3.8. Городской Дом в петербургской повести «Пиковая дама»

Если в «Повестях Белкина», «Дубровском» так или иначе показана сложная ситуация усадебного Дома, то в повести «Пиковая дама» представлен городской Дом.

Самые различные отклики получила повесть среди исследователей, что обусловливалось ее содержанием. С одной стороны, действие здесь мотивируется реалистически, психологией героя, а с другой, в ход событий вмешивается сверхъестественная сила. Поклонники реалистической интерпретации обосновывали свою аргументацию тем, что Пушкин с его трезвым умом, с его любовью к простому и реальному не мог всерьез рассматривать фантастическое как фактор действия. В. Шмид же считает, что «…Пушкин, будучи учеником французского XVIII века, верил, как показывают его поступки в важных жизненных ситуациях, по крайней мере, наполовину в действие оккультных сил» [213, С. 6]. О сложном соотношении фантастического и реального говорит Н.К. Гей: «Все и на событийно-сюжетном, и на повествовательно-стилевом уровне одновременно служит утверждению реальности фантастического и фантастической реальности, оборачиваясь сложной и одновременной предельно точной цепочкой мотивировок характера, поступков, событий (фанатическая одержимость идеей обогащения, бедность Германна и педантическая целенаправленность его натуры)» [87, С. 188]. Это сочетание реального и фантастического создает неповторимое своеобразие повести и позволяет ярче выразить характеры героев. Фантастика и реальность для Пушкина не альтернативны, это аргументы художественного постижения сущего, средство проникновения в «тонкий мир», во внутренний мир человека, способ сделать его реальным объектом постижения. Мир психологических феноменов раскрывается не в непосредственных выявлениях, не как внутренний мир человека, но, скорее, в плане вещного бытия [87, С. 190]. Не случайно Достоевский считал «Пиковую даму» верхом художественного совершенства [7, С. 151].

В повести представлены несколько домов: игорный, дом Чекалинского и дом графини. Именно в ее доме соединяются история и традиции. Это та история, которая представляет собой нарушение гармонии человеческого бытия.

Старая графиня сама по себе находится как бы на грани реальности и чего-то несуществующего. Она машинально, по привычке, продолжает вести ту жизнь, которой когда-то жила, и сохранять те обычаи и порядки, которые знала. Уже в описании графини постоянно подчеркивается ее несоответствие реальности: «Графиня не имела ни малейшего притязания на красоту, давно увядшую, но сохраняла все привычки своей молодости, строго следовала модам семидесятых годов и одевалась так же долго, так же старательно, как и шестьдесят лет тому назад» [27, 6, С. 324].

Дом старой графини еще хранит в себе все традиции и обычаи предыдущего века, он такой же отживающий, как и его хозяйка. В залах ее дома старинные перепачканные кресла, киот, наполненный старинными образами, золотая лампада, полинялые штофные кресла и диваны с пуховыми подушками, с сошедшей позолотой. Здесь особенно подчеркивают несоответствие новому эпитеты: «старинные», «полинялые», «сошедшая позолота». Все мелочи этого дома тоже говорят о возрасте их хозяйки: «По всем углам торчали фарфоровые пастушки, столовые часы работы славного Leroy, коробочки, рулетки, веера и разные дамские игрушки, изобретенные в конце минувшего столетия…» [27, 6, С. 337–338]. Вместе с тем, графиня представляет собой уникальное явление, поскольку самим своим образом соединяет прошлое и настоящее на уровне Дома. В описании ее типичного петербургского дома, который как бы начинен предметами из разных эпох, особенно ярко отражается период европеизации. Это перечисление предметов быта во многом повторяет описание петербургского дома Онегина. В этих домах много разных вещей, но нет настоящего тепла и уюта, нет атмосферы домашности. Здесь, в доме графини, вещи как бы сложены кем-то когда-то и хранятся, как в кладовой, они уже тоже вслед за хозяйкой почти неживые. Так же, как «перед кивотом, наполненным старинными образами, теплилась золотая лампада», так и в доме графини только теплится жизнь. И этот уголок перед лампадкой является единственным живым местом в доме графини.

Описывая гостей дома графини, автор использует прием олицетворения, когда неодушевленные предметы выглядят или заменяют живые: «Улица была заставлена экипажами, кареты одна за другою катились к освещенному подъезду. Из карет поминутно вытягивались то стройная нога молодой красавицы, то гремучая ботфорта, то полосатый чулок и дипломатический башмак. Шубы и плащи мелькали мимо величавого швейцара» [27, 6, С. 331–332]. И наоборот, такими же неодушевленными живыми выглядят и те, кто живет в этом доме. Возможно, не случайно Германн постоянно оказывается возле этого дома. И не случайно именно на Германна так подействовал рассказ о старой графине. Есть что-то, что сближает пушкинских героев: старую графиню и Германна – это духовная опустошенность. Графиня представляет собой тот тип русской дворянки, которая была вовлечена мощной волной европеизации и не смогла выстоять. Она не имела семьи в понимании традиционного русского дома, поскольку ее муж был «…род бабушкина дворецкого» и «боялся ее как огня..». Она в молодости «ездила в Париж и была там в большой моде». Мушки, фижмы, балы, игра в карты, волокитство – вот те занятия, которым она посвятила себя. Дом ее тоже был устроен в полном противоречии с русскими традициями: она устраивала наказание для мужа, могла дать ему пощечину и поступала так, как считала нужным, не советуясь с мужем. Для нее характерно унизить кого-то, чтобы возвеличить себя. А более нравственным считалось выплатить карточный долг, ради этого графиня готова на любой поступок. Четверо ее сыновей тоже проигрывали свою жизнь в карты и «были отчаянные игроки». Можно сказать, что пространство ее дома является «мертвым». И не случайно в этот неживой или отживающий мир попадает Германн со своей такой же мертвой идеей. С его образом в повести появляется и тема бездомья.

Германн видит свое счастие в том, чтобы узнать тайну карт, и ради этого он готов на все: «Что, если, – думал он на другой день вечером, бродя по Петербургу, – что, если старая графиня откроет мне свою тайну! – или назначит мне эти три верные карты! Почему ж не попробовать своего счастия?.. Представиться ей, подбиться в ее милость, – пожалуй, сделаться ее любовником, – но на это все требуется время – а ей восемьдесят семь лет, – она может умереть через неделю, – через два дня!.. Да и самый анекдот?.. Можно ли ему верить?..» [27, 6, С. 331]. Безнравственность Германна проявляется и в отношении к Лизавете Ивановне. То, что военный инженер не столько отдал свое сердце молодой девушке, сколько намерен приобрести с ее помощью богатство, становится ясным, когда он в роковую ночь проходит не через левую дверь, ведущую в комнату Лизаветы Ивановны, а через правую, ведущую в кабинет старой графини. И здесь героиня понимает, что «…эти страстные письма, эти пламенные требования, это дерзкое, упорное преследование, все это было не любовь! – Деньги, – вот чего алкала его душа! Не она могла утолить его желания и осчастливить его! Бедная воспитанница была не что иное, как слепая помощница разбойника, убийцы ее благодетельницы!..» [27, 6, С. 345].

Однако и для самой Лизаветы Ивановны жизнь в этом доме не проходит бесследно, этот вирус безнравственности, эгоизма, бездуховности и безжизненности заразен для всех обитателей дома, представляющего собой только место для проживания людей. Не случайно слуги обкрадывают саму графиню, а «бедная воспитанница» Лизавета Ивановна является косвенной причиной смерти графини, назначив свидание Германну прямо в доме своей благодетельницы.

Вместе с тем, Лизавета Ивановна, которая поначалу предстает как несчастная героиня сентиментальной повести, в эпилоге оказывается удачливой устроительницей своего счастья: она выходит замуж за «очень любезного молодого человека» с «порядочным состоянием», приобретенным, по всей вероятности, его отцом, бывшим управителем графини. И все свои обиды Лизавета Ивановна может возместить на бедной родственнице, которая теперь у нее воспитывается.

Другой петербургский дом, представленный в повести, – дом богатого игрока Чекалинского. Он очень популярен в свете, особенно у молодежи, чем же? «… открытый стол, славный повар, ласковость и веселость приобрели уважение публики. Молодежь к нему нахлынула, забывая балы для карт и предпочитая соблазны фараона обольщениям волокитства» [27, 6, С. 352]. Устройство этого дома полностью соответствует новому времени, здесь мы видим дом, представляющий собой место для встреч и общения знакомых и малознакомых людей, при этом среди гостей Чекалинского не только молодежь, но люди уважаемые: генералы, тайные советники. Хозяина тоже нельзя назвать молодым: «Он был человек лет шестидесяти, самой почтенной наружности; голова покрыта была серебряной сединою; полное и свежее лицо изображало добродушие; глаза блистали, оживленные всегдашнею улыбкою» [27, 6, С. 352]. Чекалинский – игрок, обладающий «долговременной опытностью», преуспевший и живущий за счет игры.

Таким образом, в этих петербургских домах не присутствует ничего из традиционного русского Дома, что и приводит к трагическим последствиям для старой графини и к определенной славе для Чекалинского. Не случайно, на наш взгляд, одной из глав повести предпослан эпиграф: «... Человек, у которого нет никаких нравственных правил и ничего святого» [27, 6, С. 342]. А вот характеристика главного героя, отчасти насмешливая, отчасти соответствующая действительности: «Этот Германн, – продолжал Томский, – лицо истинно романическое: у него профиль Наполеона, а душа Мефистофеля. Я думаю, что на его совести по крайней мере три злодейства…» [27, 6, С. 343].

Таким образом, городской дом связан с разрушением, утратой нравственных критериев и характеризуется вседозволенностью. И в этом смысле нельзя не согласиться с мнением исследователя, что в творчестве Пушкина «столица соотносится … прежде всего, с мотивом смерти… от Петербурга… веет смертью, смертью духовной… и мотив физической или духовной смерти является лейтмотивом столицы» [94].