danto_a_analiticheskaya_filosofiya_istorii

224 Артур Данто. Аналитическая философия истории

заменена единичным выражением, обозначающим объект, подвергающийся из­ менению. Таким образом, мы получаем:

Е: Герцог Бекингем является сторонником данного брака в момент вре­ мени t\ и Герцог Бекингем является противником данного брака в мо­ мент времени ty

Переход от F к Gи составляет изменение в х, которое требуется объяснить. А чтобы объяснить этот переход, необходимо обратиться к тому, что случилось сх в момент времени („ — к тому событию (какой бы степени сложности оно ни было), которое причинно обусловило изменение в х. Так что я предлагаю следу­ ющую модель в качестве структуры повествовательного объяснения:

(1)х есть Ев момент времени t\.

(2)if происходит с х в момент времени (Т

(3)х есть G в момент времени t$.

(1)и (3) вместе образуют экспланандум, (2) — это эксплананс. Предоста­ вить (2) — значит объяснить (1)—(3). Не обращаясь пока к проблеме общих законов, хотелось бы подчеркнуть, что теперь должно быть совершенно ясно, в каком смысле историческое объяснение принимает форму повествования. В том смысле, что (1), (2) и (3) уже имеют структуру рассказа. В объяснении есть нача­ ло (1), середина (2) и конец (3).

На это можно возразить, что моей модели, если я вправе так ее называть,

на самом деле удовлетворяет любое каузальное описание. Например, мы легко можем подогнать ее под пример Юма: бильярдный шар А покоится в момент времени /р по нему бьет бильярдный шар В в момент времени и шар А движется в момент времени /3. Но если это так, то, согласно рассматриваемо­ му возражению, мой анализ не позволяет отличить историческое объяснение от каузального объяснения в целом. Однако я не склонен считать это возраже­ ние серьезной критикой. Меня вполне удовлетворило бы, если бы мне удалось показать, что не существует коренного различия между историческим и кау­ зальным объяснением и что все каузальные объяснения в действительности имеют форму рассказов. Конечно, может быть так, что в науке существуют объяснения, не имеющие формы повествования. Например, если взять физи­ ческую систему, все состояния которой, в соответствующем смысле, детерми­ нируются произвольно выбранным начальным состоянием, то объяснение на­ хождения системы в некотором конкретном состоянии состоит в выведении по определенным алгоритмам значений переменных, описывающих данное со­ стояние, из значений переменных в начальном состоянии системы. Однако, как отмечал Рассел, понятие причины неприменимо при таком описании сис­ темы 4. Меня же интересуют только каузальные объяснения.

Во-вторых, кто-то мог бы возразить, что любое такое объяснение в принци­ пе можно реконструировать таким образом, чтобы получить дедуктивный вы­ вод. Возможно, это справедливое замечание, но в лучшем случае это дает лишь формальное различие, другой способ выражения объяснения. Но этим не затра­ гивается мое утверждение о том, что повествование является формой объясне­ ния. Между тем следует отметить, что Гемпель, которого обычно считают наи­ более бескомпромиссным приверженцем модели дедуктивного вывода, разби­ рая свой известный пример о треснувшем радиаторе, предлагает объяснение, которое по форме безошибочно является повествованием5. Как мне представ­ ляется, существует столько же оснований для утверждения, что мы можем ре­ конструировать «научное объяснение» как повествование, сколько и для обрат­ ного утверждения, и объяснение в форме повествования не утратит своей пер­ воначальной объяснительной силы, если, конечно, оно ею обладало.

Попутно заметим, что существует определенное сходство между повество­ вательной моделью и знаменитой диалектической схемой, которая, по мнению Гегеля, проявляется во всем на протяжении всей истории. В какой-то степени это просто нумерическое совпадение: структура «тезис, антитезис, синтез» мож­ но отобразить на структуру «начало, середина, конец». Благодаря применению повествовательных описаний, мы могли бы придать смысл утверждению Геге­ ля о том, что тезис «содержит» в себе антитезис и синтез. Однако трудно ска­ зать, как далеко распространяется данная аналогия, и я не буду пытаться здесь это установить. Я обращусь к вопросу о месте общих законов в повествова­ тельном объяснении.

Мне представляется бесспорным, что как бы мы ни решили вопрос о том, что составляет главную «середину» в повествовании, событие Н (то, что про­ исходит с х и является причиной изменения х) должно выбираться с учетом некоторого общего понятия, представленного, возможно, в виде общего зако­ на. Н должно быть событием, которое может произвести изменение F-D в субъекте х. Здесь можно заметить, что повествования — это не столько на­ броски объяснения, отмечающие место, где нужно вставить законы, напротив, их следует рассматривать какрезультаты, добавление в наброски объяснения общих законов, отмечающих место, где нужно вставить описание события. Другими словами, тогда, когда мы знаем, к какому закону необходимо прибег­ нуть, но не знаем, что в точности произошло, повествование представляет со­ бой описание, в котором общее знание о том, какого рода событие должно было произойти, заменяется конкретным знанием о том, какое именно собы­ тие в действительности произошло. Это намного больше напоминает набро­ сок, чем любое реальное превосходное историческое повествование, которое, хоть и кажется на первый взгляд наброском, таковым вовсе не является, буду­ чи, напротив, завершенным и окончательным объяснением.

Проиллюстрируем это на простом примере: предположим, мы знаем, что между моментом времени С и моментом времени /ъ произошло изменение в

226 Артур Данто. Аналитическая философия истории

некотором х, скажем автомобиле. Изменение касается внешнего вида бампера: появилась вмятина там, где ее раньше не было. Мы хотим объяснить это измене­ ние. Как правило, apriori мы принимаем что-то вроде детерминистической мак­ симы: с автомобилями подобные изменения сами по себе не происходят, они появляются, только если с автомобилями что-то случается. Врядли это является законом, скорее, это методологическое указание, убеждающее нас в необходи­ мости составить рассказ и найти происшествие, послужившее причиной данно­ го изменения. Но мы располагаем не только этим указанием: обычно мы спо­ собны в общих чертах определить, какого рода происшествие это могло быть. А это значит прибегнуть к общему понятию, которое позволит нам вставить обла­ дающую объяснительной силой «середину» в рассказ, начало и конец которого нам известны. Мы можем лишь подвести послужившее причиной происшествие под примерно следующее общее описание: «Некоторыйу ударил х с определен­ ной силой в момент времени Л»- Таким образом, исходя только из общих прин­ ципов, мы можем знать истинность следующего повествования:

1.На автомобиле нет вмятины в момент времени /].

2.у ударяет автомобиль в момент времени tT

3.На автомобиле есть вмятина в момент времени tj.

Однако в действительности, это лишь набросок объяснения для повество­ вания, повествование же мы получим только тогда, когда будем знать, что и когда ударило автомобиль. Таким образом, посылка II отмечает место, куда, в соответствии с известным общим законом, необходимо вставить описание кон­ кретного события, чтобы перевести набросок объяснения в полное (повество­ вательное) объяснение. Искомое описание может быть получено только в ре­ зультате исторического исследования * направляемого имеющимся наброс­ ком повествования и общим законом, в соответствии с которым он был состав­ лен. Помимо исторического исследования, у нас нет иного способа опреде­ лить, каков был конкретный случай, подпадающий под известные нам общий закон и общее описание. Исходя только из общего закона и общего описания, мы не могли бы заключить, что

г/. Грузовик ударил автомобиль в 3.30,

поскольку набросок повествования может быть истинным, а повествова­ ние, полученное в результате замены II на 1Г, ложным. Тем не менее, 1Г являет­ ся тем видом события, которое могло бы сделать рассказ законченным и объяс­ нить происшедшее изменение (одновременно рассказать и объяснить, что про­ изошло). Вместе с тем те же общие принципы, на основе которых мы заключи­ ли, что набросок повествования является истинным и что при замене II на 1Г повествование могло бы быть истинным, позволяет нам также заключить, что

«'( М М ))*

которые поднимают вопрос о многофакторной причинности и множественной

детерминации, а также с такими случаями, где имеют место наложение одних частей на другие:

(( ) ( < )Х) ).

Но если исключить все эти сложности, которые в конечном счете связаны с понятием причинности, я полагаю, никаких особых проблем в связи с отно­ шением между повествованиями и общими законами не встает. В философс­ ком плане на этом можно закончить рассмотрение данного вопроса. Однако я хотел бы добавить несколько слов по поводу понятия причинности.

Во-первых, как мне представляется, для анализа причинности в исто­ рии не требуется какого-то другого анализа, классического анализа Юма. В любом из рассмотренных мной случаев происходит, как я полагаю, лишь соединение подобных случаев с подобными. Разумеется, нам самим не нуж­ но создавать все эти ассоциации, выполняя лично индуктивные обобще­ ния, которые позволяют строить каузальные объяснения. Здесь действует социальная наследственность, и большая часть используемых нами обоб­ щений создавалась поколениями и встраивалась в понятия, которые боль­ шинство из нас применяет для организации своего опыта и для объяснения происходящего. В большинстве случаев мгновенно находим описание слу­ чаю, который подпадает под то или иное понятие, поэтому легко понять убеждение некоторых философов в том, что в этом случае проявляется осо­ бая способность — интуитивное понимание, или Verstehen, как если бы мы сразу и непосредственно знали или могли знать, что вызвало то или иное изменение в том или ином предмете. И мы действительно, в каком-то смыс­ ле, знаем это. Особенно, когда это касается человеческого поведения, по­ скольку мы (большинство из нас) гораздо лучше знакомы с тем, как ведут себя люди, чем с тем, как ведут себя другие существа и предметы. Но если бы наше знание находилось на таком же уровне в отношении любого рода поведения любых объектов — животных, механизмов, электронов — мы во всех случаях реагировали бы столь же быстро и уверенно 9. Философы мо­ гут утверждать, что никакой закон не требуется (и не используется) для объяснения подобного поведения — объяснение просто «видно». Возможно, это и верно с точки зрения психологии, однако здесь совершенно не затрагиваются логические свойства объяснения, и если бы произошло что-то совершенно бес­ прецедентное, абсолютно непохожее на любые известные нам изменения, будь

230 Артур Данто. Аналитическая философия истории

даже это человеческое поведение, мы были бы, я убежден, не способны хотя бы подступиться к объяснению и «увидеть», чем вызвано это изменение, пока нам не удалось бы подвести это событие под общее описание и причислить его к группе подобных случаев. Если у кого-то это вызывает сомнения, я могу только, в духе Юма, попросить его привести пример, пусть даже воображаемый, кото­ рый был бы настолько непохож на когда-либо виденное нами, что полностью опровергал бы эту естественную операцию человеческого разума. В анналах истории, конечно же, не найдется такого совершенно девиантного происшествия.

Признавая в основном убедительность анализа Юма, я должен, однако, вне­ сти некоторые уточнения, которые, как мне представляется, необходимы при обсуждении исторического объяснения. Хотя эти уточнения выходят за рамки объяснения Юма, их ни в коей мере нельзя считать несовместимыми с ним. Они расширяют и развивают его объяснение и помогают понять, почему так часто люди считали, что в истории теорию Юма настигает возмездие в виде уникальных событий и беспрецедентных причинно-следственных связей.

Во-первых, чтобы согласиться с тем, что похожие события имеют похо­ жие причины и что говорить о причинах — значит говорить об устойчивых связях, необходимо при этом уточнить, что о сходстве можно говорить толь­ ко на определенном уровне обобщения. Когда мы ждем объяснение, наша задача состоит в том, чтобы найти верное общее описание рассматривае­ мого события, увидев его тем самым в определенной причинной перспекти­ ве. Если нам удается этого достичь, подобрать подходящий закон будет не­ трудно, и делаем мы это почти автоматически, поскольку нам известно, хотя по-прежнему в достаточно общих чертах, какого рода причины должны по­ влечь за собой данное изменение. Однако между установлением этой связи и определением конкретного события, подпадающего под данное общее опи­ сание, расстояние немалое. Это особенно справедливо для истории, где су­ ществует бесконечное количество случаев, подпадающих практически под одно и то же общее описание. История отчасти тем и привлекательна, что на протяжении веков демонстрирует бесконечное многообразие различных действий и страстей людей, которые при этом допускают то же общее опи­ сание и подводятся под те же общие принципы, которые мы используем в повседневной жизни и которые, будучи сформулированными, оказывают­ ся не чем иным, как трюизмами. Именно по этой причине история немного­ му может нас научить, если иметь в виду новые общие принципы, которые бы не достались нам уже как часть нашего культурного наследия. Именно это, в свою очередь, подтверждает часто высказываемое утверждение, что история не является наукой. Если среди прочего мы ожидаем от науки открытия новых общих принципов, то это обвинение безусловно справедливо. Конечно, это не мешает нам при желании собрать вместе все эти трюизмы, которые, воз­ можно, подтверждаются гораздо большим количеством случаев, чем любой на­ учный закон, и назвать их наукой. Но тогда мыдолжны были бы и здравый смысл

считать наукой, а это лишь затемнило бы ряд важных различений. Сдругой сто­ роны, эти прекрасно подтвержденные общие принципы, дополненные самым буйным воображением, никогда не позволили бы нам предсказать бесконечное разнообразие конкретных воплощений этих принципов в прошлом.

Во-вторых, нетрудно понять, почему каузальные объяснения в истории, по­ чему в истории должны восприниматься как нестрогие, почему в истории нельзя ощутить неизбежность причинно-следственной связи, которую, как мы счита­ ем, мы должны чувствовать. Юм блестяще проанализировал психологические основания понятия причинной необходимости, доказывая, что она заключена не в самих событиях и в этом смысле не является объективной, но привносится в соединения событий, которые, соответственно, называются причиной и след­ ствием, и в этом смысле является привычкой нашего ума. Однако сходными пси­ хологическими основаниями можно объяснить, почему не ощущается необхо­ димой связь между событиями, которые называются причиной и следствием в истории. Это объяснение заключается в том, что необходимость выявляется толь­ ко на том уровне обобщения, который обычно не свойственен нашим рассужде­ ниям об исторических событиях. Бильярдные шары Юма ничем не отличались от любых бильярдных шаров, необходимо приложить старания, чтобы увидеть различие между любыми двумя бильярдными шарами. Если бы человек мог выбрать из набора бильярдных шаров именно тот шар, которым он играл год назад в Потакете, он проявил бы проницательность, неведомую большинству его собратьев, которые обращаются с подобными предметами как с анонимны­ ми. С точки зрения практических целей они правы, обращаясь с ними таким образом, хотя apriori мы знаем, что различие существует. То, что справедливо в отношении бильярдных шаров, afortiori справедливо в отношении случаев стол­ кновения между ними. Однако совершенно очевидно, что явления, подпадаю­ щие под общие описания, — скажем под описание «революция» — зачастую очень сильно отличаются друг от друга. Мы не думаем автоматически о какой угодно революции, когда имеем в виду Великую французскую революцию. Тог­ да как вмятины на автомобилях происходят от сходных причин. У нас есть дос­ таточно четко очерченное представление о том, что должно было случиться с автомобилем, чтобы на нем появилась вмятина, но что может заставить такого человека, как герцог Бекингем, изменить свое мнение по поводу брака принца, не так уж просто вычислить заранее. Когда мы знаем, как это было достигнуто, мы можем довольно легко подвести это под общий принцип. Но в то же время один и тот же общий принцип допускает такое множество и такое разнообразие случаев, что мы не видим оснований, почему именно это, а не что-то другое должно было вызвать перемену во взглядах герцога, и, таким образом, мы в меньшей степени ощущаем здесь необходимость и определенность связи, чем в случае с бильярдными шарами или помятым автомобилем. Вместе с тем на опре­ деленном уровде обобщения не существует различия между этими случаями. Мы можем сказать, что, если бы герцог был менее высокомерным или же испан­

232 Артур Данто. Аналитическая философия истории

цы были более снисходительными к его манере поведения, он, быть может, не изменил бы своего мнения. Возможно, это и так. Но если бы бильярдный шар В обладал меньшей массой или же бильярдный шар А, приклеенный к столу, был более устойчив к удару, А не пришел бы в движение при столкновении с В. Раз­ молвка герцога с испанцами, наряду с общими антигабсбургскими настроениями англичан, повлияла на изменение политики Якова I. Но мы также могли бы в мо­ ментудара наклонить бильярдный стол и сказать, что оба эти действия стали при­ чиной движения Л. Возникающие контрфактические проблемы одинаковы в обо­ их случаях.

То, что экспланандум в обычном историческом объяснении должен быть описанием изменения (или предполагать описание изменения), следует, как я полагаю, из того факта, что то, что в ходе объяснения ищут и, в идеале, находят именно причину (или набор причин). Предположим, мы ссылаемся на некоторый у как на причину того, что х есть G в момент времени tn. Совершенно очевидно, что для существования законоподобной связи меж­ ду событием у и тем, что х есть G, недостаточно просто показать, что у имело место, и что после этого (в момент времени /п) х есть G,’ и что собы­ тия, похожие на у, могут вызывать или обычно действительно вызывают то, что похожие на х предметы есть G, поскольку все перечисленные усло­ вия могут удовлетворяться, и все же у может не быть причиной того, что х есть G. Предположим, например, что х — самка млекопитающего и х бере­ менна в момент времени /п, и пусть у обозначает сношение х с самцом т в соответствующее время, предшествующее /п. Несомненно, это событие от­ носится именно к тому виду событий, которые являются причиной того, что х есть G. Однако отсюда никоим образом не следует, что сношение х с т явилось причиной беременности лс, поскольку причиной могло быть дру­ гое сношение и с другим самцом. Стало быть, в принципе, мы могли бы указать набор законов и условий, которые полностью удовлетворяли бы модели Гемпеля и тем не менее не объясняли бы, почему х есть G. Для одно­ го вида информации Гемпель не предусмотрел места в своей модели, а имен­ но для сведений о состоянии х до у. Так, предположим, у происходит в мо­ мент времени д > хеотъ Q в момент времени./-,, м у может быть причиной того, что х есть G. Вместе с тем, если х был G в момент времени / ); т. е. как до, так послед, то совершенно очевидно, чтоу не является причиной того, что* есть G. Событие, после которого х остается в том же состоянии, в каком было и до него, не может быть причиной этого состояниях. Причина должна повлечь за собой изменение. Таким образом, если мы ищем причину, когда пытаемся объяс­ нить, почему что-то находится в том или ином состоянии, отсюда следует, что экспланандум, хотя бы в неявном виде, является описанием изменения. Если радиатор треснул до похолодания, похолодание не может быть объяснением по­ явления трещины в радиаторе.