danto_a_analiticheskaya_filosofiya_istorii

14 Артур Данто. Аналитическая философия истории

ньютоновский) научного познания. По сути, «философия истории» была бы научной историей, и слово «философия» в этом контексте представляло бы собой просто старое употребление этого термина, в соответствии с ко­ торым физика когда-то называлась «философией природы». Законы Кеп­ лера хотя и опирались на данные, собранные Тихо де Браге, однако были чем-то гораздо большим, предоставляя астрономам возможность не толь­ ко систематизировать положения планет, наблюдавшиеся Тихо, но и пред­ сказывать их будущие положения, причем даже тех планет, которые еще не были известны во времена Кеплера. Законы Ньютона объясняли не только те факты, которые были известны Тихо и Кеплеру, но (потенциально) и гро­ мадное число фактов, о которых они не знали. Точно так же можно было бы сказать, что по-настоящему успешная историческая теория далеко пре­ восходит данные, собранные историей, и не только приводит их в некото­ рую систему, но также предсказывает и объясняет даже события будущей истории. Можно сказать, что именно в этом смысле субстантивная филосо­ фия истории имеет дело со всей историей — со всем прошлым и будущим, со временем в целом. Историки же, напротив, интересуются только прошлым, а будущим начинают заниматься только тогда, когда оно становится про­ шлым. Это обусловлено тем, что все имеющиеся сегодня данные взяты из настоящего и прошлого, сейчас мы не можем получить данные из будуще­ го, а история как раз и представляет собой деятельность по сбору данных.

Для субстантивной философии истории такая трактовка оказывается слишком лестной. Однако она чрезмерно принижает саму историю. Даже если считать, что предложенные концепции философии истории были по­ пытками создать нечто подобное научным теориям, то уже самое слабое знакомство с ними показывает, что это были довольно неудачные попыт­ ки, настолько неудачные, что при сопоставлении хотя бы со столь простой описательной теорией, как теория Кеплера, они кажутся совершенно не­ уместными и почти полностью лишенными предсказательной силы. Даже наиболее влиятельные из концепций объяснительной философии истории обладают чрезвычайно низкой степенью проверяемости. С другой сторо­ ны, если взять обычные исторические исследования (даже не самые лучшие), они выглядят вполне удовлетворительными в своем собственном жанре, соответствуют критериям этого жанра и выполняют свои задачи, в то вре­ мя как концепции философии истории едва ли удовлетворяют критериям, сформулированным для научных теорий.

Кроме того, жанр, критериям которого, видимо, удовлетворяют исто­ рические сочинения, не предполагает таких вещей, как последовательные записи о положениях планет каждую ночь. Такие работы, как, скажем, «Ис­ тория упадка и разрушения Римской империи» Гиббона, весьма трудно срав­ нивать с записями о наблюдениях Тихо или с любыми другими отчетами о научных наблюдениях. Скорее в рамках самой истории существует сход­

ный вид деятельности, с которым история как целое соотносится в рассмат­ риваемом отношении. Я имею в виду те процедуры, в которых историк пользуется специальными приемами для установления подлинности доку­ ментов и предметов культуры, при датировке событий, при идентифика­ ции отдельных личностей или при решении таких вопросов, как, например, вопрос о том, действительно ли сэр Уолтер Рэли был атеистом. Такого рода процедуры действительно полезно рассматривать как процедуры наблюде­ ния, приводящие к установлению предположительно истинных единичных предложений типа: «Сэр Уолтер Рэли не был атеистом». Однако деятель­ ность историка никоим образом не сводится только к этому. В самой исто­ рии встречаются попытки соединить известные факты в последовательные структуры и такое упорядочение фактов имеет почти столь же много обще­ го с научными теориями, как и концепции философии истории. Конечно, эти структуры нельзя проецировать в будущее. Тем не менее, они обладают не­ которой предсказательной силой. Определенное понимание того, что про­ изошло в прошлом, основанное на свидетельствах, дает нам возможность предсказать некоторый дополнительный факт — факт, о котором мы преж­ де'не знали, и независимое исследование может подтвердить это предсказа­ ние. То обстоятельство, что предсказанный факт имел место в прошлом, не должно нас смущать: это действительно предсказание. Если оно правиль­ но, то’мы, осуществив историческое исследование, впоследствии устано- вим'-предсказанный факт. Это весьма похоже на предсказание того, что мы увидим на небе, если осуществим определенные наблюдения. Так, обнару­ живши типично римские могилы в разных местах Югославии и зная обычай римМн хоронить мертвых вдоль дорог, мы можем предположить, что все эт^шмогилы расположены у некоей главной дороги. Дальнейшее исследова­ ние может подтвердить данное предсказание. Различие между наблюдением ^Теорией, таким образом, в истории совершенно аналогично этому отно­ шению в науке. Конечно, существует огромная разница между построения­ ми историков и научными теориями, однако она не больше, чем разница меж­ ду^концепциями философии истории и естественнонаучными теориями.

'Далее, неверно рассматривать сочинения историков просто как мате­ риал для будущих концепций философии истории (Тихо надеялся найти описательную теорию для своих наблюдений, однако нельзя предполагать, чтр^историки именно так рассматривают свои «наблюдения»). Отсюда не следует, что деятельность историков нельзя было бы так рассматривать, про­ сторами они этого не делают. Точно так же художник не смотрит на себя как*на поставщика данных для историка искусства, даже если порой оказывается*1что его деятельность дает материал для историка. Как бы мы ни ^характеризовали деятельность историка в ином контексте, данное ее ис- ^пкование не учитывает тех целей и критериев их достижения, которые

•войственны профессиональным историкам. И согласиться с этим толкова­

16 Артур Данто. Аналитическая философия истории

нием значило бы полностью изменить наше понятие об истории как интел­ лектуальной дисциплине. Если мне случается прочесть изложение Тридца­ тилетней войны, которое побуждает меня к размышлениям относительно исторического объяснения, то мы вправе сказать, что историк, написавший это изложение, побуждает к философским размышлениям. Однако в его цели не входило побуждать читателя к такого рода размышлениям. Здесь, ко­ нечно же, имеет место следующая ситуация. Один историк очень добросо­ вестно занимается установлением, скажем, некоторого факта прошлого. Затем другой историк использует этот факт, создавая определенное описа­ ние какого-то фрагмента прошлого. В глазах его коллег это описание мо­ жет быть удовлетворительным или неудовлетворительным. Если данное изложение неудовлетворительно, может быть предложено другое изложе­ ние, точно такого же вида, что и первое, но удовлетворяющее тем критери­ ям, с точки зрения которых было отвергнуто это первое изложение. Такие изложения (я еще буду говорить о критериях, которым должно удовлетво­ рять историческое описание) являются завершенными — в том смысле, что любое их улучшение продолжает оставаться в рамках истории. Иными сло­ вами, эти описания не являются подготовительными материалами для ка­ кого-то другого вида деятельности. Они могут быть использованы лишь для описаний такого же рода, удовлетворяющих тем же самым критериям.

В таком случае различие между историей и философией истории не может состоять в том, что последняя, в отличие от первой, создает описа­ ния, опирающиеся на исторический материал. Такие описания создаются как самой историей, так и философией истории. Поэтому, чтобы выхо­ дить за рамки истории и представлять собой нечто иное по сравнению с историей, описание, создаваемое философом истории, должно быть со­ вершенно иным по характеру. Конечно, в случае сходства с научными те­ ориями, оно было бы иным, ибо, как представляется на первый взгляд, научные теории относят к совершенно иному жанру и удовлетворяют иным критериям, нежели обычные исторические описания. Однако трудность заключается в том, что концепции философии истории отнюдь не похожи на научные теории. Если они и похожи на что-нибудь, то лишь на обыч­ ные исторические описания, в которые они вносят некоторые утвержде­ ния о будущем, что обычно не характерно для истории.

Это последнее сходство заключается не только в том, что, подобно истори­ ческим описаниям, концепции философии истории часто имеют структуру по­ вествования. Оно проявляется также в том, что концепции философии истории обычно стремятся к определенной интерпретации событий прошлого, что часто встречается в самой истории, но очень нетипично для науки. Концепции философии истории используют понятие интерпретации совершенно не свойственным, как мне представляется, для науки образом, — как опреде­ ленное понятие «значения». Они стремятся раскрыть то, что в особом и ис­

торически приемлемом смысле этого слова является «значением» того или иного события. Проф. Левит следующим образом характеризует субстан- - тивную философию истории: это есть, говорит он, «систематическая интер­ претация всеобщей истории в соответствии с некоторым принципом, бла­ годаря которому исторические события и процессы связываются в после­ довательности, чтобы обрести окончательное значение» 5.

Как можно понять это особое употребление слова «значение», которое совершенно отлично от того, как мы употребляем его, когда говорим, на­ пример, о значении термина, предложения или некоторого выражения? Мне кажется, это можно понять приблизительно следующим образом. Когда мы говорим, что события обладают определенным «значением», мы имеем в виду некоторую более широкую временную структуру, компонентами ко­ торой они являются. Такое употребление этого термина не является совсем уж необычным. Говоря, например, о каком-либо романе или пьесе, мы мо­ жем критически отметить, что тот или иной эпизод не имел значения, «был несущественным». Тем самым мы хотим сказать, что он не повлиял на даль­ нейшее действие, был излишним и, следовательно, эстетически неоправдан­ ным. Однако такое суждение относительно конкретного эпизода мы мо­ жем высказать лишь тогда, когда познакомились со всем романом или пье­ сой. До этого мы можем лишь сказать, что нам все еще неизвестно значение того или иного эпизода, хотя мы предполагаем, что они играют некоторую роль в развитии сюжета. Впоследствии мы могли бы сказать, что данный эпизод обладал тем или иным значением (если не окажется так * что он вообще не имел никакого значения и является недостатком пьесы). Я под­ черкиваю, что только ретроспективно мы имеем право говорить, что неко­ торый эпизод имеет определенное значение, и только относительно произ­ ведения в целом. Однако информация обо всем произведении у нас как раз й отсутствует, когда мы только начинаем с ним знакомиться. Поэтому если чТо-то раздражает нас как лишенное значения, мы должны подождать, что- 'бы"убедиться, так ли это; а если что-то кажется нам имеющим определенное значение, мы опять-таки должны подождать, чтобы убедиться в своей пра­ воте! Мы часто вынуждены пересматривать свои оценки значения того или иного эпизода в свете дальнейших событий. В этом смысле понятие значе­ ний используется также и в истории. И вот теперь, когда Великая француз­ ская революция давно завершилась, мы можем сказать, каково было значе- ^е^клятвы в зале для игры в мяч — значение, относительно которого мог- *и^сильно заблуждаться даже сами участники этого события. В этом смыс- ^г'мы можем считать, что философы истории пытаются понять значение %оытий в контексте исторического целого, напоминающего художествен­ ную целостность, однако в этом случае мы имеем дело с целостностью ис­ тории, охватывающий прошлое, настоящее и будущее. В отличие от тех, "‘о прочитал весь роман и с определенной уверенностью способен судить о

может быть, например, известно, что совершенное индивидом В в значи­ тельной степени было обусловлено влиянием на него деяний индивида А. С точки зрения историка, спрашивать о значении деяний А — значит ожи­ дать приблизительно такого ответа: это значение состоит в том, что они повлияли на деяния В. Ясно, что этот смысл понятия значения не является исчерпывающим: поэзия имеет значение только в том случае, если это по существу своему великая поэзия. И, по-видимому, можно доказать, что если бы .мы не употребляли термин «значимый» в некотором ином, внеисторическом, смысле, мы вообще не могли бы употреблять его в историческом смысле. Скажем, мы считаем деяния В великим свершением, имеющим боль­ шое значение; и вследствие этого эпизод в биографии В, когда он впервые познакомился с деянием А, мы склонны считать исполненным значения, по­ истине судьбоносным. Конечно, современники не видели этого значения, ибо великие деяния В еще не были совершены. В отличие от нас у них не было информации, которая появилась только после этого знакомства. Впос­ ледствии биограф может выделить этот эпизод как наиболее важное собы­ тие в жизни В. Современники же могли этого не заметить и не считать его заслуживающим упоминания. Между прочим, значение деяний А может зак­ лючаться только в том, что оно оказало влияние на деяния В.

В этой связи отметим, что, вспоминая и оценивая наши собственные действия и собственную небрежность, мы часто испытываем раскаяние или сожаление. Наше сожаление обычно выражается словами: «Если бы я толь­ ко,-знал...». Незнание, о котором мы здесь сожалеем, часто есть незнание будущего, которое со временем устраняется, и теперь нам известно то, что тогда не было и, возможно, не могло быть известно: следствия нашего дей­ ствия или бездействия. Вообще говоря, здесь подразумевается, что если бы тогда мы знали то, что знаем сейчас, то мы действовали бы иначе. Утверж­ дения такого рода, конечно, озадачивают. Если, например, мне известно, чт;о событие Е произойдет, то отсюда следует, что высказывание «Е про­ изойдет» истинно, поэтому Е должно произойти. Если же Е должно про­ изойти, то ничего нельзя сделать для того, чтобы предотвратить его появ­ ление и чтобы высказывание «Е произойдет» стало ложным. Поэтому со­ жаление или раскаяние здесь беспричинны. Если же, с другой стороны, я что-то могу сделать для того чтобы предотвратить появление Е, то тогда неверно, что Е должно появиться. А если я предотвращаю появление Е, выс­ казывание «Е произойдет» становится ложным и уже нельзя сказать, будто ^знаю, что Е произойдет. Если я могу что-то сделать относительно буду­ щего,-будущее не может быть известно; если же оно известно, мы ничего не ••ржем с ним сделать. Это старая головоломка, восходящая еще ко време- *WM Аристотеля, и позднее мы еще вернемся к ее анализу. Я считаю, что высказывание «Если бы я только знал...» нельзя понимать буквально: если бы'-я-действительно знал, я ничего не смог бы сделать. Однако это сожале­

20 Артур Данто. Аналитическая философия истории

ние выражает мысль о том, что в момент совершения наших действий мы не осознаем того их значения, которое придаем им впоследствии.-В этом зак­ лючается общая особенность исторического упорядочения событий: собы­ тия постоянно пере-писываются, а их значение пере-оценивается в свете более поздней информации. И благодаря обладанию этой информацией историк может сказать нечто такое, чего не смогли бы сказать очевидцы и

современники событий.

Спрашивать о значении некоего события в историческом смысле это­ го термина — значит ставить вопрос, на который можно ответить только в контексте завершенного рассказа [story]. Одно и то же событие будет приобретать различные значения в соответствии с тем рассказом, в кото­ рый оно включается, или, иными словами, в соответствии с разными мно­ жествами более поздних событий, с которыми его можно связать. Рассказ образует тот естественный контекст, в котором события приобретают ис­ торическое значение, и существует множество вопросов, которых я здесь даже не смогу коснуться, относительно критериев включенности в тот или иной рассказ — тех критериев, опираясь на которые, мы говорим, напри­ мер, что событие Е включено в рассказ S, а событие Е' — нет. Однако ясно, что рассказывать историю — значит исключать какие-то события, т.е. неявно обращаться к такого рода критериям. Столь же очевидно, что рассказ, в котором в качестве существенного элемента фигурирует собы­ тие Е, мы можем поведать только в том случае, если знаем, какие более поздние события связаны с Е, поэтому — в определенном смысле — мы можем рассказывать только истинные истории относительно прошлого. Иногда этому смыслу противоречат концепции субстантивной философии истории. Употребляя понятие значения в том же смысле, как и историки, полагающие, что события вплетаются в рассказ, представители филосо­ фии истории пытаются открыть значение событий еще до того, как про­ изошли более поздние события, которые только и придают значение пер­ вым. Они экстраполируют в будущее структуры повествования. Короче говоря, они пытаются рассказать историю еще до того, как это можно сделать. А рассказ, который их интересует, есть, без сомнения, вся исто­ рия, рассказ об истории в целом. Конечно, отсюда не следует, что каждое событие должно найти себе место в этом рассказе (рассказ, чтобы быть рассказом, должен опускать некоторые вещи). Это означает лишь, поми­ мо всего прочего, что представитель философии истории пытается открыть значение событий в контексте истории в целом. Стало быть, его способ упорядочения материала такой же, как у историка. Однако, как мы уви­ дим, разница заключается не только в более широком масштабе. Она свя­ зана также с определенным видом высказываний о будущем.

Существуют способы установить, что именно случится в будущем, и существуют даже способы исторического описания будущих событий.

Один из наиболее надежных способов состоит в том, чтобы подождать и увидеть, что произойдет, а потом написать историю этого. Но философы истории нетерпеливы. Они сегодня хотят сделать то, что историк, есте­ ственно, сможет сделать лишь гораздо позже. Они хотят настоящее и про­ шлое увидеть в перспективе будущего (причем завершенного будущего, ибо у всякого рассказа должен быть конец). Они стремятся описать собы­ тия. так, как обычно нельзя сделать в тот момент, когда эти события про­ исходят. Существуют описания (и я буду много говорить о них в этой кни­ ге), которые мы встречаем в сочинениях историков и которые характерны для- 1 их способа изложения, — описания, которые мы считаем достаточно понятными и даже истинными. Однако мы сочли бы их весьма невразу­ мительными и не заслуживающими доверия, если бы они были высказа­ ны в тот момент, когда происходило описываемое событие. Историк мо­ жет написать: «Автор "Племянника Рамо" родился в 1715 г.». Но было бы весьма странно, если бы кто-то в 1715 г. произнес: «Автор "Племянни­ ка Рамо" только что родился». И еще более странно было бы, если бы кто-то, скажем, в 1700 г. произнес эту фразу в будущем времени. Что мог­ ло бы означать такое утверждение в 1715 или, хуже того, в 1700 г.? Конеч­ но, можно было бы предсказать, что мадам Дидро родит какого-то писа­ теля, может быть, даже члена «Энциклопедии» («Вы произведете на свет энциклопедиста»), на том, например, основании, что на протяжении не­ скольких поколений мужчины в семье Дидро были литераторами. Одна­ ко говорить о нем как о потенциальном авторе конкретного еще не напи­ санного произведения — значит далеко выходить за рамки предсказания и впадать в пророчество, т.е. описывать настоящее в свете тех будущих событий, которые еще не произошли («Ты родишь Спасителя»). Тем не менее, именно такое описание событий, существенно опирающееся на бо­ лее поздние события, — будущие события по отношению к тому времени, когда дается описание, — пытается представить субстантивная филосо­ фия истории. Фактически она стремится написать историю событий до того, как они произошли, и дать изложение прошлого, опираясь на пони­ мание будущего.

Именно это в субстантивной философии истории я нахожу и интерес­ ным, и одновременно странным с философской точки зрения. Критики ^огда проводят важное различие между значением истории и значением ^истории п, чтобы выразить сомнение относительно законности всей фи­ лософской истории. Говорить о значении некоторого события — значит ^инимать какой-то контекст, в котором это событие значимо. Это — «зна- ^ е в истории», и вполне правомерно заниматься поисками такого зна-

22 Артур Данто. Аналитическая философия истории

наше событие. Так, восхождение Петрарки на вершину Ванту * имеет зна­ чение в совокупности событий, образующих Возрождение (быть может, даже не единственное значение в этом контексте). Однако можно поста­ вить вопрос о значении самого Возрождения. Этот вопрос требует ссылки на более широкий контекст и т.д. Существуют более или менее широкие контексты, но история в целом представляет собой, по-видимому, наибо­ лее широкий из таких контекстов и говорить о значении всей истории — значит лишать себя той контекстуальной структуры, в рамках которой такое обсуждение только и имеет смысл. Для истории в целом не суще­ ствует более широкого контекста, чем она сама. Хотя это чрезвычайно важное обстоятельство, оно, как мне представляется, по существу не зат­ рагивает субстантивную философию истории. Во-первых, философ может сказать, что история в целом получает свое значение из некоторого совер­ шенно внеисторического контекста, например из некоторого Божествен­ ного замысла, а Бог находится вне истории и вне времени. Во-вторых, он может, о чем я уже упоминал, указать на то, что приписывание историчес­ кого значения само зависит от приписывания некоего иного, внеистори­ ческого значения, например, деяния А исторически значимы как повлияв­ шие на В, ибо деяния В мы рассматриваем как важные в некотором совер­ шенно ином смысле. Затем философ может согласиться с тем, что нельзя говорить об историческом значении истории в целом, однако историчес­ кое значение никоим образом не является единственным видом значения. Наконец, он может указать на то, что под «историей в целом» он не обя­ зан понимать все события, которые произошли или произойдут. Далеко не все оказывается частью истории в целом и история в целом не является самым широким из возможных контекстов. Рассказ, как мы отмечали, чтото должен оставлять в стороне. Все, что происходило в Сибири, например

Гегель не считал частью истории 12. Он не отрицал того факта, что в Си­ бири происходили какие-то события, однако, с его точки зрения, эти со­ бытия не имели никакого значения для главного развития событий, исто­ рию которого он стремился представить. Говоря о значении истории в целом, он усматривал его в следующем: история — это поступательное движение к самосознанию Абсолютного Духа. Все происходившее в исто­ рии имело значение применительно к этому развитию или было лишено значения, однако Гегель никогда не задавался вопросом о значении окон­ чательного самосознания Абсолютного Духа. Если бы он поставил такой вопрос, то, безусловно, перешел бы к совершенно иному смыслу понятия «значение», нежели тот, в котором это понятие применяется к обычным

* Петрарка описывает это восхождение в письме к Дионисию из Борго Сан Сеполькро от 26 апреля 1336 г. Это письмо расценивают как одно из свидетельств ренессансного духа. См.: Петрарка Ф. Эстетические фрагменты / Пер., вступ. ст. и прим. В. В. Бибихина. М., 1982, с. 84—91, 323. — Прим, перев.

историческим событиям. Однако ошибка философов истории, как мне представляется, не сводится просто к смешению двух разных смыслов по­ нятия значения. Я уже говорил, что даже обычные историки отнюдь не всегда употребляют слово «значение» в одном и том же смысле. Если бы вещи были важны только с точки зрения истории, то бессмысленно было ;бы< говорить о чем-либо (скажем, о неаполитанской живописи XVIII сто­ летия), что оно представляет только исторический интерес.

И все-таки мне кажется, что субстантивная философия истории по сути своей ошибочна и опирается на фундаментальную ошибку. Ошибочно предщшагать, что мы способны написать историю событий еще до того, как ■ОНИ/совершились. Эту ошибку можно представить таким образом: филосо­ фы. пытаются дать неподходящее по времени описание событий, описать события так, как их нельзя описывать в данный момент. Я подразумеваю ;здесь тот известный факт, что мы пишем историю событий лишь после того, :Кате события произошли. Конечно, одной ссылки на этот факт еще недоста­ точно. Подлинно философская проблема состоит в том, чтобы объяснить этот факт. Ученые делают точные предсказания относительно будущего, даь'и -все мы на это способны в повседневной жизни. Однако этот вид выска­ зываний о будущем, которые делает философ истории или которых требует от него его деятельность, вызывает у меня подозрения. Их утверждения о прошлом и настоящем логически связаны с их утверждениями о будущем, и если последние неправомерны, первые не являются надежными. Историк описывает некоторые прошлые события, ссылаясь на другие события, ко­ торые для первых событий находятся в будущем, но для самого историка являются прошлым. Философ же истории описывает прошлые события, ссы­ лаясь на другие события, которые находятся в будущем и для описываемых событий и для самого философа. Я утверждаю, что нельзя принять точку зрения, оправдывающую такой род деятельности. Присущий истории спо­ соб упорядочения событий не допускает экстраполяции в будущее и струк­ туры, в соответствии с которыми осуществляется такое упорядочение, в этом смысле не являются научными теориями. Отчасти это обусловлено тем, что историческое значение связано с внеисторическим значением, а это после­ днее изменяется вместе с интересами людей. Рассказы, повествуемые ис­ ториками, связаны не только с периодом, к которому они относятся, но и

внеисторическими интересами историков как представителей человечес­ т в о рода. Если я прав, то в историческом описании всегда присутствует ^устранимая конвенциональность и произвольность, поэтому чрезвычай-

****трудно, если вообще возможно, говорить — как это пытаются делать представители субстантивной философии истории — о единственном рассвазе, повествующем об истории в целом или о любом множестве событий, ^мософия истории является интеллектуальным монстром, «кентавром»,

***однажды назвал ее Якоб Буркхардт 13, не являющимся ни историей, ни