то, чтобы результат судоговорения был достигнут определенным образом*(231). С этой точкой зрения полностью соглашаются В.В. Золотых*(232) и некоторые другие исследователи. Представляется, что наиболее радикальную позицию по этому вопросу в настоящее время занимает А.С. Александров, который считает судоговорение крайне важным средством формирования судейского убеждения*(233).

Рассмотрение всех вышеназванных точек зрения, анализ существовавших на протяжении более чем 100-летнего развития отечественной процессуальной науки основных подходов к понятию и сущности доказательств в уголовном судопроизводстве позволяют выявить интересную закономерность. При определении этой категории большинство ученых-процессуалистов в своих работах преимущественно опирались и продолжают опираться на соответствующие им по времени философские и иные общенаучные концепции, а также политические условия государства. Так, вполне очевидно, что представители дореволюционной процессуальной школы, определяющие доказательства как любые основания для судейского убеждения, базировали свои позиции на господствующих в то время постулатах формальной логики; под доказательством понимался любой логический аргумент. Однако подобные научные подходы были достаточно уязвимы ввиду своей неопределенности, расплывчатости, невозможности привязки категории "логический аргумент" к конкретным материалам уголовного дела и, следовательно, введения таких формально-логических оснований для судейского в процессуальную форму.

В этой связи отдельные дореволюционные ученые (Л.Е. Владимиров, М.В. Духовской) и стали предпринимать попытки уяснения сущности доказательств через более конкретную философскую категорию - факт. Ведь в отличие от формально-логических аргументов факты представляют собой нечто реальное в противоположность вымышленному; конкретное, единичное в отличие от абстрактного и общего*(234). Кроме того, определение доказательств как фактов четко увязывалось со стремительно развивавшейся на рубеже XIX-XX вв. философской теорией диалектического материализма, принимавшего за основу не абстрактные (идеальные), а именно конкретные, имеющие материальную сущность категории.

Кстати, вполне очевидно, что именно по этой причине данные воззрения плотно укоренились в советской процессуальной до- и послевоенной науке, основанной на диалектическом материализме в его марксистско-ленинском понимании (А.Я. Вышинский, И.Д. Перлов, М.А. Чельцов, С.В. Курылев и др.). Причем советские ученые-процессуалисты активно развивали указанные идеи в контексте ленинской теории отражения, постепенно преобразовав тезис "доказательство - факт" в несколько иной постулат: доказательство - одновременно и сам факт, и соответствующий источник (М.С. Строгович, Р.Д. Рахунов, А.И. Трусов). Последняя позиция, в свою очередь, со временем трансформировалась в одну из наиболее известных точек зрения: "Доказательства - фактические данные" (С.А. Голунский, В.Д. Арсеньев, Р.С. Белкин и др.), выступившую в качестве своеобразного фундамента для возникновения современного доказательственного права.

В 1960-1970-х гг., как уже отмечалось выше, на общем фоне развития учения об информации (кибернетики) возникла информационная (кибернетическая) теория доказательств, которая и по сей день поддерживается многими отечественными процессуалистами.

Современная теория уголовно-процессуальных доказательств, характеризующаяся многообразием научных подходов к их сущности и точек зрения, является следствием отсутствия единства существующих в настоящее время философских и иных общенаучных концепций. Многие процессуалисты в какой-то степени продолжают придерживаться традиционного для отечественной науки диалектико-материалистического подхода. Другие специалисты предлагают вернуться к дореволюционному пониманию доказательств, основанному на формальной логике. Представители прагматической теории, возникшей в 1990-е гг., фактически приняли за основу не свойственную отечественному уголовному процессу, но тем не менее вызывавшую определенное одобрение у некоторых слоев нашего общества англосаксонскую модель доказывания.

Именно этим многообразием подходов к понятию и сущности уголовно-процессуальных доказательств, видимо, обусловлены позиции тех современных ученых, которые пытаются внести коррективы в их легальное определение, закрепленное в ч. 1 ст. 74 УПК РФ, и сформулировать свою собственную, авторскую (какую по счету?!) дефиницию.

Однако подобные изыскания на современном этапе развития уголовно-процессуальной науки представляются явно неконструктивными по ряду причин.

Так, во-первых, нами были рассмотрены лишь наиболее базовые, основные точки зрения о понятии доказательств в уголовном процессе. У каждого ученого, занимающегося исследованием области доказательственного права, имеются какие-то собственные (частные) доводы и аргументы как "за", так и "против" отдельных элементов, заложенных в данную дефиницию. А следовательно, чтобы вывести наиболее разумную и объективную формулировку понятия доказательств подобным способом, следует проанализировать все или по крайней мере большинство работ (монографий, научных статей, диссертаций и т.д.) по проблемам их сущности в уголовном процессе. Для решения этой задачи необходимо провести самостоятельное серьезное монографическое исследование, а может, даже несколько исследований. Причем результат подобной работы нам видится весьма и весьма сомнительным: по крайней мере еще ни одному специалисту сформулировать идеальное понятие так и не удалось. В этой связи полагаем, что любое новое определение доказательств, основанное на анализе имеющихся в науке взглядов и воззрений, не будет безгрешным; везде можно будет найти те или иные недостатки.

Во-вторых, наука уголовного процесса, как и любая другая отраслевая юридическая наука, направлена прежде всего на совершенствование уголовно-процессуального права в целом, а также его отдельных норм и институтов. Следовательно, формулирование очередного понятия доказательства имеет своим назначением оптимизацию действующего уголовно-процессуального закона, в частности ст. 74 УПК РФ. Многие специалисты до сих пор пытаются внести определенные изменения (дополнения) в названную норму или вообще в корне изменить ее содержание. Указанные предложения, возможно, и имеют некоторый теоретический смысл. Может, УПК РФ с учетом данных поправок и станет более логичным и последовательным. Однако представляется, что прежде чем вносить очередные поправки в текст закона, необходимо проанализировать, какое влияние они окажут на правоприменение, на практическую деятельность. Если, невзирая на существующие, по мнению ряда специалистов, логические неточности, следственная и судебная практика и так идет по правильному пути, то, на наш взгляд, следует прекратить бесконечный поток предложений по изменениям и дополнениям текста УПК РФ и сконцентрировать свое внимание на тех пробелах уголовно-процессуальной науки и законодательства, которые действительно обусловливают серьезные практические проблемы. Существующее в настоящее время легальное определение доказательств, основанное, как было отмечено ранее, на информационной теории, вполне адекватно и приемлемо. Тем более что за время, прошедшее с момента вступления УПК РФ в действие, практикой были выработаны некоторые весьма разумные рекомендации по правильному применению положений доказательственного права. В качестве примера в данном случае можно привести позицию Пленума Верховного Суда РФ, указавшего, что в обвинительном заключении или акте под перечнем доказательств понимается не только ссылка на источники доказательств, но и краткое содержание доказательств*(235). Кстати, позже данная позиция нашла отражение и в соответствующих статьях закона*(236).

Приведенные выше точки зрения, касающиеся понятия доказательств в уголовном процессе, изначально основаны на различном понимании одних и тех же базовых гносеологических категорий. Например, философскую категорию "факт" в теории процессуального познания понимают и как сведение, и как фрагмент объективной действительности, и как фрагмент истинного знания и т.д. Первое, с чего необходимо начать, как совершенно справедливо указывает В.С. Балакшин, намечая пути дальнейшего развития данной проблематики, - это разобраться в терминологическом многообразии, которое характерно для доказывания, и договориться о приемлемом и оптимальном однообразии используемых терминов как в теории доказывания, так и в уголовно-процессуальном законодательстве*(237). Представляется, что теоретически автор абсолютно прав. Ведь большинство описанных выше научных проблем обусловлено именно тем, что различные ученые называют одни и те же вещи разными именами: факты, фактические данные, сведения, источники и проч. Поэтому договорная концепция могла бы если не полностью, то хотя бы частично разрешить существующие противоречия. Но проблема, на наш взгляд, заключается в том, что в современных условиях, характеризующихся многообразием уголовно-процессуальных научных школ, различными взглядами на саму природу российского уголовного процесса, его цели, задачи, принципы, дискуссиями по наиболее базовым категориям процессуального права, достижение подобных договоренностей практически невозможно.

Представляется, что дальнейшие исследования необходимо осуществлять не в целях конструирования оптимальной формулировки понятия доказательств в уголовном судопроизводстве, а в целях наиболее глубокого уяснения философской сущности доказательств, их места в механизмах установления обстоятельств уголовного дела, т.е. развивать вопросы теории уголовно-процессуального познания и доказывания, многие из которых в силу различных причин не были должным образом исследованы ранее.

Необходимо отметить, что предусмотренная законом процессуальная форма любого доказательства, коей уделяется повышенное внимание в юридической литературе, - это всего лишь внешняя сторона рассматриваемой проблемы. Что же касается внутренней части данного процесса, т.е. гносеологических и психофизиологических механизмов познания человеком действительности, логических приемов и операций по обоснованию правильности определенной позиции, то они, как известно, работают вне каких-либо формальных правил и подчиняются лишь объективно существующим закономерностям, определенным самой природой.

Кстати, в этой связи следует обратить внимание на то, что различные подходы к понятию доказательств весьма гармонично сочетаются с отдельными этапами всего многогранного процесса доказывания. Так, применительно к последнему этапу доказывания - логическому обоснованию процессуальных решений - наиболее приемлемым является подход к сущности доказательств, встречающийся в работах дореволюционных юристов: В.Д. Спасовича, Я.И. Баршева, И.Я. Фойницкого и др., писавших о них как об основаниях для судейского убеждения. В свою очередь, применительно к доказыванию-удостоверению наиболее подходящей является позиция С.А. Пашина и В.В. Золотых, делающих акцент на свойство допустимости доказательств. Что же касается первой ступени доказывания, то здесь приоритет, конечно, принадлежит информационной теории как методологической основе установленных законом современных приемов процессуального познания. Отмеченная особенность согласуется и с некоторыми современными представлениями о доказательствах, например, с вышеупомянутой точкой зрения В.А. Лазаревой, рассматривающей их в информационном, формально-процессуальном и аксиологическо-логическом аспектах.

Таким образом, представляется, что имеющиеся в теории определения доказательств (за исключением, пожалуй, наиболее радикальных) никоим образом нельзя противопоставлять друг другу, тем более ставить их в зависимость от существующего в государстве типа (формы) уголовно-процессуальной деятельности, в частности от уровня гарантий прав и свобод личности. Научные подходы к понятию доказательства всего лишь более или менее удачно характеризуют разные стороны одного и того же процессуально-гносеологического и логического феномена - некоего средства, с помощью которого осуществляются различные этапы процесса доказывания обстоятельств уголовного дела, устанавливаются обстоятельства, необходимые для разрешения уголовно-правовых и уголовно-процессуальных споров.

Поэтому исследование сущности доказательств в современных условиях развития уголовно-процессуальной науки целесообразно проводить в контексте общего анализа закономерностей всего механизма познания и доказывания по уголовному делу, определяя их роль на каждом отдельном этапе уголовного судопроизводства, а также применительно к деятельности каждого отдельного участника: дознавателя, следователя, прокурора, защитника, суда и т.д.

В настоящее время УПК РФ (ч. 2 ст. 74) относит к доказательствам (к средствам доказывания) показания подозреваемого и обвиняемого, потерпевшего и свидетеля, заключение и показания эксперта, заключение и показания специалиста, вещественные доказательства, протоколы следственных действий и судебного заседания и иные документы. Однако подобная нормативная конструкция не является общепризнанной; в юридической литературе продолжаются бурные дискуссии по поводу данного перечня. В частности, некоторые специалисты предлагают исключить из системы доказательств вещественные доказательства, поскольку они вообще не являются отдельным средством познания обстоятельств уголовного дела*(238). Достаточно дискуссионным остается вопрос о включении в систему доказательств результатов оперативно-розыскной и административной деятельности правоохранительных органов*(239). Отдельные авторы предпринимают попытки исследования вопросов возможности эффективного использования в уголовном судопроизводстве иных не процессуальных сведений: данных, полученных частными детективами, детективными агентствами, частными охранными предприятиями и др.*(240)

Средствами доказывания обстоятельств уголовного дела могут являться лишь те информационные ресурсы, формирование которых в полной мере соответствует принципам современного уголовного судопроизводства, лишь те сведения, собирание, проверка и оценка которых обеспечены надлежащими правовыми гарантиями доброкачественности. Только такие доказательства могут выступать в качестве средств установления фактических данных, имеющих значение для уголовного дела, в целях вынесения правоприменительных актов (решений), направленных на разрешение уголовно-правовых или уголовно-процессуальных споров в состязательном уголовном судопроизводстве*(241).