danto_a_analiticheskaya_filosofiya_istorii

64 Артур Данто. Аналитическая философия истории

бы ее отбросить. Сейчас же я хочудобавить несколько слов относительно прове­ денного анализа.

Почему Айер так настаивает на том, что ни одно предложение как та­ ковое не говорит о прошлом (или о настоящем или будущем)? Я полагаю, что отказ от серьезного рассмотрения форм времени обусловлен тем, что Айер одержим старым вопросом о верифицируемое™ предложений о про­ шлом. Он стремится показать, что этот вопрос не должен возникать, по­ скольку нет предложений, говорящих о прошлом. Поэтому и нет проблемы верифицируемости предложений истории. С его точки зрения, эти предло­ жения не ссылаются на прошлое, поэтому им нельзя предъявить упрек в том, что они не верифицируемы, ибо говорят о прошлом. Айер считает, что они говорят о событиях, но не о прошлых событиях. Тогда истинность или ложность таких предложений полностью определяется тем, что вневремен­ но верно в отношении событий, о которых они говорят, а не временем их произнесения. «Предложение, — пишет он, — верифицируемое в том слу­ чае, когда событие, о котором оно говорит, принадлежит настоящему, столь же верифицируемо, когда это событие принадлежит прошлому или буду­ щему» 32. При этом он имеет в виду, что если предложение не имеет формы времени, когда-либо верифицируемо, то оно всегда верифицируемо, что его верифицируемость не зависит от времени его произнесения. Конечно, это означает, что вневременная верифицируемость предложения зависит от его верифицируемости в какое-то время и что если предложение в форме насто­ ящего времени неверифицируемо в какой-то момент — в тот момент, когда происходит событие, о котором оно говорит, — то оно вообще неверифи­ цируемо. Однако я хочу подчеркнуть не это. Сейчас я хотел бы обратить внимание на то, что это верно в отношении предложений, не имеющих фор­ мы времени, но это не доказывает верифицируемость предложений, имею­ щих форму времени. Истинность предложения, не имеющего формы време­ ни, не гарантирует истинности всех производных от него предложений, имеющих форму времени. И вполне может оказаться, что верифицируемость предложения, не имеющего формы времени, не гарантирует верифицируе­ мости всех производных от него предложений, имеющих форму времени. В конце концов, даже с точки зрения самого Айера, верифицируемое содер­ жание таких предложений представляет собой лишь часть их полного со­ держания. А верифицируемость части отнюдь не влечет верифицируемости

целого: из верифицируемости предложения «Трава зеленая» не следует ве­ рифицируемость предложения «Трава зеленая и Дао пурпурное». Возмож­ ность скептизма в отношении прошлого все еще сохраняется.

Однако этот скептизм вовсе не зависит от вопросов, на разрешение ко­ торых Айер затратил так много времени, сил и изобретательности в надеж­ де справиться с ними: он выбрал не то поле боя. Если принять, что верифи-

цируемость зависит от значения, то отсюда, несомненно, вытекает, что верифи­ цируемость предложений, не имеющих формы времени, никак не связана со временем их произнесения. Мы понимаем предложение, если нам известно, ка­ кой вид опыта требуется для его верификации. Можно, однако, согласиться с тем, что осмысленность или бессмысленность предложения не зависит от вре­ мени его произнесения. Предложение может быть осмысленным даже в том слу­ чае, если на самом деле в потоке времени нигде не существует события или сущности, о которых оно говорит. Если в чем-то большинство современных философов согласны, так это в том, что есть разница между значением и рефе­ ренцией термина. Даже если бы было доказано, что такого человека, как Цезарь, никогда не существовало, предложение, говорящее о Цезаре, не стало бы бес­ смысленным. Ложные предложения не являются бессмысленными, как не явля­ ются таковыми и предложения художественного вымысла: имя «Гамлет» нам столь же понятно, как и имя «Юлий Цезарь». Я могу сказать, что рождение сем­ надцатой дочери Цезаря его девяносто шестой женой в течение полутораста лет торжественно отмечается пивоварами Ливана, и это предложение, хотя и лож­ ное, тем не менее, осмысленно и даже верифицируемо. Ясно, что предикат «ве­ рифицируемо» не ограничен только истинными предложениями. Было бы весь­ ма странно, если бы истинность была необходимым условием осмысленности. Как тогда могли бы мы знать, осмысленно предложение или нет, если бы пред­ варительно не удостоверились в его истинности? Но как можно установить, истинно ли некоторое предложение, если мы не знаем, что оно означает? От­ носительно предложений в прошедшем времени мы могли бы лишь констати­ ровать, что они были бы осмысленны или верифицируемы, если бы нам было известно заранее, что то, о чем они говорят, реально имело место. И тогда приписывание осмысленности таким предложениям должно было бы опираться на знание прошлого.

Осмысленность, истолкованная как верифицируемость, не зависит от истин­ ностного значения, от отношений референции и от времени произнесения пред­ ложений. Но если под осмысленностью мы понимаем верифицируемость, то остается вопрос: как следует понимать значение предложений, имеющих форму времени! Какой опыт верифицирует то, что мы говорим о прошлом! Эту про­ блему можно найти у Льюиса, у прагматистов в целом и в феноменализме ~- проблему определения в терминах опыта той информации, которая вы­ ражается только временной формой предложения после того, как эта ин­ формация отделена от «фактуального содержания». Здесь можно оценить привлекательность позиции Канта, полагавшего, что время не дано в опыте, а является формой опыта, его предварительным условием. А неудачные попытки, с которыми мы постоянно сталкивались в нашем анализе, напоминают о тех зна­ менитых трудностях, которым Витгенштейн уделяет так много внимания в своем «Трактате»: как выразить в языке отношение между языком и тем, о чем он гово­ рит? Если «говорить о» есть отношение, то мы можем выразить его в языке, толь­

66 Артур Данто. Аналитическая философия истории

ко нацдя выражение для членов этого отношения, а это разрушает само отноше­ ние между языком и миром. Референция не есть часть языка, но части языка образуют один из членов отношения референции. Аналогично, утверждение пред­ ложения не есть часть самого предложения. Прагматизм, как и феноменализм, пытается всю реальность включить в опыт или в язык. Неудачи в достижении этого как раз и свидетельствуют об ограниченности этой программы. В этом отношении, как ни странно, можно было бы сказать, что формы времени, в ко­ нечном счете, не являются частью предложений. Эти формы можно трактовать как выражение того, что некоторое предложение является, было или будет ис­ тинным. Это было бы очень похоже на утверждение о том, что истинность пред­ ложения не является частью предложения. Однако трудность здесь состоит в том, что формы времени вновь всплывают в выражениях: «является истинным», «было истинным» и «будет истинным». Поэтому сохраняется необходимость дать их анализ: экзистенциалист сказал бы, что они выражают способ нашего бытия

в мире времени.

Остается сказать еще об одном. В своих рассуждениях я принял отожде­ ствление осмысленности с верифицируемостью и согласился с тем, что, повидимому, отчасти наше понимание предложения зависит от знания того, ка­ кие восприятия верифицируютданное предложение. Айер утверждает, что если предложение о некотором событии в принципе верифицируемо в момент со­ вершения события, то оно всегда верифицируемо. Но это означает, что пред­ ложения о прошлом могут быть верифицированы очевидцами события. А это, боюсь, слишком большая уступка. Многие важные предложения, встречаю­ щиеся в сочинениях историков, если не большая их часть, содержат такие опи­ сания событий, которые не могли быть даны очевидцами этих событий. Брат Петрарки был очевидцем его восхождения на вершину Ванту. Историк может сказать, что когда он поднялся на Ванту, он положил начало Ренессансу. Одна­ ко брат Петрарки не мог быть очевидцем того, что Петрарка положил начало Ренессансу. Он едва ли смог бы увидеть указанное событие в этом свете — не в силу недостатков его органов чувств, а в силу того, что в то время он просто не смог бы понять данного описания. Только в том случае, если бы он знал, что произойдет в будущем, и вдобавок знал, что будут говорить историки, только тогда он смог бы осознать значение того, что видел. А в то время какой опыт могло бы верифицировать для него предложение «Петрарка дает начало Ре­ нессансу»? Я не решился бы ответить на этот вопрос. Скорее, я сказал бы, что хотя сейчас такое предложение в форме прошедшего времени осмысленно, в момент свершения описываемого события оно было на грани бессмыслицы. Строго говоря, не существует опыта, верифицирующего данное предложе­ ние, если под верификацией мы подразумеваем переживание в опыте того, что описывается данным предложением. Таким образом, в отношении предложе­ ний историков верифицируемость не является адекватным критерием осмыс­ ленности.

Философское значение таких предложений заключается в следующем. Если существуют такие истинные описания событий, которые не могут быть даны очевидцами этих событий, то наша неспособность быть свидетелями этих со­ бытий в случае данного класса описаний ни о чем не говорит. Даже если бы мы могли их наблюдать, мы не смогли бы верифицировать такие описания. Общий анализ предложений о прошлом этим не затрагивается.

68 Артур Данто. Аналитическая философия истории

Глава V

Язык времени * и темпоральный скептицизм

Если человек занял скептическую позицию по отношению к предложениям о прошлом, то его едва ли смутит то соображение, что такие предложения ос­ мысленны или в принципе верифицируемы. Их осмысленность он может счи­ тать обеспеченной, тем более что это является условием разумности его соб­ ственной позиции. В конце концов, предложения, рожденные фантазией, осмыс­ ленны, даже если они ложны, а предложения, создающие ткань художественной исторической повести, отчасти совпадают с теми, из которых состоит произве­ дение историка. Скептик заставляет нас провести границу между этими двумя классами предложений. Допустим, кто-то перемешал сочинения по истории с историческими романами или с любыми романами вообще, а затем просит нас на основании внутренних для этих книг критериев рассортировать их: сочине­ ния по истории — в одну сторону, а романы — в другую. Простой ярлык «сочи­ нение по истории» не поможет, как не поможет и слово «история» в названии. Романист может воспользоваться в roman a cle ** известным приемом и заявить, что все его герои вымышлены и сходство между ними и реальными людьми объясняется простым совпадением. Или же романист может написать: «Все, о чем я говорю, правда, да поможет мне Бог!» При этом первая книга может быть правдива, а вторая — представлять собой чистую фантазию. Или своим буйным воображением человек может создать какие-то ситуации, которые, как он с ужа­ сом обнаружит, совершенно реальны. Мы говорим о том, что оказывается истин­ ным. Однако так же легко можно говорить отом, что оказалось истинным, о собы­ тиях, случившихся до того, как были высказаны описывающие их утверждения, и тот, кто их высказывал, даже и не представлял себе, что говорит правду. Однако скептика интересуют не фантазии, которые могут оказаться истинными, а исто­ рия, особенно если она является ложной. Он с легкостью заявляет, что мы не способны установить, правдива она или нет. Едва ли мы сможем рассортиро­ вать перемешанные книги посредством того критерия, к которому обращался Юм для отделения воспоминаний от образов представления и воображения. В целом романы гораздо более яркие и живые описания, нежели исторические сочинения. Между тем квазиэстетический критерий относительной скучности повествований так или иначе недостаточен для определения их истинности.

Конечно, за исключением особых случаев (представляющих интерес, глав­ ным образом, для логиков), мы не можем отличить истинные предложения от

* Во избежание ошибочного толкования отметим, что Данто под «языком времени» (temporal language) понимает довольно обширную часть обыденного языка, выражения кото­ рого в явном или неявном виде содержат ссылку на время. — Прим, перев.

** Роман с намеками (франц.). — Прим, перев.

ложных только посредством рассмотрения, так сказать, внешнего вида предло­ жении. Истинность связана с отношением предложения к тому, о чем оно гово­ рит. Скептик представляет дело таким образом, что мы сначала каким-то обра­ зом узнаем то, о чем говорят наши предложения, а затем проверяем, истинны они или нет. Опираясь на это представление, он утверждает, что у нас нетдосту­ па к тому, о чем говорят предложения историка, поэтому мы не можем устано­ вить, истинны они или ложны. Правда, у нас имеются свидетельства, и мы дела­ ем заключения о прошлом, опираясь на них. Однако вновь обращаясь к поня­ тию проверки, скептик заявляет, что у нас нет способа установить, связаны ли наши выводы с фактами. И вновь мы ничего не можем знать. Проблемы осмыс­ ленности вряд ли имеют отношение к этим вопросам, хотя прагматизм и фено­ менализм можно считать, в некотором смысле, попытками обойти скептицизм в разных его формах. Если мы отвергаем их, мы должны сами ответить скептику.

Несомненно, в своей суровой критике скептик едва ли может апеллиро­ вать к тому факту, что мы отделены определенным временным промежутком от обсуждаемого события. Например, он не может сказать, что поскольку Е находится в прошлом, мы не можем знать о том, что Е произошло. Мы не мо­ жем утверждать, что Е принадлежит прошлому, не предполагая при этом того, что стремимся поставить под сомнение. Один из результатов нашего предше­ ствующего анализа заключается в том, что предложение, имеющее форму вре­ мени, предполагает истинность соответствующего предложения, не имеюще­ го формы времени. Сказать, что Е лежит в прошлом, значит уже предполагать истинность предложения, гласящего, что событие Е (без ссылки на момент речи) происходит в момент t и что t предшествует настоящему моменту. Однако если мы признаем, что Е произошло, то чего еще может хотеть скептик? Мы не мо­ жем одновременно утверждать, что Е принадлежит прошлому, но что мы ничего не знаем о Е. Мы знаем, по крайней мере, что Е находится в прошлом. Скепти­ цизм не должен допускать даже такого знания. Указать причины, по которым мы не можем исследовать Е (потому что оно находится в прошлом), значит считать несомненной истинность по крайней мере одного предложения о прошлом, а именно, что is уже произошло, и поэтому его нельзя наблюдать. Но если так, то можно высказывать некоторые утверждения о прошлом несмотря на то, что мы не можем наблюдать событий, к которым они относятся. Тогда о чем здесь гово­ рить? Подобные рассуждения приводят к мысли о том, что скептицизм в отно­ шении прошлого, опирающийся на факты, которые, с его [скептицизма] точки зрения, нельзя обосновать, лишен философского интереса. Это становится тем более очевидно, если вспомнить заключительный абзац предыдущей главы, в котором говорится, что некоторые важные описания прошлых событий таковы, что мы лишены возможности исследовать эти события при данных описаниях.

Скептицизм атакует правила референции, оставляя без внимания правила значения нашего языка. Он не утверждает, что существуют вещи, о которых мы ничего не знаем. Вместо этого он спрашивает, существует ли то, о чем мы гово­

ях, которые никогда не происходили. Нет или, скорее, не было прошлого, к кото­ рому относятся его выводы. Однако этот факт никак не влияет на его поведение, ибо он считает, что прошлое существовало. Но если его мысль ошибочна и этот факт никак не влияет на его деятельность, для чего тогда нам нужно поня­ тие реального прошлого? Какая разница — было оно или его не было? Мы опи­ сали ситуацию так, что никакой разницы нет.

Не будет разницы, например, при общении с людьми, которых, как нам ка­ жется, мы знали долгие годы, но которых вдействительности никогда прежде не видели: муж приходит с работы домой, к жене, с которой расстался «сегодня утром», но она без труда узнает его. Как пишет Г. Г. Прайс:

«Важно... не то, каким было мое прошлое или даже было ли оно, а лишь то, истинны или ложны мои воспоминания, существующие здесь и те­ перь. Здесь и теперь я воспринимаю нечто красное. Мы предполагаем, что в действительности я никогда не видел ничего красного. Но что из этого? У меня имеются все мои воспоминания, пусть они и ошибочны. Среди них есть воспоминание о красных предметах, и их достаточно, чтобы признать красным и этот предмет» 2.

Рассмотрим в связи с этим мыслящие машины. Она снабжена «памятью», опираясь на которую машина способна решать определенные задачи. Когда задача решена, одни воспоминания стираются из памяти машины, а другие — загружаются, машина никогда не имеет дела с тем, к чему относятся ее воспо­ минания, однако сточки зрения практики это несущественно. Она пользуется своими воспоминаниями одним и тем же способом независимо оттого, истин­ ны они или ложны. Согласно предложенному аргументу, и мы могли бы счи­ тать, что мир возник лишь пять минут назад вместе с воспоминаниями, вло­ женными в нас, или с чем-то, что функционирует в качестве воспоминаний. В нем существуют, например, библиотеки. Существуют произведения Гиббона с примечаниями, ссылающимися на другие книги,-которые также находятся в библиотеках. Поэтому мы можем уточнять Гиббона, устранять противоречия, выдвигать новые реконструкции, опирающиеся на другие документы, не­ жели те, которые цитирует он, и т.д. При этом мы действуем так, как если бы действительно существовала Римская империя, которая постепенно клонилась к упадку и, наконец, разрушилась в период Риенци *. Но не было такой империи! Однако работа продолжается.

Различие между памятью и воображением аналогично различию между историей и художественной литературой. Однако в обсуждаемом нами мире (который вполне мог бы оказаться нашим миром) эти различия утратили бы свою основу. Неведомо для самого себя наш историк добросовестно сочинял

* Колади Риенци (1313—1354). Восстановил римскую республику в 1347 г. Его называют пос­ ледним римским трибуном. — Прим, перев.

72 Артур Данто. Аналитическая философия истории

бы художественные произведения. Тем не менее мы продолжали бы отличать историю от художественной литературы, как отличаем воспоминания от вооб­ ражения. Ребенок может сказать, что помнит, будто видел вчера медведя, а мать ответит, что он лишь воображает, будто видел медведя. Быть может, ей удастся убедить его. Но если миру только пять минут от роду, то ее память уходит в прошлое не дальше, чем его. Мы считаем, что она вспоминает, а он лишь вооб­ ражает, опираясь на то, что ее утверждение согласуется с имеющимися «свиде­ тельствами», а его — не согласуется. В описании матери согласуются вещи, ко­ торые не согласуются друг с другом в описании ребенка. Тогда можно сказать, что именно эта взаимная согласованность вещей и дает нам критерий истины: если что-то не согласуется с тем, что мы признали, мы считаем это ложным. Кто-нибудь может теперь сказать: но именно так мы и поступаем. Мы подгоня­ ем все друг к другу, принимая те суждения, которые согласуются с ранее при­ знанными, и, отвергая те, которые не согласуются. Заметим, что если мы соглас­ ны с этим, то как естественно будет теперь сказать: утверждения о прошлом в том, что касается их познавательного значения, действительно являются пра­ вилами для предсказания результатов исторического исследования. Мы прини­ маем или отвергаем исторические предложения в соответствии с тем, приводят ли они нас к открытию новых свидетельств. Они позволяют нам упорядочивать то, что мы находим в современном мире: документ ведет нас от Колизея, кото­ рый мы можем видеть сейчас, к палаццо Фарнезе, который мы точно так же можем воспринимать в настоящее время, и в последнем мы находим камни, взя­ тые из первого. Утверждение «Семья Фарнезе использовала камни Колизея для строительства своего палаццо» помогает связать между собой эти два множе­ ства камней. Безусловно, не может быть вопроса о сравнении этого утвержде­ ния с тем, о чем оно якобы говорит. И совершенно неважно, было или не было то, о чем оно говорит. Обе эти возможности совместимы с процессом истори­ ческого исследования. Мы находим недостающие камни. Но возможно, что мир возник пять минут назад, вместе с определенными камнями в палаццо Фарнезе, которые по форме совпадают с пустотами в стенах Колизея.

У меня вызывает глубокое беспокойство этот фантастический аргумент, ут­ верждающий, что если бы мир был создан пять минут назад, то все могло бы остаться таким, каково оно есть и каким оно должно быть, если мир, как мы считаем, имеет гораздо больший возраст. Меня беспокоит вовсе не то, что нет способа доказать его ложность, а, скорее, то, что не очень-то и важно, ложен он или нет. Но тогда понятие о прошлом, которое он ставит под сомнение, оказыва­ ется гораздо менее важным, чем мы привыкли думать. Если данное понятие можно устранить, не затрагивая всего остального, то, видимо, оно едва ли игра­ ет какую-либо важную роль в нашей общей концептуальной схеме. И если рас­ сматриваемый скептический аргумент доказывает именно это, то он доказывает многое. Ибо это немало — показать, что понятие, которому приписывали боль­ шое значение, на самом деле им не обладает. Я не хочу, конечно, сказать, что

здесь не было бы никаких психологическихразличий. Кое-что, несомненно, ушло бы из жизни, если бы люди всерьез поверили в то, что прошлого не было. Повидимому, стало бы мало смысла в деятельности историков, если бы оказалось, что нет ничего, к чему относятся их утверждения. Не было бы большого смысла в доказательстве виновности подсудимых в преступлениях, которых никогда не было и в которых они не могли быть виновными, хотя все выглядит так, как если бы они были виновны, — при условии, что прошлое было. Психологические различия, возможно, была бы громадными. Но это, сказал бы скептик, еще одно свидетельство того, какое большое значение придают люди тому, что в конце концов может оказаться не более, чем фикцией. Как, например, своей вере в Бога.

Рассматриваемый аргумент не вносит изменений в нашу жизнь, и в этом есть какая-то странность. Если мы поймем, в чем она заключается, то, воз­ можно, поймем, в чем ошибочность данного аргумента. Попробуем для на­ чала рассмотреть симметричное предположение, а именно предположение о том, что мир может исчезнуть через пять минут. Сразу же следует отме­ тить, что такое предположение ни в коем случае нельзя считать скептичес­ ким: утверждение о том, что не будет будущего, весьма отлично от утверж­ дений о том, что не было прошлого или что не существует внешнего мира или других сознаний. Трудно сказать, почему мгновенное исчезновение мира кажется более правдоподобным, чем его мгновенное возникновение, одна­ ко это предположение, хотя и пессимистическое, не является скептическим, и мы быстро научились жить с ним. Оно не приводит к философским зат­ руднениям, ибо — в отличие от симметричного предположения, рассмот­ ренного выше, — это предположение не затрагивает наших понятий рефе­ ренции: референция наших утверждений «о» будущем носит иной харак­ тер, нежели утверждений о прошлом или настоящем. Оно не затрагивает также и общепринятого употребления обычных слов, содержащих ссылку на время. Странно, например, предполагать, что все в мире, за исключени­ ем только что родившихся, имеет один и тот же возраст, т.е. пять минут, что большинство объектов существовало столь краткое время. Но нет ни­ чего странного в предположении о том, что каждый человек, молодой или ста­ рый, проживет еще только пять минут (за исключением тех, кто может умереть раньше): извержение вулкана погребло в Помпеях под пеплом и лавой одинако­ во всех — и молодых, и старых. Можно допустить, что Левиттаун и Каркассон погибнут вместе через пять минут, что каждый город будет существовать в тече­ ние одинаково краткого времени, но необычно думать, будто каждой город су­ ществовал одно и то же время, т.е. только пять минут. Опять-таки нетрудно до­ пустить, что за исключением тех счастливчиков, у кого в следующие пять минут родятся дети, ни один из нас не будет иметь потомков, но гораздо более странно считать, что ни один из нас, за исключением тех, кто только что родился, не имел никаких предков. Есть нечто такое — хотя и не столь распространенное — что