danto_a_analiticheskaya_filosofiya_istorii

244 Артур Данто. Аналитическая философия истории

Однако эти лингвистические особенности немного дают для адекватной ха­ рактеристики исторических сочинений. Исторические предложения встреча­ ются не только в исторических сочинениях, и хотя (с логической точки зре­ ния) трудно себе представить, что историческое сочинение не содержит исто­ рических предложений, гораздо легче вообразить историческое сочинение, в котором исторические предложения не используют выражений, прямо ссыла­ ющихся на каких-то реально существовавших людей. В самом деле, гораздо труднее было бы вообразить себе историческое сочинение, все предложения которого используют такие выражения.

Отдельные люди являются не единственными индивидами, на которых пря­ мо указывает подлежащее исторических предложений. В дополнение к ним имеется ещё и то, что я буду называть социальными индивидами. Предвари­ тельно их можно охарактеризовать как такие индивиды, которые в качестве своих частей содержат отдельных людей. Примерами социальных индивидов могут служить общественные классы («немецкая буржуазия в 1618 г.»), наци­ ональные группы («баварцы»), религиозные организации («протестантская церковь»), события крупного масштаба («Тридцатилетняя война»), широкие социальные движения («контрреформация») и т. п. Но и отдельные люди, и социальные индивиды не исчерпывают класс тех индивидов, к которым может относиться и подлежащее исторических предложений, поэтому предложения, говорящие о конкретных личностях и о социальных индивидах, ещё не охва­ тывают всех исторических предложений. Тем не менее я буду рассматривать здесь именно эти два вида исторических предложений.

Я думаю, каждый согласится с тем, что из языка историков нелегко устра­ нить предложения каждого из этих видов. Например, трудно понять, каким образом историк смог бы выразить — с помощью одних лишь предложений, говорящих о конкретных людях, — информацию, которую просто и ясно сооб­ щает предложение: «Тридцатилетняя война началась в 1618 г.». Однако не­ смотря на то, что такие предложения значительно облегчают передачу инфор­ мации и построение повествований, некоторые историки и философы выра­ жали определённые сомнения в отношении использования этого последнего вида предложений — сомнения, порождённые недоверием к социальным ин­ дивидам. Эти мыслители проявляют вполне простительное отвращение к мысли о том, что общество состоит из отдельных людей и других, сверхчеловеческих индивидов, которые хотя и включают в качестве своих частей отдельных лю­ дей, но не вполне тождественны этим частям и живут, так сказать, своей соб­ ственной жизнью. Эти авторы полагают, в том или ином смысле, что общество состоит только из конкретных людей и нет ничего такого, что состояло бы из конкретных людей, но наряду с ними было бы равноправным элементом соци­ ального мира. Таким образом, на первый взгляд кажется, что обсуждаемый вопрос является онтологическим. Например, философ Дж. Уоткинс пишет:

«Первичными элементами социального мира являются отдельные люди, которые действуют, в большей или меньшей степени сообразовываясь со своим пониманием окружающих условий. Каждая сложная ситуация, установление или событие есть результат конкретной конфигурации ин­ дивидов, их убеждений и предрасположенностей, их физических ресур­ сов и окружающих условий» Е

И историк проф. А.-Ж. Мару, который не устаёт предупреждать нас о том, что на земле и на небесах есть многое такое, что и не снилось нашей философии, пишет:

«Се qui ма reelement existe", се n’est ni le fait de civilisation, ni le systeme ou le supersysteme, mais l’etre humain dont l ’individualite est le seul veritable organisme autentiquement fourni par l ’experience» 2.

Почти несомненно, что слово «цивилизация» употреблено здесь в це­ лях полемики с хорошо известным тезисом проф. Тойнби, гласящим, что цивилизации обладают собственной жизнью и, более того, являются наи­ меньшими единицами исторического исследования. Но на самом деле он отвергает все предполагаемые сверхчеловеческие сущности в истории:

рии действуют некоторые сверхчеловеческие силы или факторы», напри­ мер «долговременные циклы в экономике, которые якобы осуществляют­ ся сами по себе, не регулируются человеческой деятельностью и не могут быть выражены через неё», и настаивает на том, что «люди являются...

единственными движущими силами — агентами истории» 4.

В процитированных отрывках наши авторы проявляют такое едино­ душие, что кажется излишним педантизмом пытаться выяснять различия

вих позициях. Тем не менее мне представляется, что на самом деле они выражают разные и даже независимые точки зрения. Позиция проф. Мару совершенно недвусмысленно относится к онтологии. Он утверждает, что

всоциальном мире существуют только конкретные люди, а сверхчеловечес­ кие, или социальные, индивиды не существуют. Его критерий применимости выражения <« существует» очевидно является эпистемологическим: х суще­ ствует тогда и только тогда, когда мы переживаем х в опыте. Напротив, проф. Уоткинс, возможно, и не защищает онтологический тезис. Он утверждаетлишь,

246 Артур Данто. Аналитическая философия истории

что люди являются первичными (ultimate) элементами социального мира, и контекст совершенно ясно показывает, что под первичностью он подразуме­ вает только то, что люди являются единственными движущими силами в соци­ альном мире. Однако из того, что люди являются единственными движущими силами в социальном мире, не следует, что они являются единственными эле­ ментами этого мира: в социальном мире могут существовать и другие элемен­ ты, но они не являются движущими силами. Поэтому даже если бы Уоткинс и присоединился к онтологическому тезису Мару, он в действительности выска­ зывает некоторый тезис относительно объяснения. Он хочет сказать приблизи­ тельно следующее: даже если социальные индивиды и существуют, их поведе­ ние в конечном счете следует объяснять, только ссылаясь на поведение конк­ ретных людей, а не ссылаться на поведение других социальных индивидов. И это потому, добавил бы он, что только люди являются действующими причи­

нами в истории.

Имеются, как мы увидим, и ещё некоторые различия, на которые нам полезно будет обратить внимание. Поскольку, однако, каждая из указан­ ных позиций в чем-то близка ещё к одному, третьему возможному тезису, утверждающему, что предложения, говорящие о социальных индивидах, «сводимы» к предложениям, которые ссылаются только на конкретных людей, постольку важно понять, что ни одна из них не защищает редукци­ онизм. В нынешних или недавних философских дискуссиях такой редук­ ционизм получил приблизительно следующее выражение: если у нас есть множество {S} предложений с терминами вида Ту обозначающими объек­ ты вида О, и другое множество {s} предложений с терминами вида t, обо­ значающими объекты вида о, и если каждое предложение «...Г...» из {S} мы можем заменить одним или несколькими предложениями «...Л..» из {s}, то в своей онтологии мы обязаны принимать только объекты вида о. Даже если бы такая программа была успешно выполнена, то отсюда, конечно, ещё вовсе не следовало бы, что объекты вида О не существуют. Это гово­ рило бы лишь о том, что мы не обязаны предполагать существования та­ ких объектов. Ни один из авторов не считает, что предложения, говоря­ щие о социальных индивидах, в том или ином смысле устранимы из языка историков. Действительно, я думаю, что даже если бы проф. Мару был непреклонен в своём отрицании социальных индивидов, он едва ли смог бы отрицать, что предложения такого рода играют необходимую роль в исторических сочинениях. Для него эта роль заключается не в выражении каких-то фактов относительно социальных индивидов, а в сообщении фактов о конкретных людях — фактов, которые, быть может, трудно было бы выра­ зить с помощью предложений, говорящих об отдельных личностях, если их вообще можно выразить таким образом.

К чему бы ни привел в конечном счете наш анализ понятия социально­ го индивида, я думаю, здесь целесообразно обратиться к конкретному при­

меру выражения историком некоторого факта относительно социального инди­ вида. В этом примере историк пытается объяснить некоторое изменение, в кото­ ром так или иначе принимало участие множество конкретных людей, но которо­ го тем не менее они, кажется, не осознавали. Это изменение происходило «нео­ щутимо» и совершилось приблизительно за семнадцать лет 5. Оно описывается следующим образом: утрата «(Тридцатилетней войной) какого бы то ни было духовного смысла». Важно обратить внимание на то, каким образом даются ссыл­ ки на конкретные личности. Причины этого изменения мисс Веджвуд (Wedgewood) описывает следующим образом:

«В то время как возросший интерес к естественным наукам открыл для учёного мира новую философию, трагические результаты рели­ гиозных столкновений дискредитировали представителей церкви в качестве духовных наставников государства. Дело не в том, что вера ослабела в массах, даже в образованных слоях она прочно сохраня­ лась. Однако она стала более личной, стала связываться с отноше­ нием между отдельным индивидом и его Создателем...

Как неизбежное следствие духовная сила ушла из общественной жизни, хотя семена религии прорастали в частной жизни, и священ­ ники и пасторы, лишённые поддержки государства, вели безнадёж­ ный бой против философии и науки. В то время как истощенная Германия ещё была погружена во мрак, над Европой уже занимался новый рассвет, начавшийся в Италии и охвативший Францию, Ан­ глию и север Европы. Декарт и Гоббс уже писали свои сочинения, открытия Галилея, Кеплера и Гарвея заняли своё место в общеприз­ нанной системе знания. Восхваление разума вытесняло слепые по­ рывы духа.

Но, в сущности, это были лишь восхваления. Небольшая группа об­ разованных людей, способных оценить значение новых учений, не могла оказать большого влияния. Место прежних духовных убеж­ дений заняло пробудившееся национальное чувство.

Принципы абсолютизма и представительной власти утратили под­ держку религии и стали опираться на национализм. Это даёт ключ к пониманию хода войны на заключительном этапе. Термины "про­ тестант” и "католик" постепенно теряли своё значение, но всё более осязаемый смысл приобретали слова "немец", "француз" и "швед". Борь­ ба династии Габсбургов со своими противниками постепенно переста­ ла быть столкновением двух религий и превратилась в борьбу наций за влияние...»*.

Кратко и чрезвычайно точными штрихами мисс Веджвуд описывает и объясняет здесь, каким образом Тридцатилетняя война превратилась из

248 Артур Данто. Аналитическая философия истории

религиозного конфликта в политический, и когда она ссылается на конкрет­ ных индивидов, она делает это, главным образом, для того, чтобы проиллюст­ рировать это изменение или подтвердить, что изменение действительно про­ изошло. Они позволяют оценить, так сказать, поток истории. Вот примеры:

«Престарелый император, курфюрсты Саксонии, Бранденбурга и Ба­ варии, шведский канцлер, Ришелье... все ещё придерживались пре­ жней политики. Однако их окружало уже новое поколение воинов и государственных деятелей. Вскормленные войной, они несли на себе отпечаток чуждых их отцам осторожности, цинизма и презрения к духовным идеалам»

Вот ещё один:

«Фридрих Богемский потерял свою корону вследствие того, что его подданные не захотели подчиняться кальвинистским священникам; его сын, принц Руперт, кальвинист в религии и морали, в Англии боролся против пресвитериан и индепендентов, поскольку для него, как и для большинства представителей его поколения, религия была сугубо личным делом каждого человека» 8.

Эти разные индивиды и связанные с ними факты выбраны не потому, что они интересны сами по себе, на самом деле они могут вообще никого не интересовать, а благодаря их историческому значению: они показывают нам, насколько велико было изменение во взглядах и поведении людей, принад­ лежащих к одному социальному слою. Рассмотрим ещё один пример. Бое­ вым кличем солдат во время битвы у Белой Горы был «Сайта Мария!». Позднее, в битве при Нерддингене уже звучало: «Да здравствует Испания!». Конечно, свидетели этих двух битв вряд ли оценили бы значение этих воз­ гласов. Важна разница между ними, та разница, в которой историк усмат­ ривает признак того, что «незаметно и быстро крест уступил место нацио­ нальному флагу».

Я думаю, очень немногие из этих изменений входили в чьи-то намере­ ния. Люди преследовали свои собственные цели, действовали, руковод­ ствуясь собственными представлениями об окружающих условиях, не заду­ мываясь о «значении» того, что они делают. Более того, описанные здесь изме­ нения нельзя проследить в биографии какого-либо отдельного человека, жив­ шего в то время. Это напоминает пример, восходящий к Лейбницу: можно из­ менить цвет голубого порошка, добавив к нему жёлтый порошок, так что вся смесь приобретёт зелёную окраску, но при этом ни одна отдельная частица порошка не изменит своего цвета. Даже если какие-то люди действительно изменились, это ещё не даёт нам оснований судить о размахе изменений и даже

при наличии полных биографий всех людей, живших в то время, мы должны были бы осуществить их тщательное сравнение, чтобы придти к выводу о том, что изменение действительно произошло. Если говорить открыто и прямо, то изменение произошло не в отдельных людях, а в обществе.

Мне кажется, рассматриваемый период даёт прекрасный пример того, что Уоткинс называет «органикоподобным социальным поведением» и описывает следующим образом:

«Члены социальной системы (т. е. совокупности индивидов, кото­ рые препятствуют или содействуют деятельности друг друга) совме­ стно приспосабливаются к ситуациям, создаваемым другими, таким образом, что без всякого руководства свыше это приводит к равно­ весию, сохранению или к развитию системы»

Далее Уоткинс говорит, что:

«Такое крупномасштабное органикоподобное поведение, в котором принимают участие широко рассеянные в- пространстве люди, ниче­ го не зная друг о друге, нельзя просто наблюдать. Его можно рекон­ струировать лишь теоретически — дедуцируя отдалённые социальные последствия типичных реакций большого числа людей на повторяю­ щиеся ситуации».

Примером этого может служить описание мисс Веджвуд, однако сей­ час я хочу обратить внимание на тот факт, что социальные изменения, о которых она говорит, сами по себе не наблюдаемы. Всё, что можно наблю­ дать — если пока отвлечься от вопросов, связанных с верификацией ут­ верждений о прошлом посредством наблюдения, — это поведение отдель­ ных людей. Но это поведение тем не менее должно оцениваться и истолко­ вываться в свете изменения социальной системы, и его следует считать свидетельством, подтверждающим изменение системы. Только встав на позиции крайнего верификационизма, мы могли бы сказать, что описа­ ние системы говорит о конкретных индивидах. Утверждения о поведении индивидов, возможно, предоставляют единственные данные для верификации утверждений об изменении социальной системы.

Имея это в виду, мы можем теперь понять упомянутые выше дальней­ шие различия между позициями Уоткинса и Мару. Из того факта, что мы можем наблюдать лишь поведение множества индивидов, но не социальные системы как таковые, следует, согласно критерию Мару, что социальные системы не «существуют». Однако он готов согласиться с тем, что поня­ тие социальной системы теоретически полезно в том смысле, что такое понятие может потребоваться нам для объяснения поведения отдельных

250 Артур Данто. Аналитическая философия истории

людей. Я полагаю, он утверждал бы, что электромагнитные поля также не «су­ ществуют», и использование теорий поля не заставляет нас считать поля час­ тью физического мира. Подобно социальным системам, поля должны быть «абстракциями». Таким образом:

«Мете s’il apparait а Гехатеп de toutes donnes documentaires, que tel phenomene historique s’explique par Tun de ces abstraits socio-culturels, Thistorien devra toujours se garder d’oublier et de laisser oublier, que ce

legitime •— mais tout de т е т е une abstration, un produit derive, et non pas de reel lui-meme, ni, comme on fmit toujours par le croire, du surreal!» 10

Напротив, Уоткинс вполне готов допустить, что наряду с конкретными индивидами (которые тем не менее могут быть «первичными элементами») социальный мир содержит социальные системы, поведение которых явля­ ется «органикоподобным». В действительности, он занят как раз объясне­ нием таких систем, однако в отличие от проф. Мару он не считает — и это для него главное, — что нам обязательно нужны какие-то факты относитель­ но этих систем для того, чтобы объяснять другие факты, связанные с ними. Теории, использующие факты такого рода, он называет «половинчатыми теориями» и противопоставляет им «твердо обоснованные объяснения»:

«Мы не получим твердо обоснованных объяснений таких крупных социальных явлений до тех пор, пока не выведем их описание из ут­ верждений, говорящих о предрасположенностях, убеждениях, сред­ ствах и взаимоотношениях конкретных индивидов» И.

Отсюда ясно, что Уоткинс не считает, будто говоря о таких крупных явлениях, мы говорим просто о конкретных индивидах — об их убежде­ ниях, предрасположенностях, средствах и взаимоотношениях. Если бы это было так, то потеряло бы смысл его различие между «половинчатыми те­ ориями» и «твердо обоснованными объяснениями».

Теперь я приступаю к критическому анализу позиции Уоткинса, которую он назвал «методологическим индивидуализмом»12. Мне представляется, что воз­ зрения проф. Мару лучше оценивать, опираясь на этот анализ.

Начну с того, что существует несколько тесно взаимосвязанных, но тем не менее различных положений, которые следует тщательно отделить от методологического индивидуализма. Имеется нечто такое, чем он не

является.

(1) Он не является теорией значения. Он не утверждает, что каждое высказывание о социальных явлениях «на самом деле» или «в конечном

счёте» является высказыванием о конкретных индивидах. Он не стремится до­ казывать, что каждый предикат, номинально истинный для социальных инди­ видов, должен быть явно определим посредством предикатов, относящихся к конкретным индивидам. Следовательно, методологический индивидуализм не является аналитической теорией, согласно которой предложения о социальных индивидах без потери содержания должны быть переводимы, по крайней мере в принципе, в предложения, говорящие только о конкретных людях. С другой стороны, он действительно требует наличия определённого отношения меж­ ду этими двумя классами предложений. Например, вполне может быть, что только посредством верификации с помощью наблюдения определённых пред­ ложений, говорящих о конкретных людях, мы способны подтвердить предло­ жения, говорящие о социальных системах. Однако это не означает, что пред­ ложения о социальных системах истолковываются как говорящие о людях, на­ блюдение за поведением которых их подтверждает. Методологический инди­ видуализм необязательно связан с верификационным критерием значения. Действительно, как мы увидим, эти два класса предложений обладают значениями разных видов. В общем, было бы ни к чему доказывать, что предложения о социальных индивидах (или социальных явлениях, как бы их ни истолковывали) «нередуцируемы».

(2) Если это не аналитическая теория, то это и не конструктивистская теория. Методологический индивидуализм не принимает знаменитой мак­ симы Рассела, гласящей, что во имя экономии все производные сущности должны быть заменены логическими конструкциями. Он не считает обще­ ства логическими конструкциями, состоящими из конкретных людей, в том смысле, в котором Рассел считал столы и звёзды логическими конст­ рукциями из чувственных данных. Методологический индивидуалист не сторонник Logische Aufbau der Gemeinschafftswelt *. Подобно своему ана­ литическому аналогу, такая программа может быть интересной или спор­ ной с философской точки зрения, даже важной, однако жизнеспособность методологического индивидуализма не зависит от её жизнеспособности, и крушение такой программы нисколько не потревожило бы методологическо­ го индивидуалиста. Когда Уоткинс говорит о конструкциях, он имеет в виду конструирование научной, а не метафизической теории, цель которой — не устранить, а объяснить социальные системы. В основе такой теории действи­ тельно лежат предложения, говорящие о конкретных людях, однако мы прово­ дим различие между основой теории и остальным её содержанием. Совершенно очевидно, что понятие основы потеряло бы всякий смысл, если бы в теории не было ничего, кроме основы: здание не может состоять из одного фундамента.

(3) Методологический индивидуализм не является онтологической теори­ ей, утверждающей, что в социальном мире реальны только конкретные люди.

* Логического построения социального мира (нем.). Намек на работу Р. Карнапа «Логическое построение мира». Вена, 1928. —Прим, перев.

252 Артур Данто. Аналитическая философия истории

Кто-то может сказать, что существование обществ, или социальных индиви­ дов, зависит от конкретных людей, и если бы не было конкретных людей, то не было бы и социальных индивидов. Ясно, однако, что если нечто существует в зависимости от чего-то еще, оно всё-таки существует. Методологический мо­ нист не придерживается метафизического монизма, и его спор с оппонентами вовсе не аналогичен спору между теми, кто считает ментальные образы про­ стыми состояниями мозга, и теми, кто с этим не согласен. По сути дела, он почти воинствующий дуалист. Его позиция аналогична позиции эпифеноме­ налиста, который отличает образы сознания (и вообще ментальные состоя­ ния) от мозговых процессов (и вообще от физических событий), но тем не менее настаивает на том, что первые причинно обусловлены вторыми и их можно объяснить только на основе вторых.

(4)Поэтому методологический индивидуалист не отвергает с порога мысль

отом, что существуют и могут быть обнаружены общие законоподобные пред­ ложения, говорящие о связи различных свойств социальных систем. И он не утверждает, что если бы такие законы были обнаружены, они непременно дол­ жны были бы описывать поведение конкретных людей. Скорее, как я предпо­ ложил, он будет настаивать на том, что подтвердить такие законы можно толь­ ко посредством верификации предложений, говорящих о конкретных людях. Но отсюда никак не следует, что эти законы на самом деле не описывают сово­ купное поведение социальных индивидов.

Таким образом, мы видим, что методологический индивидуализм не име­

ет ничего общего с теми интересными и спорными позициями, на которые его могли бы счесть похожим. Если говорить кратко, он утверждает следующее:

(а) предложения о социальных индивидах логически независимы от предло­ жений о конкретных людях; (Ь)социальные индивиды онтологически отличны от конкретных людей; (с) социальные индивиды причинно обусловлены пове­ дением конкретных людей, но не наоборот; (d) объяснения поведения соци­ альных индивидов нельзя рассматривать как окончательные до тех пор, пока они не выражены в терминах, относящихся к поведению конкретных людей;

(е) объяснение поведения конкретных людей никогда не должно выражаться в терминах, относящихся к поведению социальных индивидов. Положение (а) представляет собой утверждение о значении, (Ь) и (с) — утверждения о мире,

(d)и (е) — утверждения об идеальной форме социальной науки. Естественную методологическую позицию, противоположную методоло­

гическому индивидуализму, я буду называть методологическим социализмом. Опять-таки возможны точки зрения, аналогичные указанным в пунктах (1) — (4), которые похожи на методологический социализм, но тем не менее отлича­ ются от него. Так, кто-то может считать, что предложения о конкретных людях переводимы в предложения о социальных индивидах или что социальные ин­ дивиды реальны, а конкретные люди — нет, и т. п. По-вцдимому, Гегель присо­ единился бы к этим утверждениям. Однако во избежание бесцельного отхода