danto_a_analiticheskaya_filosofiya_istorii

104 Артур Данто. Аналитическая философия истории

кое сообщение как неправдоподобное. Должно быть, именно это имеет в виду Уолш, когда пишет:

«Если я придаю какой-то смысл исследуемому материалу, я не могу из­ бежать общих суждений о природе человека, в которых постоянно про­ являются мои собственные воззрения. Я испытаю непроизвольное по­ трясение от одних событий и удовлетворение от других, бессознательно рассматривая их как разумные и неразумные» в.

Я думаю, эта позиция является гораздо более умеренной, нежели позиция Юма. Здесь не предполагается, что испытываемое нами потрясение является критерием того, что должно было произойти на самом деле или не должно было произойти. Здравый смысл совместим с предположением о том, что стран­ ные и концептуально необычные вещи действительно происходят, не говоря уже о вещах, необычных в нравственном отношении. Описание dolce vita * императора Нерона Светонием я могу считать шокирующим с точки зрения нравственности, а вы можете относиться к нему спокойно: мне может нра­ виться то, что его убили, а вы принимаете это просто как факт. Вы не разделя­ ете ни моего возмущения, ни моего ликования. Однако в этом может заклю­ чаться единственное расхождение между нами. В самом деле, пока мы не при­ дем к согласию относительно фактов, нет почвы для расхождения в мораль­ ных оценках. Однако расхождение в моральных оценках не мешает нам рас­ сматривать такие описания как истинные или ложные. Поэтому факторы, к которым здесь привлекает наше внимание Уолш, могут влиять на наши мо­ ральные оценки событий, но никак не затрагивают нашей деятельности как историков. Если он хочет связать свои воззрения с идеями Юма, то он, должно быть, здесь имел в виду нечто более важное. Я буду считать, что он хотел ска­ зать приблизительно следующее. Учитывая, что здравый смысл допускает по­ явление некоторых неожиданных и шокирующих вещей — неожиданных по отношению к данному множеству предположений (если бы таких предполо­ жений не было, нельзя было бы вообще говорить об удивлении или потрясе­ нии) 24, то это означает, что имеются такие описания, которые мы просто не признали бы истинными независимо оттого, какие «свидетельства» их подтвер­ ждают. Например, если бы кто-то сказал, что Платон написал свои «Законы» в возрасте трех дней, используя выражение «в возрасте трех дней» в обычном смысле и под «Законами» понимая известное сочинение, я думаю, мы вообще не стали бы рассматривать тех свидетельств, с помощью которых нас хотели бы заставить поверить в это утверждение Поэтому можно сказать, что су­ ществуют определенные предположения, такие, что любое описание, несов­ местимое с ними, отвергается как неприемлемое с точки зрения истории. Это более или менее соответствует позиции Юма в отношении чудес. Приблизи-

* Сладкая жизнь (лат.)- —Прим, перев.

тельно то же самое говорил Брэдли, как признает сам Уолш, когда в работе «Предпосылки критической истории» утверждал, что мы считаем правдопо­ добными (или допустимым) лишь такие описания событий, которые имеют что-то аналогичное в наличном опыте 2б.

Критерий допустимости исторических описаний очень немного, конечно, вносит в деятельность историка. В лучшем случае он говорит нам о том, какие описания являются правдоподобными, но он не заставляет нас верить в правдо­ подобные описания. Сообщение о том, что философ Кант взял свою домохозяй­ ку на Крит, правдоподобно. В наличном опыте имеются аналогии: некоторые люди берут своих домохозяек на Крит. От нас не требуется верить в данное утверждение, достаточно того, что оно не устраняется нашими предположения­ ми. Брэдли стремился найти критерий, который позволил бы нам устранять не­ которые описания как невозможные. Описания чудес не противоречат никаким логическим критериям: они, по общему признанию, логически возможны. Но Брэдли было нужно понятие эмпирической невозможности, и он полагал, что согласие с наличным опытом можно использовать в качестве критерия эмпири­ ческой возможности. Но не каждое возможное описание является истинным и не каждое возможное событие реально.

Однако едва ли можно ожидать, что историки будут заметно расходиться между собой относительно критериев невозможных описаний. Действительно, мы могли бы обратиться к критерию Брэдли и устранить возможность су­ ществования такого историка, у которого критерии возможности значи­ тельно отличаются от наших: в наличном опыте нет никого аналогичного такой личности. В таких случаях можно было бы даже обратиться к крите­ рию достоверности Юма и поставить вопрос: разве не более вероятно то, что такой человек занимается художественной литературой, нежели то, что описываемые им события действительно когда-то происходили? Скорее всего, опираясь на наши критерии, мы не признали бы такого человека ис­ ториком, какими бы «свидетельствами» он ни подтверждал свою профес­ сиональную принадлежность. Тем не менее все это дает очень мало. Исто­ рики, разделяющие общие критерии приемлемости, могут приходить к про­ тивоположным описаниям, и эти общие критерии позволяют нам только сказать, что эти описания правдоподобны. Если одно из этих описаний воз­ можно, то отсюда не следует, что другое описание невозможно. Каждое из двух конфликтующих описаний может иметь аналоги в наличном опыте.

Однако теперь у нас есть возможность сформулировать ту разновидность исторического релятивизма, к которой приводят высказанные выше соображе­ ния. Этот релятивизм утверждает, что описания истолковываются как возмож­ ные относительно некоторого множества предположений и что любое опи­ сание, несовместимое с этими предположениями, отвергается историками, принимающими эти предположения. Однако возможны разные множества предположений. Соответственно, некоторое данное описание А может быть

Артур Данто. Аналитическая философия истории

возможным относительно одного множества и невозможным относительно дру­ гого множества предположений. Заметим, между прочим, что если А невозмож­ но относительно множества предположений Р, то Р не стали бы отстаивать пе­ ред лицом противоречащего ему свидетельства, т. е. свидетельства в пользу А. Если А невозможно в свете Л то с точки зрения тех, кто придерживается Р, не может быть свидетельств, подтверждающих А. Можно допускать существова­ ние подтверждающих свидетельств лишь для таких описаний, которые возмож­ ны с точки зрения принимаемых предположений. При объяснении изменений в предположениях людей это могло бы привести к некоторым затруднениям, од­ нако вполне возможно, что такие изменения не связаны с появлением свиде­ тельств, противоречащих нашим предположениям. Во всяком случае, я хотел бы кратко проанализировать этот вариант релятивизма — вариант, который, как

мне представляется, не связан с каким бы то ни было различием между истори­ ей и наукой.

Возьмем тот идеальный случай, когда два историка высказывают два проти­ воположных исторических предложения S\ и ST Допустим, кроме того, что пер­ вый историк придерживается множества предположений Р{, относительно кото­ рого iS1, допустимо, a S2— недопустимо; в то же время второй историк придержи­ вается множества предположений Р# относительно которого допустимо S# но не Sr Важно осознавать, что «допустимый» и «невозможный» сами по себе не явля­ ются просто свойствами предложений: лучше говорить «допустимый относитель­ но» или «невозможный относительно», показывая тем самым, что речь идет о до­ пустимости или невозможности относительно определенного множества предпо­ ложений. Посмотрим теперь на следствия такой релятивизации.

Первым из них будет то, что как только мы релятивизировали наши предло­ жения, логическая противоположность между полученными результатами ока­ зывается невозможной. Несмотря на то, что 5Аи ^логически противоположны, предложения «5м, допустимо относительно Р А» и «S2допустимо относительно Р/> не только не противоположны, но даже оба истинны. Это похоже на ситуа­ цию, в которой предложения релятивизируются относительно говорящего: два противоположных предложения р и q, будучи релятивизированы, становятся

совместимыми. Предложения «А говорит, что/w и «В говорит, что q» не просто совместимы, но оба истинны.

Во-вторых, между историками не может существовать серьезных расхожде­ ний по поводу допустимости или невозможности исторических предложений. Либо они придерживаются одного и того же множества предположений и по­ этому не могут по-настоящему расходиться во мнениях, либо они придержива­ ются разных множеств предположений, но и в этом случае между ними не может возникнуть расхождений. В последнем случае они просто согласятся с тем, что предложение, вызывающее разногласия, допустимо относитель­ но предположений одного и невозможно относительно предположений другого.

Конечно, можно пойти дальше и сказать, что возможен подлинный конфликт между самими множествами предположений. Это требует дальнейшей реляти­ визации. Например, историки могут придерживаться разных критериев прием­ лемости самих предположений, но в этом случае нет расхождения по поводу предположений, речь идет о расхождении относительно критериев. Я считаю, что подлинные разногласия возможны лишь там, где есть некоторая общая ос­ нова и предложения находятся в логическом противоречии. В противном случае разногласия устраняются посредством релятивизации.

Теперь мы можем, наконец, оценить один из главных аргументов, иногда приводимых в защиту исторического релятивизма. Уолш пишет: «Без сомнения, существует довод prim afacie * в пользу исторического скептицизма, в значи­ тельной мере подтверждаемый фактом реального расхождения среди истори­ ков» 27. Однако, наоборот, если разногласия среди историков являются подлин­ ными и относятся к правильному типу, то это ослабляет данный довод в пользу исторического релятивизма. Я считаю, что существуют определенные уровни разногласий. Допустим, для простоты, что имеются три уровня разногласий: раз­ ногласия относительно исторических утверждений, относительно предположе­ ний и относительно критериевдля данного множества предположений. Мне пред­ ставляется, что основная масса разногласий среди историков возникает на пер­ вом уровне и касается утверждений, которые в равной мере приемлемы. Вопрос заключается лишь в том, какие из них истинны. Например, историки расходятся во мнениях относительно вопроса о том, был или не был Цезарь в Британии. Однако это расхождение никоим образом не свидетельствует в пользу истори­ ческого скептицизма, ибо утверждение о том, что Цезарь был в Британии, безус­ ловно приемлемо для большинства историков, и невозможным его считаютлишь очень немногие из них. А из того обстоятельства, что оно приемлемо для боль­ шинства историков, следует, что все эти историки опираются на одно и то же множество предположений, иначе разногласия между ними не были бы подлин­ ными. Поэтому целый класс разногласий мы можем не принимать в расчет.

Однако могут существовать разногласия относительно предположе­ ний — предположений, связанных с пониманием нормального или разум­ ного человеческого поведения, если воспользоваться примером Уолша. Такие разногласия, безусловно, существуют. Тем не менее каждое из раз­ ных множеств предположений, в свою очередь, может быть приемлемо для историков, руководствующихся одинаковыми критериями приемлемости предположений. Из того, что некоторая теория приемлема, не следует, что люди ее действительно принимают, ибо приемлемость теории означает не то, что она правильна, а то, что она удовлетворяет критериям теоретично­ сти. Теория флогистона, например, с точки зрения науки приемлема как теория, хотя ее больше уже никто не принимает. Действительно, как раз благодаря ее научной приемлемости, ее никто больше не принимает: если бы * Здесь: кажущийся достоверным, поскольку не доказано обратное (лат.). — Прим, перев.

она не удовлетворяла критериям научности, она бы уже давно была отброшена по совершенно иным основаниям. Если бы она не удовлетворяла этим критери­ ям, она и не считалась бы научной теорией. Таким образом, разногласия по по­ воду предположений также не говорят в пользу исторического скептицизма. Та­ кие разногласия в принципе устранимы, если имеются общие критерии прием­ лемости предположений. И трудно сомневаться в том, что время от времени мы изменяем наши предположения относительно рационального человеческого поведения. Поэтому мы можем не обращать внимания на такого рода разногла­ сия как не имеющие отношения к историческому релятивизму.

Наконец, могут существовать разногласия еще более фундаментального типа. Люди могут расходиться во мнениях относительно самих критериев, в соответ­ ствии с которыми они оценивают теории, включая даже общие философские концепции. Примером столь фундаментального расхождения вполне может слу­ жить так называемый конфликт между наукой и религией. Расхождения такого рода столь глубоки, что нет никакой общей основы, к которой могли бы апелли­ ровать оппоненты. Мне кажется, это можно связать с теми моральными сообра­ жениями, на которые ссылается Уолш. Существуют различия в убеждениях и установках—различия столь фундаментальные, что мы можем назвать их прин­ ципиальными расхождениями. Быть может, здесь лучше говорить об опреде­ ленных базисных решениях, которые оказывают влияние на все решения, при­ нимаемые на других уровнях. Разногласия такого рода устраняются только тог­ да, когда одна из сторон решает перейти в лагерь оппонентов и изменяет свои фундаментальные воззрения. В самом общем виде можно было бы сказать, что наши убеждения в конечном счете зависят от этих базисных решений, а сами эти решения, в некотором важном смысле, являются произвольными. Они про­ извольны в том смысле, что осуществляются не в соответствии с какими-то кри­ териями, ибо именно от них зависит, какие именно критерии мы принимаем.

Достигнув этого пункта, теперь, я думаю, мы можем завершить наше рассмот­ рение, указав на то, что все эти факты не служат достаточным основанием для скептицизма в отношении истории. Не потому, что история не зависит от этих базисных решений, а потому, что любая познавательная деятельность от них зависит. Нельзя быть скептиком в отношении истории, не будучи скептиком в отношении ко всему остальному, и это делает невозможным особый историчес­ кий скептицизм. Представьте человека, вздыхающего о том, как плохо быть фран­ цузом, ибо все французы умирают. Его легко успокоить, указав на то, что умира­ ют не только французы. Если он продолжает настаивать, утверждая, что ему это известно, но сожаление вызывает лишь то, что умирают французы, мы можем возразить: что это за странный предрассудок, выделяющий именно французов? Точно так же обстоит дело с историей. История не в большей и не в меньшей степени испытывает воздействие релятивизирующих факторов, чем наука. И если кто-то говорит, что особые сожаления этот факт вызывает именно в связи с ис­ торией, то можно ответить, что это не более чем неоправданный предрассудок.

по Артур Данто. Аналитическая философия истории

Глава VII

I

История и хроника

Я начал свое рассуждение с того, что историк стремится высказывать истинные утверждения относительно прошлого. Вопреки некоторым фило­ софским аргументам в пользу обратного, я придерживаюсь той точки зре­ ния, что, в принципе, он может достичь в этом успеха. И если я прав, вопрос заключается не в том, могут ли историки высказывать такого рода утвержде­ ния, а в том, действительно ли они достигают в этом успеха. Я не ставлю под сомнение, что это им действительно удается, однако мне хотелось бы рас­ смотреть, что еще можно сказать относительно тех видов утверждений, фор­ мулирование которых является целью историков. В большинстве случаев утверждения, высказываемые историками, могут рассматриваться как под­ робные ответы на вопросы, которые я называю «историческими» ;. Эти воп­ росы имеют вид: «Что произошло в л:?», где х обозначает определенное мес­ то в определенный промежуток времени в прошлом. Ответы даже на одни и те же исторические вопросы могут различаться по степени точности и под­ робности. Так, например, на вопрос «Что произошло в Ватерлоо в 1815 году?» можно было бы ответить просто: «Наполеон потерпел поражение». И этот ответ может быть вполне приемлем, если этим исчерпывается то, что хотел знать человек, задавший этот вопрос, поскольку люди обращаются к истори­ ческим вопросам с различным количеством предварительной информации.

Действительно, существуют целые тома, отвечающие на тот же самый воп­ рос, что и высказывание «Наполеон потерпел поражение». Таким образом, можно указать целый спектр утверждений, относящихся к одному и тому же историческому вопросу, которые различаются между собой по степени под­ робности. Эти высказывания будут относиться к одному и тому же событию, например битве при Ватерлоо, но будут сообщать разное количество сведе­ ний о нем. На противоположном полюсе по отношению к лаконичному ут­ верждению «Наполеон потерпел поражение» будет находить утверждение, которое можно назвать максимально подробным описанием битвы при Ва­ терлоо. Именно этот полюс будет интересовать нас далее.

Иногда утверждают, что задача историка состоит не просто в том, чтобы формулировать истинные утверждения относительно прошлого, но в том, что­ бы формулировать, в идеале, максимально подробные утверждения. В даль­ нейшем я постараюсь ответить на вопрос, могут ли в принципе историки до­ биться успеха на этом полюсе спектра утверждений, если допустить, что наш вывод об их успехе на другом полюсе правилен.

Ч. Бирд с сожалением замечает, что это невозможно. Хотя, как правило, такое положение является следствием того, что всегда остается часть исто­

рии-как-реальности, в отношении которой мы не располагаем историей-как- свидетельствами, по крайней мере такими свидетельствами, о которых нам было бы известно2. Таким образом, если изначально существуют пробелы в истории-как-свидетельствах, имеются и соответствующие пробелы в исто- рии-как-мысли, то есть пробелы в нашем знании о прошлом. Так что в дей­ ствительности мы никогда не обладаем совершенным знанием об истории- как-реальности, и иногда под историческим релятивизмом Бирд имеет в виду то, что наше знание о прошлом определяется корпусом источников, которы­ ми располагают историки. Однако можно задаться вопросом, действительно ли только с этим обстоятельством связано отсутствие у нас совершенного знания о прошлом. На этот вопрос нельзя ответить до тех пор, пока мы не будем располагать более ясным, чем сейчас, представлением о том, чем яв­ ляется совершенное знание. Однако проблема определения совершенного знания возникает не только в отношении объектов прошлого — объектов, которые из-за их принадлежности прошлому мы не можем наблюдать непос­ редственно, а должны познавать, опираясь на то, что доступно нашему вос­ приятию. Эта проблема встает и в отношении объектов, доступных нашему непосредственному наблюдению. В отношении таких объектов, я полагаю, не возникает проблемы со свидетельствами, поскольку нам доступны, или в принципе могут быть доступны, для тщательного изучения сами эти объек­ ты. Возникающие в этом случае трудности должны быть связаны с чем-то иным. Я полагаю, они связаны с тем, какое значение мы придаем выраже­ нию «совершенное знание о*». Что, например, означает обладать совершен­ ным знанием об Эмпайр стейт билдинг, или о яблоке, лежащем на столе, или о Бриджит Бардо? И если у нас возникают трудности при определении «со­ вершенного знания» в отношении современных нам объектов, сожаления о том, что мы не обладаем совершенным знанием о прошлом, не слишком убе­ дительны, поскольку эта проблема связана не с прошлым или настоящим, а с самим понятием совершенного знания.

Подобные сожаления являются, однако, интересным симптомом реляти­ визма. Это помогает нам понять, что не устраивало Бирда в профессии исто­ рика. Проблема не только в том, что он осознавал недостатки истории по сравнению с наукой; он считал ее несостоятельной и в достижении собствен­ ного, не выражаемого явно идеала — дать совершенное описание событий, для которых мы в лучшем случае располагаем несовершенными описания­ ми. Вину за это он возлагал на историю-как-свидетельства вместо того, что­ бы поставить под сомнение идеал как таковой. Представьте себе художника, приверженного теории искусства как подражания. Он так одержим идеей подражания реальности (оставаясь при этом постоянно неудовлетворенным теми возможностями воспроизведения предметов, которые предоставляет искусство), что признает только сами предметы пригодными в качестве под­ ражаний самим себе. И вот он пытается быть до конца последовательным,

112 Артур Данто. Аналитическая философия истории

воссоздавая пейзаж при помощи настоящих деревьев, настоящей воды и настоящих птиц. Полный успех был бы, конечно же, полным поражени­ ем, поскольку в результате всех этих усилий он создал бы не произведе­ ние искусства, а его предмет, и задача создания живописного полотна все еще оставалась бы не выполненной. То, что картина не является пред­ метом, который она изображает, — не недостаток, а необходимое усло­ вие существования картины как таковой. Ошибкой было бы полагать, что все, что присутствует в предмете, должно быть воспроизведено на картине. Вполне достаточно, чтобы то, что изображено на картине, при­ сутствовало в предмете или как-то ему соответствовало. Картины, по самой своей природе, оставляют изображаемые предметы вовне. Это справедливо и в отношении истории событий. Бирд не осознает, что, даже если бы мы смогли все прошлое увидеть своими глазами, любое наше описание обязательно было избирательным, оно подчеркивало бы одни детали и упускало другие, а также предполагало бы некоторые крите­ рии оценки значимого. Так что наш рассказ о прошлом никогда не мо­ жет включать в себя все, если только мы не зададимся целью потерпеть неудачу, пытаясь достигнуть этого. Нельзя не признать, конечно, что существуют пробелы в дошедших до нас свидетельствах и существуют вопросы, на которые мы хотели бы получить ответы, но не можем — изза недостатка материала. Но этот неоспоримый факт лишь скрывает подлинную причину недовольства Бирда. Здесь напрашивается сравне­ ние с человеком, который очень хотел бы заняться живописью, он не мо­ жет этого сделать, так как на улице идет дождь или закрыт магазин,ко­ торый торгует красками. Однако было бы бессмысленно упоминать о подобных обстоятельствах, если бы речь шла о художнике, который пред­ ставляет живопись как точное копирование изображаемых предметов. В его случае невозможность носит логический, а не случайный характер. Ведь он хочет не заниматься живописью, а быть Богом, живопись для него — неудовлетворительное faute de mieux *. Это известная платонов­ ская позиция, усматривающая скандал в том, что изображение кроватей не есть сами эти кровати и тем более не кровать как таковая **. Бэконовское отношение к науке, разделяемое Бирдом и лежащее в основе од­ ного из его необоснованных противопоставлений, усугубляется плато­ новским отношением к искусству или к истории, которое составляет ос­ нову другого его необоснованного противопоставления. История-как- мысль представляет собой лишь несовершенное подражание истории-как- реальности. При этом эпитет «несовершенное» используется не для того, чтобы отличить одни подражания от других, а чтобы охарактеризовать

* За неимением лучшего (франц.). — Прим, перев.

*'* Платон. Государство. Кн. 10, разд. II. Искусство как подражание подражанию идее // Платон. Собр. соч. в 4 т. М., 1994, т. 3, с. 391—393. — Прим. ред.

Глава VII. История и хроника 113

подражания как таковые: подражание х не является самим х. В нем чегото недостает. Так что мы не располагаем совершенными описаниями, хотя это отчасти и зависит оттого, что описание х не есть само х. В дей­ ствительности, описание х только и может быть описанием, если суще­ ствуют характеристики х, которые не включены в него.

Мы еще вернемся к понятию совершенного описания. Обратимся те­ перь к другому взгляду на задачу историка. Согласно этой позиции, сто­ ронники которой также в какой-то степени разделяют идеал подражания прошлому, перед историкомАстоят более сложные задачи, чем создание описания, пусть даже совершенного описания прошлого (или фрагмента прошлого). Наряду с формулированием истинных утверждений относи­ тельно прошлого, по их мнению, историки стремятся также давать интер­ претации прошлого. И даже если бы мы располагали совершенным опи­ санием, нам бы еще только предстояло дать интерпретацию. Создание описаний — это лишь более скромный уровень в историческом исследо­ вании: именно этим занимаются авторы хроник. Такое разделение я не могу принять, поскольку я настаиваю на том, что история составляет одно целое в том смысле, что ничто в ней нельзя было бы с полной увереннос­ тью назвать чистым описанием по сравнению с чем-то еще, что называет­ ся интерпретацией. Ибо заниматься историей — значит использовать об­ щие [overarching] концепции, которые, по выражению Бирда, выходят за рамки данного 3. Понимать, что дело обстоит именно так, значит счи­ тать, что история как подражание прошлому или как воспроизведение про­ шлого — недостижимый идеал. Приняв во внимание вышесказанное, мы сможем вернуться к понятию совершенного описания, но уже понимая оши­ бочность этого понятия. Я постараюсь показать, что причины, по кото­ рым мы не способны создать совершенное описание прошлого, не столь связаны с самим понятием описания, или с какой-либо особенностью про­ шлого, или с пробелами в дошедших до нас свидетельствах, но, что гораз­ до важнее, они имеют отношение к определенным особенностям будуще­ го. Я берусь утверждать, что в конечном счете совершенное описание про­ шлого невозможно по тем же причинам, по которым невозможна спеку­ лятивная философия истории. В связи с этим мне предстоит вступить в довольно сложную полемику, однако вначале я постараюсь защитить точ­ ку зрения, согласно которой история составляет одно целое. Это рассуж­ дение займет весь объем данной главы, поскольку эта проблема требует обращения к большому количеству вопросов.

Разделение на историю ихронику,или, вболееуничижительных выражениях, на всего лишь хронику и собственно историю можно часто встретить в трудахпо философии истории,ивводится оно сразличными целями. Кроче, напри­ мер, использует это различие для разделения описаний фрагментов прошлого, к которым мы испытываем живой интерес, и описаний, которые не вызваны та­