danto_a_analiticheskaya_filosofiya_istorii

44 Артур Данто. Аналитическая философия истории

«Предположение о том, что прошлое верифицируемо, означает, что в любой момент после того как событие произошло, всегда существует нечто такое, что, по крайней мере, может переживаться в опыте и посредством чего это событие может быть познано».

Это, конечно, достаточно безобидно. Льюис говорит, что наше знание прошлого опирается на наличные свидетельства, на объекты, которые мы способны действительно воспринимать в опыте. Эти объекты он называет «следствиями» («effects») того события, о котором мы можем знать, осно­ вываясь на них. Если бы существовало событие, вообще не имеющее след­ ствий или следствий в настоящем, то, конечно, у нас не было бы возможно­ сти знать о том, что оно произошло: в нашем знании о прошлом существо­ вало бы постоянное белое пятно. Это дает приблизительное решение той проблемы, которую ставит Дьюи:

«Объектом [исторического знания] является некоторое прошлое собы­ тие в его связи с настоящими и будущими результатами и следствия-

М И » «. кэдрмрг’ • •>•>•■

И в другом месте:

«Если прошлое событие случайно не имеет обнаруживаемых следствий или наша мысль о нем не приводит к каким-либо различиям, то у нас нет возможности по-настоящему судить о нем» 1.

Кто станет спорить с этим? Утверждение Льюиса сводится к тому, что те объекты, которые можно познать только на основе свидетельств, не мо­ гут быть познаны при отсутствии этих свидетельств. И он предполагает, что о событиях прошлого мы можем знать только на основе свидетельств. Это тоже бесспорно. Тем не менее, эти «гениальные находки» все-таки не устраняют нашего беспокойства по поводу анализа Льюиса. Он утверж­ дал, что, говоря о прошлом, я лишь предсказываю, какие переживания в опыте я получу, если совершу некоторые действия, и что все мое знание заключено в этих условных высказываниях. Поэтому, например, если под «битвой при Еастингсе» мы подразумеваем некоторое множество действий и чувственных переживаний, относящихся к нашему будущему, то какой смысл можно придать выражению «знание о том, что битва при Еастингсе произошла в 1066 г.», если все наше знание выражается во множестве ус­ ловных предложений, говорящих о будущих действиях и переживаниях? Как могу я при таком анализе знать прошлое или что-либо еще помимо этих условных предложений? Кроме того, если я не могу говорить о прошлых событиях и всякий раз, когда пытаюсь делать это, оказывается, что я выс­

казываюлишь предсказание о своих будущих чувственных впечатлениях, то как могу я утверждать, что эти впечатления являются свидетельствами прошлых событий? Как можно говорить, что эти впечатления подтверждают/?, якобы го­

ворящее о прошлых событиях, если само р есть лишь предсказание будущих впечатлений?

Льюис, должно быть, испытывал смутное беспокойство по поводу этих проблем и как раз в связи с ними ввел новую концепцию объекта, о кото­ рой я упоминал. Пусть Е будет некоторым событием, а {е} — множеством его следствий в данный момент времени t. Тогда, полагает Льюис, Е вместе с {е} мы можем рассматривать-как единый, растянутый во времени объект, существующий с момента появления Е, скажем от t, до /. По-видимому, этот объект, который я буду называть О, увеличивается с течением времени по мере того, как к нему присоединяются новые следствия. Таким образом, битва при Гастингсе плюс ковер из Байе, изображающий эту битву, плюс все другие следствия битвы при Гастингсе образуют единый растянутый во времени объект. Пусть это будет О. Поскольку, как говорит Льюис, «после того как событие произошло, всегда существует нечто такое, что... может переживаться в опыте...», постольку в любой момент времени существует какое-то следствие битвы при Гастингсе, которое может переживаться мною в опыте. Следовательно, я могу переживать в опыте О. Конечно, я мог бы просто назвать О «битвой при Гастингсе» и сказать, что я воспринимаю в опыте битву при Гастингсе. Однако изучающие английскую историю силь­ но удивились бы, узнав о том, что битва при Гастингсе все еще продолжает­ ся. И едва ли бы им понравилось такое изменение значения (референта) вы­ ражения «битва при Гастингсе», которое подкрепляет это утверждение. Глу­ по было бы говорить, что сегодня утром я видел Авраама Линкольна, если под этим я подразумеваю лишь то, что видел копию его знаменитой речи в Геттисберге. Таким образом, введение О, строго говоря, не помогает. То, что я могу воспринять О, вовсе не означает, что я могу пережить в опыте битву при Гастингсе. Это означает лишь, что я могу воспринять в опыте некоторые части растянутого во времени объекта, более ранней частью которого является битва при Гастингсе. А поскольку сейчас я не могу вос­ принимать в опыте более ранних частей растянутых во времени объектов, мы останемся с тем, с чего начали. Мы лишь иначе сформулировали нашу исходную проблему: вопрос о знании прошлых событий мы заменили воп­ росом о знании более ранних частей растянутых во времени объектов, ког­ да мы способны воспринять в опыте только настоящие и будущие части таких объектов. Льюис пишет, что «целокупность таких следствий образу­ ет все, что можно знать об объекте» 8. Но это как раз и означает, что битва при Гастингсе, не будучи своим собственным следствием, непознаваема. И не только это. Все более ранние части О оказываются непознаваемыми, если непознаваемо первоначальное событие. А если у нас есть способы знать их,

46 Артур Данто. Аналитическая философия истории

то почему нет способов познания того первоначального события, следствиями которого они являются? Познаваемы только настоящие и будущие следствия, и мы не продвигаемся в решении вопроса о том, как мы можем знать прошлое. Вернее, мы продвигаемся, ибо ответ гласит, что мы не можем его знать. А это

абсурд.

Еще одно слово. Допустим, мы переживаем в опыте {е}, и {е} действитель­ но является частью О. На каком основании мы утверждаем, будто знаем, что {е} является частью О, если Овключает в себя более ранние части, которые сами по себе непознаваемы? А если каждый раз, когда мы хотим говорить о более ран­ них частях, наши утверждения оказываются предсказаниями о более поздних частях, то Льюис в своей теории знания, по сути дела, не оставляет места для знания растянутых во времени объектов. При его истолковании знания невоз­ можно говорить о таких объектах. Интересно обратить внимание на то, каким способом Льюис пытается преодолеть эти затруднения. Он говорит, например, об «отпечатках прошлого», которые несут на себе объекты настоящего и, опира­ ясь на которые, мы можем добраться до более ранних частей растянутого во времени объекта. Таким образом:

«Прошлое познается посредством правильной интерпретации чего-то данного, включая определенные черты, представляющие собой отпечат­ ки прошлого» р.

Как нужно понимать выражение «отметки времени»? Как говорящее о зазубринах, царапинах, потертостях и вообще о признаках изношенности? Или о начертанных на них датах? Или просто о любых отличиях от объек­ тов, которые несут на себе отпечаток настоящего? Какими они могли бы быть? Об этом Льюис говорит весьма уклончиво:

«Для наших целей достаточно отметить, что какие-то распознаваемые при­ знаки существующих объектов должны свидетельствовать об их прошлом, ина­ че прошлое нельзя было бы отличить от настоящего» 10.

Вопрос, однако, в том, способны ли мы сделать это, опираясь на тео­ рию Льюиса. Здесь приходит на ум аналогичное затруднение, возникаю­ щее в эмпирической теории памяти. Благодаря каким имеющимся и рас­ познаваемым критериям мы можем отличить воспоминания от образов вос­ приятия, если считаем, что помнить значит хранить образ? Юм полагал, что это можно сделать, опираясь на различия в степени живости образов Ч, однако было указано на то, что и сами воспоминания могут отличаться разной степенью живости 12, поэтому остается проблема: как отличить тус­ клые образы восприятия от ярких воспоминаний? Рассел предполагал, что существует определенное «чувство прошлого», помогающее провести тре­

буемое различие 13, что удивительно похоже на «отпечатки прошлого» у Льюи­ са. Я не собираюсь здесь углубляться в эмпиристскую теорию памяти, но по крайней мере отчасти ее затруднения обусловлены предположением, что память заключается в созерцании некоторого образа, как у Льюиса знание отождеств­ ляется с наличным опытом или опытом, который когда-нибудь будет наличным. Следовательно, единственный способ истолковать наше знание о прошлом со­ стоит в том, чтобы исследовать какие-то существующие отпечатки этого про­ шлого.

Я не знаю, что такое отпечатки прошлого, но если бы я, скажем, зани­ мался подделкой артефактов этрусской культуры, то я постарался бы сде­ лать фальшивые предметы так, чтобы доверчивые работники музеев не смог­ ли отличить их от подлинных предметов, опираясь на «отпечатки прошло­ го». В этом случае мы не смогли бы отличить подделки от подлинных вещей, заметив на последних, как выразился один автор, «штрихи былого» 14. Вме­ сто того чтобы заниматься поиском этих «штрихов», мы могли бы обратить­ ся к анализу содержания в их химическом составе марганца и битума и к данным о том, как ведет себя терракота при нагревании 15. Однако все это неважно для нашего обсуждения. Действительно серьезный вопрос отно­ сится к рассмотрению чего-то воспринимаемого в опыте сейчас, как свиде­ тельства того, что было в прошлом. Выражение «быть свидетельством» яв­ ляется двухместным предикатом, и наш вопрос относится ко второму члену этого отношения. Если мы не можем ссылаться на то, свидетельством чего что-то является, то как можно вообще говорить о свидетельстве? Неспособ­ ность Льюиса допустить референцию к прошлому, которая не сводила бы к ссылке на настоящий и будущий опыт, лишает нас возможности говорить о чем-то как о свидетельстве. Свидетельство чего? Мы не можем ответить на этот вопрос.

Из теории знания Льюиса вытекает положение о том, что прошлое не­ познаваемо. Критика этого положения, говорит он, «имела бы гораздо боль­ ший вес, если бы те, кто ее высказывает, могли” бы сообщить нам, как мож­ но знать прошлое, которое прошло и умерло» 16. Возможно, еще рано отве­ чать на этот вызов, однако едва ли можно обойтись без нескольких предва­ рительных замечаний.

Допустим, что если Е произошло в момент tt, то после этого момента никто уже не сможет переживать в опыте Е. Именно это предполагается анализом Льюиса и порождает все те затруднения, которые он пытался, как мы видели, безуспешно преодолеть с помощью таких средств ad hoc, как обращение к растянутым во времени объектам и к «отпечаткам прошло­ го». Кто-нибудь может высказать здесь стандартное возражение, гласящее, что астрономы действительно наблюдают события, которые произошли задолго до момента их реального наблюдения, например взрыв звезды, ко-

Артур Данто. Аналитическая философия истории

•рый мы сейчас наблюдаем, произошел задолго до того, как ее свет достиг :мли, и мы можем даже вычислить, какой отрезок времени прошел отданного •бытия до момента его наблюдения. Кроме того, вполне естественно говорить о наблюдении взрывов на Земле. Действительно, о наблюдении взрывов на :мле можно говорить несмотря на то, что нам известно, что между моментом фыва и моментом его наблюдения прошло какое-то время, пусть и не столь элыное, как после взрыва звезды. Однако можно пойти еще дальше. Эпистемоэги постоянно указывают на то, что по чисто физическим причинам всякое восриятие возникает после появления воспринимаемого события, что требуется не­ старое время, пусть небольшое, для того, чтобы импульс достиг центров восриятия, что бы они ни означали 17. Но тогда перед лицом этих фактов пример э взрывом звезды отчасти теряет свою силу. Различие между ними заключает- и лишь в степени, ибо такие взрывы являются «более далеким прошлым» или гделены большим промежутком времени от акта восприятия по сравнению с бычными земными взрывами, а последние, в свою очередь, являются «более алеким прошлым», по сравнению, скажем, со вспыхнувшим огоньком спички наших руках. Таким образом, вопрос не в том, можно ли воспринимать про­ шью события, а в том, можно ли вообще что-либо воспринимать, кроме про­

дых событий.

Попробуем рассмотреть эти факты более тщательно. Допустим, сегодня я югу — в требуемом естественном смысле — наблюдать взрыв звезды, который [роизошел много лет назад. В том пространственном положении, в котором я [аблюдаю это (например, в своей обсерватории, занимающей фиксированное юложение на поверхности Земли), я не смогу наблюдать то же самое событие

•автра. Если я не увижу его сегодня, то в этой пространственной точке я уже шкогда не смогу его увидеть. Быть может, в другой пространственной точке я ;могу увидеть его завтра, так же как в еще другой пространственной точке я мог шдеть его вчера. Однако реально я нахожусь там, где нахожусь, и не был и не Зуду в тех пространственных точках, в которых мог бы воспринять взрыв вчера «ш завтра. Это приводит к мысли о том, что существует некоторая простран- ;твенно-временная область, в которой можно воспринять событие. Е восприни­ мается в разные моменты времени в разных пространственных точках, принадпежащих к этой области, и восприятие Е зависит от выбора правильного места и времени. Я могу воспринимать его в разные моменты времени, но только из разных точек пространства. Сказать теперь, что мы не можем видеть Е, потому что Е находится в прошлом, значит сказать, что (а) Е имело место и (б) момент времени, в который is можно было бы видеть в занимаемой нами пространствен­ ной точке, предшествовал настоящему моменту. И сказать, что мы никогда не сможем увидеть Е, значит высказать (а), (б) и (в), что в любое будущее время мы никогда не сможем попасть в пространственную точку, в которой можно видеть Е, т. е. всякий раз, когда мы достигаем другой пространственной точки, чем та, в которой мы находимся сейчас, оказывается, что момент времени, в который

можно было видеть Е из этой точки, предшествует тому моменту, в который мы попали в эту точку. Можно находиться в нужной временной области, чтобы ви­ деть событие, но за пределами соответствующей пространственной области, или в пространственной области, но за пределами соответствующей временной об­ ласти. Человек, находившийся в Страсбурге в 1066 г., служит примером первой ситуации, а человек, находившийся в Гастингсе в 1963 г., — пример второй. Второй случай имеет к нам отношение. Сейчас бесполезно передвигаться в пространственной области, чтобы увидеть битву при Гастингсе, ибо мы навсегда остаемся за пределами той временной области, в которой можно получить соответствующий опыт. *

Приняв во внимание эти уточнения, мы можем теперь признать тот факт, что видим только прошлые события. Мы можем даже признать, что в одно и то же время можно быть очевидцем событий, происходящих в разные моменты, например астроном способен одновременно видеть взрыв бомбы в воздухе и взрыв звезды. Мы не смогли бы их различить благодаря какимто «отпечаткам прошлого», так как если все, что мы видим, является про­ шлым, то все несет на себе отпечатки прошлого, и мы должны были бы, по мнению Льюиса, говорить о том, что на одном объекте таких отпечатков больше, чем на другом. Однако уловки такого рода мало что дают, ибо из того факта, если это факт, что мы являемся очевидцами только прошлых событий, не следует, что мы сейчас можем видеть каждое прошлое собы­ тие. В отношении некоторых прошлых событий мы всегда остаемся за пре­ делами области их наблюдения, и это имеет место для битвы при Гастингсе. Тогда остается вопрос: как можно знать о невоспринимаемых прошлых со­ бытиях, которые действительно «прошли и умерли». Очевидно, благодаря тому, что у нас есть свидетельства того, что они произошли. И мы можем согласиться с тем, что, основываясь на вещах, которые воспринимаемы сей­ час, мы способны знать о том, что было, но сейчас не может переживаться в опыте. Можно было бы сказать, что это в точности тезис Льюиса. Предло­ жил ли я истолкование, альтернативное по отношению к его истолкова­ нию, которое отвечало бы на вызов, брошенный им его критикам? Нет, я не сделал этого. Однако затруднения, порождаемые анализом Льюиса, не вста­ ют, безусловно, в связи с банальным утверждением о том, что прошлое, оче­ видцами которого мы не можем быть, мы знаем только на основе свиде­ тельств. Они возникают, скорее, благодаря предположению о том, что ког­ да я высказываю утверждение о прошлом, я неявно предсказываю чувствен­ ные переживания, которые буду иметь в будущем, если произведу опреде­ ленные действия. Действительно, я могу неявно делать такие предсказания.

Но, несомненно, это не все, что содержится в моем утверждении о прошлом. И Льюис ошибается, когда предполагает, будто это все, и познавательное содер­ жание моих утверждений о прошлом целиком выражается в условных предло­ жениях указанного выше вида.

50 Артур Данто. Аналитическая философия истории

Подумайте, как ясно понимаем мы предложение «Битва при Гастингсе про­ изошла в 1066 г.» и сколь ярок образ битвы у многих из нас. Но попробуйте теперь подумать о том, какие предсказания о наших будущих действиях и вос­ приятиях содержатся в этом утверждении. Я очень мало знаю об имеющихся свидетельствах в пользу истинности этого предложения, и я не представляю себе, на какого рода факты мог бы указать специалист по английской истории в его подтверждение. В лучшем случае, как мне представляется, можно было бы предсказать, что если бы я спросил английского историка о свидетель­ ствах битвы при Гастингсе, он что-то предъявил бы, но что именно он предъявит, я вряд ли могу сказать. Если бы своим утверждением о битве при Гастингсе я предсказывал подобный результат своих расспросов, то было бы совершенно неясно, о чем я говорю. Немногим больше содержа­ лось бы в утверждении «Битва при Ватерлоо произошла в 1815 г.» Вряд ли я смог бы отличить эти утверждения одно от другого, ибо мне в равной мере неясно, какого рода свидетельства в пользу первого и второго я смог бы найти. Поэтому даже если согласиться с тем, что когда я говорю о зна­ нии некоторого прошлого события, я должен иметь возможность привести какие-то свидетельства, все-таки мое утверждение об этом событии не рав­ нозначно предсказанию тех впечатлений, которые будут результатом по­ иска этих свидетельств. Я говорю, скорее, о том, что произошло такое-то событие. Это совершенно разные вещи. Мое утверждение говорит о битве при Гастингсе, а не о том, что можно обнаружить в королевских архивах. Я не представляю, что именно можно там обнаружить, в лучшем случае я хо­ тел бы сказать, что содержимое этих архивов могло бы быть свидетель­ ством в пользу утверждения о битве при Гастингсе или могло быть — при оптимистическом взгляде на вещи. Но если я не могу говорить о прошлых событиях независимо и отдельно от этого, то что тогда верифицирует та­ кой верифицирующий опыт? Предполагается, что он дает нам знание о битве при Гастингсе. Однако совершенно очевидно, что знание о битве при Гас­ тингсе — это совсем не то, что знание свидетельств этой битвы. Знание сви­ детельства, например, может быть восприятием каких-то листов пергамен­ та. Но я вовсе не имею в виду какие-то листы пергамента, когда говорю о битве при Гастингсе. Я говорю о борьбе людей. Если бы мое утверждение подразумевало только предсказания, оно говорило бы не о вооруженных людях, королях и военачальниках, а только о кусках пергамента и истер­ тых коврах из Байе. Такое истолкование в высшей степени неприемлемо. Как же я могу считать эти вещи свидетельствами битвы при Гастингсе, если каждое мое предложение об этой битве оказывается не более чем предска­ занием о моем восприятии пергаментов и ковров из Байе?

Втаком случае даже если все наше знание о битве при Гастингсе основано,

внекотором смысле, на таких условных предложениях, оно не может состоять только из таких предложений. Льюис, в общем, прав, когда говорит о том, что

мы знаем прошлое благодаря свидетельствам и другого способа знать его у нас нет. Однако он не дает нам возможности говорить о прошлом, при его подходе мы можем говорить лишь о том, на чем основывается наше знание о прошлом. Он не дает нам возможности говорить о прошлом, ибо наши высказывания о прошлом мгновенно превращаются в высказывания о настоящем и будущем. Это обусловлено не только его приверженностью той догме, что мы знаем толь­ ко то, что можем иметь в опыте (поэтому мы не можем знать прошлого). Хотя из-за этой догмы ему пришлось изобретать совершенно невероятные объекты и отпечатки прошлого. Однако еще более важно то, что он придерживался опре­ деленной теории значения, согласно которой значением неаналитического пред­ ложения является множество верифицирующих его чувственных впечатлений. Именно к ней я и должен сейчас обратиться.

«Что касается меня, — писал Айер в период расцвета верификационизма,

— то я не нахожу чего-то слишком парадоксального в той точке зрения, что суждения о прошлом являются правилами для предсказания тех «исторических» переживаний, которые, как считается, их верифицируют, и я не вижу, как иначе можно анализировать «знание о прошлом» 18. А тех, кого не удовлетворяет та­ кой анализ, добавляет он, можно заподозрить в приверженности метафизичес­ кой позиции, утверждающей, что прошлое «как-то объективно существует», что «оно реально» в метафизическом смысле этого слова» 19. Быть может, важно указать на то, что затруднения Льюиса были обусловлены в точности таким же метафизическим предположением, а именно предположением отом, что посколь­ ку прошлое не является «объективно существующим», оно не может быть вос­ принято, следовательно, не может быть познано, или что из всех событий мы можем знать лишь те, которые «объективно существуют». Поэтому то, что мы знаем о прошлом, должно быть знанием о чем-то «объективно существующем», т. е. не быть прошлым. Не мог Айер далеко отойти и от той точки зрения, что если наши утверждения выражают знание, то должно существовать нечто та­ кое, о чем они говорят и что может переживаться в опыте. Поэтому если наши предложения о прошлом выражают знание, они не могутреально говорить о прошлом, а относятся к чему-то, что мы может иметь в опыте. Несмотря на свои смелые заявления, Айер постепенно отошел оттой позиции, что утверждения о прошлом являются не утверждениями о прошлом, а правилами для высказыва­ ния утверждений о будущем.

Одной из причин, по которой здравомыслящий человек, несмотря на свою склонность к парадоксам, захочет отказаться от этой позиции, явля­ ется то, что она приводит к пересмотру значения таких предложений, как «Битва при Гастингсе произошла в 1066 г.», всякий раз, когда эти предложения верифицируются20. Что говорить, большинство из нас согласится с тем, что в некотором смысле предложение «Битва при Гастингсе произойдет в 1066 г», отличается по своему значению от предложения «Битва при Гастингсе произошла в 1066 г.». Возможно, это обусловлено тем, что первое из них, но не второе,

52 Артур Данто. Аналитическая философия истории

может быть верифицировано переживанием в опыте битвы при Гастингсе (хотя на самом деле немногие из нас именно по этой причине считают их различными по значению). Но кто из нас сказал бы, что предложение «Битва при Гастингсе произошла в 1066 г.» отличается по своему значению от предложения «Битва при Гастингсе произошла в 1066 г.»? Однако именно это мы можем быть вы­ нуждены сказать, приняв первоначальный верификационистский анализ: пред­ ложение изменяет свое значение при всякой новой верификации. Допустим, в какой-то момент оно рассматривается как предсказание о некотором опыте и этот опыт имеет место. В дальнейшем оно уже не сможет предсказывать дан­ ного опыта и будет предсказывать какой-то другой опыт, следовательно, его зна­ чение изменяется. Мы можем согласиться с предвзятым мнением, будто предло­ жение сохраняет одно и то же значение, только если используем это предложе­ ние для предсказания после того, как оно было произнесено в самый последний раз. Однако во многих случаях это уже слишком поздно. Так, предложение «Це­ зарь умер» больше не означает того, что оно когда-то означало, отчасти благода­ ря тщательному расследованию Марка Антония. Таким образом, данная теория приводит к радикальной нестабильности значений большинства предложений о прошлом или, по крайней мере, те из них, которые когда-либо верифицирова­ лись. По сути, мы никогда не можем верифицировать одно и то же предложение дважды. Как в учении Гераклита! Вместо этого мы всегда верифицируем разные предложения, если разница в значениях выражает различие предложений. От­ сюда следует, что предложения «Цезарь умер» и «Цезарь умер» не являются од­ ним и тем же предложением, если одно из них было верифицировано. Тем не менее, мы, безусловно, считаем, что в этих двух случаях утверждается одно и то же предложение и что это предложение всегда сохраняет одно и то же значение. Мало поможет, если сказать, что здесь два разныхупотребления одного предло­ жения дают два разных утверждения. Эти два разных утверждения никогда не могли бы означать одно и то же, если бы одно из них было когда-то верифициро­ вано или если бы они были верифицированы посредством разного опыта.

Айер приходит к признанию того, что ошибочно предполагать, будто утвер­ ждения о прошлом «могут быть переведены в суждения о настоящих и будущих переживаниях в опыте»21. Он считает это «безусловно неправильным» и добав­ ляет, что больше не разделяет мнения о том, что «истинность какого-либо пред­ ложения наблюдения, говорящего о настоящем или будущем, является не­ обходимым условием истинности какого-либо утверждения о прошлом». Воп­ рос, однако, касается не истинности, а значения, и он остается: на каком основа­ ния такие утверждения можно считать осмысленными, если мы не можем вери­ фицировать их непосредственно — переживая в опыте то, о чем они говорят? Айер отвечает на этот вопрос, вводя понятие «верифицируемости в принципе». Это означает изменение в подходе. Предложения о прошлом нельзя перевести в предложения о настоящем и будущем, но их можно перевести из изъявительно­ го в сослагательное наклонение. Я хотел бы проанализировать этот ход.

Верно, что я, вступивший в поток времени в 1924 г. и с тех пор не прерывав­ ший своего существования, никогда не мог наблюдать событий, случившихся до 1924 г., или событий, пространственно-временные области которых заканчива­ лись до этой даты. Но в течение прожитого мной времени я находился в различ­ ных пространственных точках. Находясь в этих пространственных точках в оп­ ределенные моменты времени, я не мог наблюдать современных мне событий, если в момент их свершения я находился вне их пространственной области. Находясь в 1962 г. в Риме, я не мог быть очевидцем событий, происходящих в Нью-Йорке. Но в 1962 г. я скорее мог бы быть в Нью-Йорке, нежели в Риме. В таком предположении нет ничего абсурдного. И если бы я был в Нью-Йорке, я мог бы наблюдать то, что там происходило. Это чистая случайность, что я был в одном месте, а не в другом. Но точно так же обстоит дело со временем. Я мог бы жить в ином отрезке времени, нежели тот, в котором я живу благодаря случайно­ му стечению обстоятельств. И если не абсурдно предполагать, что вместо того чтобы быть в Риме в 1962 г., я мог бы в этот момент находиться в Нью-Йорке, точно так же не абсурдно предполагать, что вместо того чтобы находится в Риме в 1962 г., я мог бы находиться там в 44 г. до н.э. И как случайно то, что я не был очевидцам событий в Нью-Йорке в 1962 г., а видел события в Риме, точно так же случайно то, что я не видел событий в Риме в 44 г. до н.э., а видел события в 1962 г. Я не был очевидцем этих событий, но предположение о том, что я мог бы их вцдеть, не является логически абсурдным. Я не могу в действительности ве­ рифицировать смерть Цезаря посредством наблюдения. Но я мог бы это вери­ фицировать, если бы жил в то время. Поэтому предложение «Цезарь умер» в принципе верифицируемо. А поскольку оно верифицируемо, оно осмысленно. Приблизительно таково рассуждение Айера 22.

Давайте не будем касаться вопроса о том, остался бы я той же самой лично­ стью, если бы из 1962 г. переместился в 44 г. до н.э. Сейчас нас интересует другое: способно ли это новое понимание избежать тех ошеломляющих измене­ ний в значениях, о которых шла речь выше? В какой-то мере способно. Все кон­ кретные употребления предложения «Цезарь умер» рассматриваются как обо­ значающие одно и то же множество возможных переживаний в опыте, которые

имел бы человек, находившийся в Риме в 44 г. до н.э. Опять-таки перевод здесь сохраняется, однако предложение

(1) Цезарь умер в Риме в 44 г. до н.э.

переводится не в конъюнкцию условных предложений, а приблизительно в такое предложение:

(2) Если бы я был в Риме в 44 г. до н.э., то я пережил бы в опыте смерть Цезаря.