danto_a_analiticheskaya_filosofiya_istorii

84 Артур Данто. Аналитическая философия истории

ческую гипотезу и могла бы быть фальсифицирована эмпирическими метода­ ми. Поэтому эпистемологические соображения, безусловно, не являются посто­ ронними. Раз уж о них зашла речь, мы можем наметить стратегию анализа гипо­ тезы об отсутствии прошлого.

Начать с того, что мы обратились к инструментализму 12как к средству сведения на нет проблем, связанных с референцией и возникающих в отно­ шении утверждений, в частности утверждений о прошлом, референты кото­ рых считаются недоступными, даже если они когда-то существовали. Инст­ рументализм обходит все вопросы референции, доказывая, что не имеет зна­ чения, говорят ли такие предложения о чем-нибудь или нет: все остается тем же самым, ничто не меняется. Просто некоторые предложения мы начи­ наем рассматривать не как констатации фактов, а лишь как инструменты, к которым понятия истинности и ложности неприменимы: можно говорить лишь о «лучших или худших» инструментах, как сказал бы Дьюи, и такая оценка любой пары предложений зависит от их относительных успехов в организации опыта. Однако можно разработать бесконечно много скептических гипотез ad hoc, которые преодолеваются аналогичным обращением к инстру­ ментализму. Предположим, например, что кто-то высказывает гипотезу о том, что мир заканчивается ровно в пяти футах от него13: на расстоянии, превышаю­ щим пять футов от него, ничто не существует, поэтому утверждение, скажем, об Эмпайр СтэйтБилдинг, высказанное этим человеком в Центральном парке, лож­ но, так как отсутствует объект, о котором оно говорит. Мы говорим о вещах, находящихся в тридцати милях отсюда, хотя они нам недоступны, и кто-то мог бы сказать, что мы принимаем пространственный инструментализм, избегая проблем референции за счет того, что словам «Эмпайр Стэйт Билдинг» придаем статус теоретического термина, так что содержащие его предложения служат лишь для организации пространственно достижимых (наблюдаемых) явлений.

Главный порок скептических идей подобного рода заключен в их абсо­ лютной произвольности. Почему граница проводится именно здесь, а не в дру­ гом месте14? Почему граница устанавливается на расстоянии пяти футов, а не шести или четырех? Или семи или трех? Почему пять минут назад, а не четы­ ре, три, шесть или десять? Или, что то же самое, если кто-то хочет сказать, что объекты, находящиеся от нас дальше, чем в пяти футах, недоступны потому, что мы не можем до них дотронуться, и поэтому они не существуют, то почему бы не сказать, что в настоящий моменту нас нет возможности знать, что вооб­ ще что-то существует, за исключением того, что мы сейчас трогаем? Или за исключением того, что мы сейчас видим? Можно допустить, что хотя мы не дотрагиваемся до них, мы можем это делать и знать, что они существуют. Но тогда почему мы не можем сделать шаг вперед и дотронуться до вещей, нахо­ дящихся от нас дальше пяти футов? Вы не можете говорить, что их нет, что за пределами пяти футов ничего не существует, ибо вопрос-то как раз и состоит в том, как мы можем знать, существует что-либо или нет? Мы находимся там,

где мы находимся, а не на расстоянии пяти футов от этого места. И мы дотра­ гиваемся до того, до чего мы действительно дотрагиваемся, а не до Чего-либо еще. Поэтому допускать, что между прикосновением к чему-либо существуют постоянно ощущаемые сущности означает, если угодно, введение теоретичес­ ких сущностей с целью организации опыта, и допущение устойчивых физичес­ ких объектов приводит нас к новому варианту инструментализма. Ясно, что эти различные виды скептицизма быстро трансформируются в скептицизмperse *

иразговор об объектах вообще ведется в инструменталистском ключе 15.

Всвоих предыдущих замечаниях по поводу аргумента об отсутствии про­ шлого я указал на то, что он не "является вполне общим, ибо устраняет не все утверждения о прошлом, а только те, которые говорят о вещах и событиях, имев­ ших место более чем пять минут назад. Теперь я обращаю внимание на то, на­ сколько произвольно это уточнение относительно пяти минут. Имеется беско­ нечно много других моментов времени, которые могут обозначать границу, и если все свидетельства совместимы с тем, что мир существует всего пять минут, то они совместимы с шестью, семью и любым количеством минут его суще­ ствования. Свидетельства совместимы, если угодно, с бесконечным числом ги­ потез, каждая из которых несовместима с другими. Однако оправдать проведе­ ние границы в том, а не ином пункте можно, безусловно, только на основе сви­ детельств, и если устраняется возможность обращения к свидетельствам, то не­ возможно оправдать выбор одной гипотезы, а не другой. На каком основании, например, мы считаем, что мир возник пять минут, а не пять лет или пять столе­ тий назад? Каждое свидетельство в пользу какой-то одной гипотезы может быть сведено на нет сторонником более короткого периода существования мира, чем тот, о котором говорит данная гипотеза.

Обратимся теперь к самой гипотезе о том, что мир начал существовать пять минут назад. Заметим, что она приводит к разделению класса утверждений

опрошлом. Если мир возник пять минут назад, то некоторые утверждения

опрошлом оказываются истинными или ложными, а именно те, которые гово­ рят о том, что произошло в течение (последних) пяти минут16. Вследствие от­ сутствия референтов остальные являются либо ложными, либо вопрос об их истинности или ложности не может быть поставлен, либо этот вопрос лишается смысла благодаря тому, что такие утверждения получают статус теоретических предложений. Останемся на позициях исторического инструментализма и ска­ жем, что одним утверждениям можно дать инструменталистское истолкование,

адругим нельзя, т. е. тем, которые говорят о том, что случилось совсем недавно, нельзя. Заметим также, что будет существовать и соответствующее разделение в классе предикатов, ссылающихся на прошлое. Мы можем принять те ссылаю­

щиеся на прошлое предикаты, которые относятся к событиям и объектам, суще­ ствовавшим в последние пять минут. Таким образом, существовали бы подлинные трехминутные яйца, а не просто яйца, называемые трехминутными. Суще- * Сам по себе (лат.). —Прим, перев.

86 Артур Данто. Аналитическая философия истории

ствовали бы некоторые отцы, некоторые подлинные воспоминания и т.п. Одна­ ко по мере того как произвольно избранный исходный пункт мы’ сдвигаем все дальше вглубь времен, объем этих классов будет изменяться. Если мы отодви­ нем его назад достаточно далеко, то всякий обыкновенно называемый отцом, будет отцом, все воспоминания будут подлинными, будут существовать подлин­ ные шрамы и даже пушки, действительно поставленные Франциском I. И все больше и больше утверждений будет действительно говорить о прошлом, а не просто служить полезным инструментом для организации настоящего. Но чем ближе мы сдвигаем границу к настоящему моменту, тем все меньше и меньше остается подлинных предикатов, ссылающихся на прошлое, и все меньше и мень­ ше остается подлинных утверждений о прошлом. В конце концов мы достигаем пункта, в котором реально применимыми оказываются только нейтральные в отношении времени предикаты, а единственная роль утверждений о прошлом сводится к организации данных настоящего. Здесь возможен только историчес­ кий инструментализм. Но есть ли у нас серьезные основания не достигать этого пункта? Почему бы нам не приблизить начало мира к настоящему моменту на­ столько, чтобы никакого прошлого вообще не осталось, даже и пятиминутного? Разве нет никаких свидетельств, препятствующих нашему плавному переходу от этих бесчисленных по количеству форм темпорального скептицизма к скеп­ тицизму мгновения!Я думаю, что нет, ибо свидетельства в пользу одной формы темпорального скептицизма не лучше, чем в пользудругой, хотя каждая из этих форм допускает некоторые подлинные утверждения о прошлом. Однако посколь­ ку они не могут обосновать это допущение, оно ничего не значит.

Я не считаю, что скептицизм мгновения в целом является здравой позици­ ей. В некотором ясном и аналитически истинном смысле можно утверждать, что существует только настоящее. Отсюда следует, что прошлого не существу­ ет, однако это почти тривиальность, сводящаяся к тому, что прошлое не есть настоящее, и из нее не следует, что прошлого не существовало. Кроме того, неясно, почему, когда мы говорим о настоящем, мы говорим именно омгнове­ нии. Когда мы указываем на что-нибудь и говорим, что это сейчас существует, мы не утверждаем, что существование данного объекта ограничено настоя­ щим мгновением, ибо мгновение не имеет границ, в которых что-то может существовать. Мгновение не является единицей длительности, как точка не является единицей протяженности. В отношении пространства аналогом скеп­ тицизма мгновения будет, я полагаю, скептицизм точки. Однако едва ли можно говорить о вещах, имеющих точкообразное существование. Для этого потре­ бовалось бы, чтобы окружность совпала со своим центром, а это означало бы, что она перестала быть окружностью. Скептицизм точки приводит к выводу о том, что ничего не существует, — это чистый скептицизм. Но точно таким же является и скептицизм мгновения. Быть вещью — значит обладать протяжен­ ностью и длительностью, отрицать одно из этих свойств — значит отрицать существование вещей.

88 Артур Данто. Аналитическая философия истории

мы не можем знать, что оно было. Единственное, что тогда остается, это откро­ венный скептицизм, однако в наши задачи не входит его обсуждение, ибо откро­ венный скептицизм не порождает особых проблем для философии истории.

Я думаю, на этом можно остановиться. Выдвигать гипотезы относительно точной продолжительности существования мира — значит быть готовым при­ знать какие-то свидетельства, подтверждающие эти гипотезы и опровергающие те гипотезы, которые с ними конкурируют. Однако то обстоятельство, что мы вынуждены принимать нечто в качестве свидетельства, подтверждающего наши суждения о прошлом, подводит нас к нашему третьему аргументу против воз­ можности высказывать истинные утверждения о прошлом. Здесьна первый план выходят релятивистские факторы: утверждения о прошлом должны быть при­ вязаны к определенной совокупности свидетельств. Однако прежде чем пере­ ходить к этому третьему аргументу, я хочу добавить несколько слов к сказан­ ному выше.

По мере того как мы пересматриваем наши оценки длительности мира, мы все больше восстанавливаем нашу лексику, содержащую ссылку на вре­ мя, и принимаем все большее число причинных законов. Пятиминутный мир слишком короток, чтобы что-то можно было признать подлинным шрамом. Допустим теперь, что в среднем в течение месяца рана становится шрамом. Тогда существование мира в течение месяца дает нам какие-то шрамы, но еще не дает настоящих окаменелостей. Сказать, что мир суще­ ствует миллион лет, значит возвратиться к подлинному употреблению ссы­ лающегося на прошлое предиката «быть окаменелостью». Чем дальше мы отходим назад, тем меньше деформируется и наша каузальная схема, и наша лексика, ссылающаяся на время, и если бы кто-то сказал: допустим, мир возник сто миллионов лет тому назад, то было бы трудно понять, считать ли это скептицизмом, интересным с философской точки зрения. Такое пред­ положение оставляет нам всю историю и даже предысторию, а если бы этот человек добавил: «Целиком, со всем своим содержимым», то это предполо­ жение едва ли доставит нам беспокойство, если мы не знаем, каков был мир в то отдаленное время. Но если мы что-то знаем об этом, то это наше зна­ ние могло бы разойтись с известными каузальными законами и нашей лек­ сикой, ссылающейся на время. Если бы мир в то время включал в себя, ска­ жем, беременных динозавров, мы были бы вынуждены пересмотреть неко­ торые каузальные понятия, если склонны согласиться с этим. Но чем проще содержание мира, чем меньше предикатов, связанных со временем требует­ ся для его описания, тем меньшее беспокойство доставляет нам представле­ ние о его создании «целиком». Даже рассказ о сотворении мира не требует, чтобы мир появился внезапно: да, он был создан, но затем в течение шести дней обретал свой надлежащий облик. Мысль о том, что мир был создан или был создан сколь угодно давно, не содержит ничего логически абсурдного. Я лишь пытался показать, что любая такая гипотеза, если она произвольна, бы­

стро скатывается к абсурду. Но не все такие гипотезы произвольны, и только возможность эмпирического подтверждения способна предохранить их от ло­ гических противоречий. Отправляясь отсюда, мы можем теперь, наконец, пе­ рейти к рассмотрению тех проблем, которые ставит перед нами обращение к свидетельствам.

90 Артур Данто. Аналитическая философия истории

Глава VI

Свидетельства и исторический релятивизм

В качестве одной из форм скептицизма относительно нашей способности высказывать истинные утверждения о прошлом исторический релятивизм зна­ чительно отличается от рассмотренных выше двух форм скептицизма. Начать с того, что его принимают всерьез и активно поддерживают весьма многие про­ фессиональные историки, в том числе широко известные. В отличие от первой разновидности скептицизма, он явным образом настаивает на том, что некото­ рые утверждения действительно говорят о прошлом, и в противоположность второй разновидности скептицизма провозглашает, что действительно существу­ ет то прошлое, к которому относятся такие утверждения. Тезис о том, что дей­ ствительно существует или существовало прошлое, поддерживает Чарльз Бирд, который говорит об «истории, как о прошлой реальности», подразумевая под этим «все, что было высказано, сделано, прочувствовано и продумано людьми на этой планете с тех пор, как человечество начало свой долгий путь» *. Конеч­ но, у нас нет прямого доступа к истории-как-реальности, мы лишь косвенно можем судить о ней благодаря «истории-как-свцдетельствам» (history-as-record), т.е. благодаря документам, памятникам, символам, воспоминаниям или элемен­ там мира настоящего, находящимся в определенных отношениях с историей- как-реальностью. Наконец, Бирд говорит еще об истории-как-мысли. Она отно­ сится к истории-как-реальности, но «направляется и ограничивается историей- как-свидетельствами» 2. Пока в таких рассуждениях нет ничего необычного 3: это вполне привычный взгляд на деятельность историка. Бирд действительно отходит от обычного понимания только тогда, когда начинает настаивать на том, что некоторые каузальные факторы, оказывающие воздействие на индивида, пы­ тающегося высказывать утверждения об истории-как-реальности, препятству­ ют формулировке истинных и объективных утверждений. Однако я начну с рас­ смотрения общепризнанной части рассуждений Бирда и лишь затем перейду к релятивизирующим факторам, надеясь показать, что они не столь вредны, как представляется Бирду, его сторонникам и критикам.

Как приятно после всего сказанного обратиться к концепции, столь близкой нашему обычному представлению об истории, — к концепции, согласной с тем, что логика не запрещает нам говорить о прошлом. Она вовсе не настаивает на том, что, пытаясь что-то сказать о прошлом, мы на самом деле всегда отклоня­ емся от своей цели и говорим о настоящем или будущем. Современники Бирда, прагматисты, были убеждены в том, что высказывания об истории-как-реально­ сти в конечном счете сводимы к высказываниям об истории-как-свидетельствах, как если бы документы, памятники и т. п. образовывали непроницаемую завесу

между нами и прошлым, о котором мы могли бы упоминать, но не могли бы ничего утверждать. Однако документы не стоятмежду нами и прошлым, напро­ тив, именно они позволяют нам что-то узнать о прошлом, и мы не смогли бы даже начать свою работу без «удостоверенных критическим анализом свиде­ тельств и их согласования посредством научного метода»4. Они являются сред­ ством, но не объектом исторического исследования. В сжатом виде эту мысль выражает Рональд Батлер:

«Когда мы утверждаем, что знаем некое прошлое событие, мы говорим не просто об оценке свидетельств. При этом мы не рассматриваем сви­ детельства как непроницаемую завесу: мы претендуем на то, что смот­ рим сквозь завесу на то, что лежит за ней... Мы должны еще проанали­ зировать, что значит «смотреть сквозь завесу на то, что лежит за ней» 5.

Несомненно, это понятие трудно анализировать. Отчасти потому, что — если развить далее эту метафору, которая не вполне позволяет выразить суть дела, — только «смотря сквозь завесу на то, что лежит за ней», мы можем увидеть саму эту завесу. Если выразиться менее метафорически, то можно ска­ зать, что оценка чего-то как свидетельства уже предполагает разговор не только о нем: считать что-то свидетельством — значит уже говорить о чем-то ином, а именно о том, по отношению к чему это является свидетельством. Считать Е свидетельством в пользу О — значит рассматривать Е уже не так, как мы рас­ сматривали бы его, если бы не имели никакого представления об О. Таким образом, рассматривать что-то в качестве свидетельства — значит уже «смот­ реть сквозь завесу на то, что лежит за ней».

Что касается утверждений о прошлом, то рассматривать какое-то Е в каче­ стве свидетельства, подтверждающего одно из них, значит видеть Е в опреде­ ленной временной перспективе. В самом деле, только ссылаясь на прошлое, мы можем считать правомерными некоторые описания того, что мы видим. Путе­ шественника, вернувшегося из Венеции, я могу спросить, видел ли он «Пьету Ронданини» Микеланджело. Это как раз полезный пример, так как совсем не­ давно те, кто видел этот объект, который сейчас так называется, не сказали бы, что они видели «Пьету Ронданини»: до недавнего времени этот объект был от­ дельной частью фундамента палаццо Ронданини в Риме, и те, кто его видел, видели его именно в этом качестве. Если ограничиться нейтральным по отно­ шению ко времени словарем, то можно сказать, что существуют предикаты, ис­ тинные для этого объекта и совместимые с обоими описаниями. Например, он мраморный, имеет столько-то сантиметров в наиболее длинной части, весит столько-то килограммов и т. п. Называть его камнем фундамента — значит уже поместить его в некоторое временное измерение, т. е. связать с предшествую­ щим сооружением фундамента. Точно так же сказать о нем как о скульптуре означает отнести его к предшествующей резьбе по камню. Описать его как скуль­

92 Артур Данто. Аналитическая философия истории

птуру Микеланджело или, еще лучше, как последнюю из его известных четырех пьет — значит использовать точный предикат, ссылающийся на время. Именно потому, что люди не видели в этой пьете объект, относительно которого истинен данный предикат, она и оказалась в фундаменте палаццо. Важно, однако, то, что описать его таким образом значит связать с прошлым, увидеть в нем нечто боль­ шее, нежели кусок мрамора определенной величины. Увидеть в нем произведе­ ние Микеланджело значит взглянуть сквозь завесу на то, что лежит за ней. Ис­ пользуя нашу лексику, содержащую ссылку на время и несводимый, как я пока­ зал, к языку, нейтральному в отношении времени, мы проникаем сквозь завесу, или, если угодно, эта завеса разделяет нейтральный в отношении времени язык и язык, ссылающийся на прошлое. Однако в нейтральном языке мы не можем говорить об исторических свидетельствах.

Если прибегнуть к аналогии, то я мог бы сказать, что объекты наличного мира подобны написанным словам, а их историческое употребление и понимание по­ добно чтению. Написанные слова мы обычно не рассматриваем как чернильные знаки, находящиесямежду нами и их значениями: при чтении мы смотрим сквозь слова « на то, что за ними» и вряд ли даже обращаем внимание на их статус как физических объектов, т. е. на чернильные кружочки и крючки, из которых они состоят. Существуют, я думаю, три основные группы людей, которые видят толь­ ко значки, когда сталкиваются с написанным текстом — неграмотные; люди, зна­ ющие один язык, но не знакомые сдругими языками, илюди с «повреждением» в мозгах. Сицилийский крестьянин, который в куче камней не видит башни, пост­ роенной норманнами, исторически неграмотен: он не знает, о чем говорят эти камни. Представитель классической филологии, рассматривающий этрусскую надпись, уже знает, что находящиеся перед ним значки осмысленны, но ему не­ известно, что они означают: он не умеет прочитать эти значки и поэтому работа­ ет с ними именно как со значками. Труднее найти пример человека с «поврежде­ нием» в мозгах. Наиболее подходящим здесь мне представляется философ, ут­ верждающий, что мы видим только предметы настоящего, но не видим про­ шлого, короче говоря, это человек, которому процесс чтения представляет­ ся непостижимой деятельностью. Сейчас мы не видим прошлого, мы видим лишь то, что находится перед нами. Однако чтение представляет собой ин­ терпретацию, и видеть в значках слова — значит уже рассматривать их как нечто требующее интерпретации. Мы не сможем, безусловно, перевести то, о чем говорит какая-то книга, посредством бесконечно большого множества утверждений о буквах, если только не расширим наше понятие «буква», вклю­ чив в него все те понятия, которые стремились элиминировать с помощью перевода. Именно поэтому я настаивал на том, что с языка времени нельзя переводить при помощью словаря, нейтрального в отношении времени.

Возвращаясь к различию, введенному Бирдом, можно сказать, что только со ссылкой на «историю-как-реальность» можно говорить об «истории-как-свцде- тельствах». Поэтому есть доля неискренности в вопросе о возможности перехо­