danto_a_analiticheskaya_filosofiya_istorii

114 Артур Данто. Аналитическая философия истории

ким интересом, последние представляют собой хроники4. Академическая исто­ рия в таком случае является хроникой, хотя Кроче делает свою позицию куда ме­ нее интересной, когда замечает, что мы ни при каких обстоятельствах не пишем историю того, к чему не испытываем интереса. Таким образом, вся история, если воспользоваться его знаменитой фразой, это современная история. В таком слу­ чае, даже если бы мы захотели, не смогли бы создать хронику. Кроче способен вызвать ярость своим непостоянством в суждениях, и сложно приписать ка­ кое-либо одно значение этой его знаменитой фразе. Иногда он не имеет в виду, что историческое сочинение должно отвечать некоторому современному ин­ тересу, и говорит лишь о том, что оно должно сообщать нечто такое, что имеет аналог в современном опыте. А если аналог обнаружить не удается, тогда это хроника, а не история. В конце концов, он никогда не утверждал, что все хро­ ники — это «современные» хроники. Но помимо наличия той или иной связи с настоящим, для Кроче не существует другого различия между историей и хроникой, тем более формального различия. Хроника, пишет он, это «мертвая история», тогда как история — «живая хроника», что в некотором роде напо­ минает высказывание о том, что человек — это живой труп, тогда как труп — это мертвый человек. Как бы там ни было, этот тип различения [истории и хроники] не представляет для нас интереса.

Более уместным представляется следующее различение. Как полагают, хро­ ника представляет собой всего лишь сообщение о том, что произошло, и не бо­ лее того. Будучи утверждением какой угодно степени сложности, она располага­ ется в спектре, один из полюсов которого представлен «совершенным описани­ ем». Действительно, «совершенное описание», если бы таковое было возможно, все же оставалось бы всего лишь хроникой, поскольку оно отличалось бы от других утверждений, представленных в данном спектре, только количественно, вмещая в себе больше деталей, по сути, вмещая все детали. Таким образом, са­ мая лучшая из хроник все равно не была бы историей в собственном смысле слова, тогда как некоторое описание может быть историей, даже включая мень­ шее количество деталей, чем совершенное описание. Для настоящей истории хроника выступает как своего рода подготовительные упражнения. Свою соб­ ственную задачу история видит в том, чтобы придать смысл фактам, уже сооб­ щенным в хронике, или распознать в них этот смысл. Примерно такой позиции придерживается, по всей вероятности, проф. Уолш, который рассматривает два возможных направления в работе историка:

«Первое заключается в том, что историк ограничивается (или должен ограничиться) точным описанием произошедшего, создавая повество­ вание, которое может быть названо простым повествованием о событи­ ях прошлого. Следуя второму направлению, он выходит за рамки такого рода простого изложения и стремится не только сообщить, что произош­ ло, но и, в каком-то смысле, объяснить происшедшее. Во втором случае

повествование, которое он создает, можно назвать "значимым” в отли­ чие от ’’простого”»5.

Таким образом, хроника будет представлена простыми повествованиями, а собственно история будет выражать себя в виде значимых повествований. Именно эту позицию мне хотелось бы проанализировать.

Прежде всего, я высказал бы предположение, что какое бы историческое сочинение мы ни взяли в качестве примера хроники или хотя бы близкого к хро­ нике сочинения, ему недостаточно удовлетворять следующим двум условиям, которые являются необходимыми для любого исторического сочинения: любое историческое сочинение должно: (а) сообщать о действительно имевших место событиях и (Ь) сообщать о них в том порядке, в котором они произошли или, скорее, предоставлять нам достаточно сведений, чтобы мы могли сказать, в ка­ ком порядке эти события произошли.

Я исхожу из того, что эти необходимые условия непротиворечивы, что они формулируют минимальные требования, которые мы предъявляем к историчес­ кому сочинению, хотя, вместе взятые, они не образуют достаточных условий для того, чтобы назвать какое-либо сочинение историческим. Это легко продемонст­ рировать. Любой человек может сформулировать утверждение, удовлетворяющее двум перечисленным условиям (а) и (Ь), но при этом оно не будет признано фраг­ ментом исторического сочинения. Вот пример такого утверждения:

S: Нарамсин построил Храм солнца в Сиппаре *, затем Филипп III (Испанский) изгнал морисков **, затем Хусто Хосе де Уркиса раз­ бил войска Буэнос-Айреса при Сепеде ***, затем Артур Данто про­ снулся в семь часов утра 20 октября 1961 года.

У не только не является [простым] повествованием, но также нетрудно по­ казать, что и значимое повествование не может быть определено как утверж­ дение, удовлетворяющее условиям (а) и (Ь), а также еще одному необходимо­ му условию: (с) оно должно объяснять произошедшие события.

То, что утверждение, удовлетворяющее всем трем условиям, по-прежнему не будет являться значимым повествованием, легко продемонстрировать, по­ скольку можно сформулировать утверждение, которое будет отвечать этим ус­ ловиям и при этом все-таки не будет [значимым] повествованием. Вот пример такого высказывания:

5’: Нарам-син построил Храм солнца в Сиппаре вследствие давления,

____^которое оказывали на него жрецы; затем Филипп III (Испанский) из-

*Древняя Месопотамия, кон. III тыс. до н.э. — Прим, перев.

**Испания, нач. XVII в.: мориски — мусульманское население Пиренейского п-ва, обра­

щенное в христианство. — Прим, перев.

*** Аргентина, XIX в. — Прим, перев.

116 Артур Даню. Аналитическая философия истории

гнал морисков из-за их религиозных убеждений; затем Хусто Хосе де Уркиса разбил войска Буэнос-Айреса при Сепеде, поскольку его армия была лучше вооружена; затем Артур Данто проснулся в семь часов утра 20 октября 1961 года, поскольку он хотел пораньше начать осмотр рас­ копок Черветери *

Соответственно (а), (Ь) и (с) не образуютдостаточных условий для значимо­ го повествования.

На это можно возразить, что эти примеры не являются корректными, поскольку предполагалось провести различие между повествованиями, а ни S, ни 5" повествованиями не являются. Это справедливая критика. Однако мне, по крайней мере, удалось показать, что «N есть повествование» нельзя сво­ дить к «Уудовлетворяет условиям (а),(Ь) и (с)», и в еще меньшей мере к «N удовлетворяет условиям (а) и (Ь>>. На данный момент этого достаточно. Если мы полагаем, что целью историка является написание повествования, то оче­ видно, что его задачи не ограничиваются описанием имевших место событий в том порядке, в каком они произошли, даже если, вдобавок, он объясняет, почему произошли описываемые им события, и даже если он их объясняет правильно, что не выполняется в случае 5”. (Однако мы не можем назвать 5" значимым повествованием не потому, что в нем приведены неправильные объяснения). Чем бы ни являлись эти другие задачи историка, я полагаю, мне удалось доказать, что они должны существовать.

Более того, я полагаю, мы можем согласиться с тем, что чем бы ни являлись эти другие задачи, они в равной мере должны относиться и к простому и к значимому повествованию, и, соответственно, не могут быть использованы для проведения различия между простыми и значимыми повествованиями. Таким образом, наша проблема состоит в том, чтобы выяснить, что это за задачи, и затем, когда нам это удастся, установить, что же тогда позволяет различить эти два типа повествований. Что касается второй части названной проблемы, то мне бы хотелось обратить внимание на два момента, в которых не может состоять различие, если мы полагаем, что различие между простым и значимым пове­ ствованием должно быть различием врамках истории. Иначе это означало бы, что одни историки создают простые повествования, а другие — значимые пове­ ствования или что одни историки создают повествования, которые с большим основанием можно отнести к простым (или значимым), чем повествования, создаваемые другими историками, но при этом все они занимаются историей.

Во-первых, значимое повествование должно быть чем-то меньшим по срав­ нению с субстантивной философией истории, поскольку имеется различие меж­ ду историей и философией истории. И если бы значимое повествование рас­

* Город в Италии, на месте которого находился древний этрусский город-государство. Необходимо заметить, что все объяснения, как отмечает далее и сам Данто, даны неверно. — Прим, перев.

118 Артур Данто. Аналитическая философия истории

его позицию (хотя в конце концов мне придется отказаться от предложенного им различения), поскольку, я полагаю, мы можем многое узнать о специфике истории, следуя за его рассуждениями. Во всяком случае узнать достаточно для того, чтобы отказаться от различия между историей и хроникой, или про­ стым и значимым повествованием, или, что одно и то же, между объяснением и описанием в историческом повествовании.

Уолш считает, что различие между простым и значимым повествовани­ ем соответствует (1) двум разным уровням понимания и (2) двум разным типам знания. Мы только рассмотрим эти два положения по отдельности.

(1) В качестве примеров хроники и истории Уолш предлагает повество­ вания, которые мы могли бы создать на основе имеющихся у нас сведений, соответственно, о древнегреческой живописи и о политических событиях XIX в. Проиллюстрированное таким образом, это «разграничение действи­ тельно отражает реальные различия в историческом понимании» 7. После­ дние же «настолько глубоки, что эти повествования, можно сказать, обра­ зуют разные жанры». Так,

«о политической истории XIX в. мы можем создать повествование, ко­ торое будет полным и связным; события в нем будут излагаться таким образом, что их развитие будет выглядеть последовательным и умопос­ тигаемым... По сравнению с этим повествованием история древнегре­ ческой живописи или то, что будет считаться таковой, окажется очень жалкой на вид, она будет состоять лишь из имен и приб-лизительных дат жизни нескольких знаменитых живописцев да названий их работ, упоминаемых античными авторами (...) [это] по сути, неудовлетворитель­ ная хроника, всего лишь скелет истории»8.

Если уровень нашего понимания древнегреческой живописи здесь пред­ ставлен верно, то, на мой взгляд, очевидно, что искомое различение не может опираться на приведенные примеры. Если бы изложение истории древнегреческой живописи было «голым перечислением разрозненных фак­ тов», то мы вообще не располагали бы повествованием о древнегреческой живописи. Перечень не является повествованием: телефонный справочник города Нью-Йорка — не историческое сочинение, хотя он мог бы приго­ диться, возьмись кто-нибудь написать историю Нью-Йорка. Вот еще один подобный пример. Сравните перечень выдающихся мастеров и художни­ ков второго ряда итальянского Возрождения с подробной историей ита­ льянской живописи этого периода. В этом случае мы сравниваем не два повествования, а перечень и повествование. Сходным оказалось бы срав­ нение перечня королей Англии с историей английского королевского дома. Но предположим, что все дошедшие до нас сведения по итальянской жи­

120 Артур Данто. Аналитическая философия истории

могли бы также сказать, что повествование в логическом плане не совпадает со свидетельствами, на основании которых оно было создано: сноски в тексте не являются частью самого рассказа, но, скорее, приводят подтверждающие его достоверность свидетельства. Действительно, историк может не решиться опуб­ ликовать сочинение, каждое положение которого ему не удалось обосновать с помощью источников. В каком-то месте своего рассказа историк может при­ знать, что прибегает к предположению, но это будет означать скорее отсутствие соответствующей сноски, чем разрыв в повествовании. В любом случае, исто­ рическое повествование — это не просто компактное изложение научного аппа­ рата, которым оно снабжено. Напротив, повествование создается в качестве опи­ сания происшедших событий, и вряд ли можно отрицать, что такого рода описа­ ние, будучи гипотезой, может по мере развития предложить в свое подтвержде­ ние сведения, которыми изначально мы не располагали. Есть доля правды в упо­ минавшейся ранее идее о том, что утверждение относительно прошлого есть скрытое предсказание результатов исторического исследования. Но отношение между повествованием и материалом, который послужил основанием для его создания, можно охарактеризовать как абдуктивное (в том смысле, в котором употреблял этот термин Пирс)9. И в определенном смысле мы действительно не в состоянии придать исторический смысл тем разрозненным фактам, кото­ рые нам предлагает история-как-свидетельства, пока мы не найдем повествова­ ние, которому они служат подтверждением. Более того, до тех пор, пока мы не располагаем таким повествованием, вообще неправильно будет называть их сви­ детельствами.

Есть множество источников, которые могут послужить подтверждени­ ем и подсказать идеи для рассказываемой истории. Можно с уверенностью утверждать, что помимо дошедших до нас письменных свидетельств и до­ кументов, мы основываемся на источниках, которые можно назвать кон­ цептуальными. Так, например, уже тогда, когда мы просто называем когото художником, мы уже подводим этого человека под определенное поня­ тие, что позволяет нам, с некоторой долей вероятности, высказать о нем целый ряд различных и (в том значении, в котором этот термин употреб­ лялся в предыдущей главе) приемлемых, или возможных, утверждений. Мне хотелось бы обратить внимание на то, что эти понятия выступают не про­ сто в роли критериев оценки правдоподобности уже созданных повество­ ваний, но также обеспечивают основание для создания новых повествова­ ний, в данном случае для создания истории жизни человека, которого мы определили как художника. Это повествование окажется правдоподобным в той мере, в какой оно рассказывает о типичных для жизни художника событи­ ях. Е1редположим, мы располагаем только следующей информацией: художник Леонардо да Винчи в такие-то годы жил во Флоренции, а будучи в Милане со­ здал фреску «Тайная вечеря». Тот факт, что тогда велась запись имен художни­ ков, отражает определенное отношение к живописи — до нас редко доходят пе­

речни имен сапожников и трубочистов. Упоминание имени да Винчи в этом пе­ речне говорит о том, что он заслужил упоминания, поскольку не каждый худож­ ник удостаивается такой чести. Тот факт, что упоминания заслужила «Тайная вечеря», указывает на то, что этой работе придавалось особое значение, поскольку другие работы этого художника не упомянуты (мы вряд ли можем предполо­ жить, что он был автором единственной работы), и что ему приписывается ав­ торство этой фрески. Конечно, для нас остается не вполне проясненным, фор­ мулировался ли вопрос как «Что создал Леонардо?» или «Кто был автором «Тай­ ной вечери»?», но в любом случае мы можем предположить, что эта работа Ле­ онардо ценилась выше других* и что она была его шедевром. Это предположе­ ние, если нам известна дата создания фрески, может дать некоторое представле­ ние о периоде его зрелости как художника и о том, проявился ли его талант в ранней молодости. Так, зная даты жизни Мазаччо * и дату создания фресок в капелле Бранкаччи **, мы можем предположить, что талант этого художника проявился рано. Располагая названием работы и зная данный сюжет, мы мо­ жем получить некоторое представление о том, что было на ней изображено 10, а также сделать вывод, что если выдающийся художник создает шедевр и этот шедевр написан на евангельский сюжет, то в данный период существуют более или менее тесные взаимоотношения между религией и искусством. По крайней мере, мы можем получить общее представление о том, кто выступал покровите­ лем искусства. Установив эти связи, мы можем продолжить поиск других, а так­ же поиск свидетельств, подтверждающих эти связи. Постепенно мы составили бы правдоподобное повествование о жизни Леонардо. Конечно, это было бы достаточно общее и схематическое изложение, и читателю никогда бы не уда­ лось вынести из него или хотя бы попытаться представить себе, каким был не­ повторимый гений Леонардо. Нельзя упускать из виду, что наше действитель­ ное знание о жизни Леонардо внесло большой вклад в наше представление о том, что значит быть художником, так что довольно трудно сказать, каким было бы наше представление о художнике, если бы до нас дошли о Леонардо только несколько упомянутых мною фактов. Но я хотел показать этим примером, что мы можем выходить за рамки имеющихся немногочисленных фактов и благода­ ря воображению и использованию понятий довольно быстро создавать пове­ ствование, которое затем послужит нам руководством в дальнейших изыскани­ ях и поисках других, независимых свидетельств, подтверждающих наше пове­ ствование.

Без этих дополнительных независимых свидетельств (а их наличие все­ цело определяется ресурсами «истории-как-свидетельств») наше повество­ вание было бы очень легковесным, и мы, скорее всего, назвали бы его вы­ мыслом. Но это, без сомнения, позволяет понять различие между повество­ ванием и свидетельствами, на которые оно опирается (для создания вымыш-

* 1401 — 1428. — Прим, перев. ** 1425—1428. — Прим, перев.

122

Артур Данто. Аналитическая философия истории

ленного повествования требуются только концептуальные источники). Можно сказать, что различие между хроникой и собственно историческим сочинением есть различие между хорошо подтвержденным и плохо подтвержденным пове­ ствованием. А это, в свою очередь, напоминает различие между хорошо и плохо подтвержденными теориями. Но это не может служить основанием для разли­ чения типов или разновидностей теорий и по той же причине для различения типов или разновидностей повествований. Это всего лишь количественное раз­ личие по степени подтверждения или по числу подт-верждающих данных.

В ходе своих рассуждений Уолш замечает, что помимо явно ограниченного объема доступных сегодня сведений о древнегреческой живописи,

«дело состоит в том, что благодаря нашей близости к XIX веку мы можем проникнуть в мысли и чувства людей этого века и, таким образом, ис­ пользовать доступные нам свидетельства более эффективно» и.

Это интересная точка зрения, поскольку в ней признается, что имеет зна­ чение не только количество доступных нам сведений, но и то, как мы их ис­ пользуем. Однако в этом утверждении неявно выражены в высшей степени спорные представления. Во-первых, неявно предполагается, что нам следует обратиться к мыслям и чувствам людей, чтобы понять их поступки. Это озна­ чает отрицание бихевиоризма. Во-вторых, подразумевается, что такое обра­ щение возможно, и, следовательно, наша способность понимать поступки людей увеличивается обратно пропорционально разделяющей нас временной дистанции. Я не буду рассматривать первое предположение. Оно спорно в той же мере, в какой спорен сам философский бихевиоризм. Не выдвигая здесь своей собственной позиции, я готов в ряде случаев принять антибихевиористскую установку Уолша. Если бы я попытался обосновать свою позицию, мне пришлось бы обсудить более крупные проблемы, нежели те, что ставит пони­ мание прошлого. Я имею в виду проблемы, связанные с пониманием дей­ ствий. И если бы философ стал утверждать в духе бихевиоризма, что нам нет необходимости обращаться к мыслям и чувствам действующих субъектов, что­ бы понять их поступки, из этого следовало бы, что нам не нужно обращаться и к мыслям и чувствам людей прошлого, чтобы понять их поступки, поскольку этот принцип в равной мере применим и к настоящему, и к прошлому. Уолш, конечно, ни в коей мере не ставит под сомнение ни нашу способность обра­ щаться к мыслям и чувствам людей, ни необходимость этого, но он, очевидно, сомневается в том, возможно ли это в отношении людей прошлого, и его со­

мнения возрастают пропорционально удаленности прошлого. Так что далее мы рассмотрим только это предположение.

Есть одно решающее возражение против тезиса о том, что по мере уве­ личения временной дистанции человеческие поступки становятся менее до­ ступными для понимания. Временная дистанция между нами и древними