3.5.1. Сказка о царе Салтане

М.К. Азадовский обращает внимание на трудность решения вопроса об источниках этой сказки. С одной стороны, считает он, «налицо все данные для того, чтобы возвести эту сказку всецело к устной фольклорной традиции, как это обычно и делается» [53, С. 150]. А с другой, замечает ученый, целый ряд факторов (стилизованное под черты лубочной повести название «Сказка о царе Салтане, о сыне его славном и могучем богатыре князе Гвидоне Салтановиче и о прекрасной царевне Лебеди», имя Гвидон, взятое из лубочной сказки о Бове) явно ориентируют эту сказку на книжную традицию. Причем М.К. Азадовский справедливо предполагает, что эти черты западноевропейской авантюрной повести «отражены не непосредственно, а через лубочные повести» [53, С. 156].

Женский мир сразу и вдруг врывается в сказку:

Три девицы под окном

Пряли поздно вечерком [35, С. 422].

Это представление женского труда, что связано с понятием доброй жены. Кроме того, этот вид женского труда дает возможность петь, мечтать и говорить. Мечты трех девиц (сестер) связаны, во-первых, с замужеством, а во-вторых, с самым высоким статусом замужества – стать женой царя, царицей. Это уже дает нам основание предположить, что здесь можно увидеть черты злого начала (самомнения, заносчивости, гордости), то есть того, что связано было в древнерусской традиции с понятием злой жены.

Важно, что тон разговора и фантазии задает первая девица (очевидно старшая), которая в обмен на статус царицы предлагает материальные блага:

То на весь крещеный мир

Приготовила б я пир [35, С. 420].

Ей вторит и другая:

То на весь бы мир одна

Наткала я полотна [35, С. 420].

Здесь проявляются явные черты злых жен, которые к тому же все хотят сделать сами, ни с кем не советуясь и никого не слушая.

Третья же, спровоцированная фантазиями сестриц, предлагает то, что является главной сущностью женщины вообще и доброй жены, в частности, – это благо духовное, продолжение рода, потому что в ней присутствует главное качество доброй жены – она мать:

Я б для батюшки-царя

Родила богатыря [35, С. 420].

Таким образом, уже начало сказки жестко поделило женский мир на две части: добрую и злую. Злая часть в количественном отношении сильнее (кроме двух сестриц, к ней присоединяется и мать – сватья баба Бабариха, взявшая сторону старших своих дочерей).

Но вернемся к началу. Добрый батюшка-царь не забывает сестриц своей суженой и определяет им место при царском дворе сообразно их желаниям:

Вы ж, голубушки-сестрицы,

Выбирайтесь из светлицы,

Поезжайте вслед за мной,

Вслед за мной и за сестрой:

Будь одна из вас ткачиха,

А другая повариха [35, С. 421].

Казалось бы, нет ничего, что бы могло обидеть сестриц, более того, они должны быть довольны: царь их обласкал и приветил. Но именно то, что они не смогли акцентировать в своих девичьих амбициях такого простого решения, как их младшая сестра, и приводит их души в смятение:

В кухне злится повариха,

Плачет у станка ткачиха,

И завидуют оне

Государевой жене [35, С. 421].

В этом тексте три глагола являются ключевыми, определившими остальное повествование: злится, плачет, завидуют. Пушкин, возможно, интуитивно ориентируется на модель злой жены так, как она слагалась в древнерусской традиции, показывает нам, во-первых, неоднозначное состояние: одна злится, то есть находится в состоянии агрессии, другая плачет, то есть страдает, но это страдание связано с обидой, что и приводит обеих к самому главному пороку, на который указывала древнерусская дидактическая литература – зависти. Не случайно Пушкин во многих своих текстах призывал читателя «не страшиться» обиды. Так был создан, «соткался» образ злых жен, к которым, как мы сказали выше, примкнула «сватья баба Бабариха». Злость всех троих изощренная, она приводит не просто к клевете, подкупу, подмене и т.д., но и к желанию извести свою сестру.

А ткачиха с поварихой,

С сватьей бабой Бабарихой

Извести ее хотят,

Перенять гонца велят [35, С. 422].

Немного позже они творят еще худшее:

Обобрать его (гонца – Р.Г., И.К.) велят;

Допьяна гонца поят

И в суму его пустую

Суют грамоту другую –

И привез гонец хмельной

В тот же день приказ такой…[35, С. 423].

Нам представляется, что Пушкин не случайно делает мать сообщницей сестриц-злодеек. От этого эффект злодейства усиливается. Ведь Бабариха – мать, а ее злодейские поступки лишь усиливают степень вины. Кроме того, важно и то, что это старая женщина, ведь возраст соотносим с поведением злой жены. Думаем, что Пушкин это учитывает, поэтому появление старухи в «Сказке о рыбаке и рыбке» – это лишь продолжение названной темы. Слова «извести» нет в «Словаре языка Пушкина», но есть существительное «извет», означающее «донос, наговор, клевету» [47, т. 2, С. 189]. В «Толковом словаре Даля» даны значения глагола «изводить». Среди них такие, как «губить, морить кого, истреблять, отравлять, … портить заговором» [42, С. 15]. Так объединенные родственными узами и съедаемые завистью злые жены доводят свои деяния сначала до чудовищной клеветы:

Родила царица в ночь

Не то сына, не то дочь;

Не мышонка, не лягушку,

А неведому зверюшку [35, С. 422].

А затем до откровенной жестокости:

Царь велит своим боярам,

Времени не тратя даром,

И царицу, и приплод

Тайно бросить в бездну вод [35, С. 423].

В последней цитате мы выделяем слово «тайно». Зло не любит огласки, нарушение нравственных правил связано с тайной, с желанием затаиться. Не случайно в одном из пушкинских стихотворений читаем:

Но свет… Жестоких осуждений

Не изменяет он своих:

Он не карает заблуждений,

Но тайны требует от них [35, С. 141].

Дальнейшая «деятельность» злых жен выражается в том, чтобы царь-батюшка был полностью в их власти, полностью подчинен злой воле. Их не тревожит (а может быть, они не могут или не хотят этого замечать), что злая их воля не может отвлечь царя от того, что случилось:

… весь сияя в злате,

Царь Салтан сидит в палате

На престоле и в венце

С грустной думой на лице;

А ткачиха с поварихой,

С сватьей бабой Бабарихой

Около царя сидят

И в глаза ему глядят [35, С. 429].

Они завлекают его всевозможными байками о чудесах, зная его «слабые» места: «Чуду царь Салтан дивится…» [35, С. 430]. Важно обратить внимание на то, что зло и злобность этих героинь в сказке как-то наказывается. Но наказание это вершит молодая и энергичная мужская сила в лице родственника – князя Гвидона:

А комар-то злится, злится –

И впился комар как раз

Тетке прямо в правый глаз.

Повариха побледнела,

Обмерла и окривела [35, С. 430].

И далее:

А Гвидон-то злится, злится…

Зажужжал он и как раз

Тетке сел на левый глаз [35, С. 436].

И наконец:

А царевич хоть и злится,

Но жалеет он очей

Старой бабушки своей;

Он над ней жужжит, кружится –

Прямо на нос к ней садится,

Нос ужалил богатырь;

На носу вскочил волдырь [35, С. 442].

Но как видим, в этом наказании нет той жестокости, которая была прежде. В нем больше жалости («жалеет он очей старой бабушки своей»). И хотя неприязнь по мере повествования к ним нарастает, они «злыми жабами глядят», все же зло их побеждено иными моделями поведения. Это прежде всего нежелание вступать с ними в спор:

Гости умные молчат:

Спорить с бабой не хотят [35, С. 441].

А главное, конечно же, в противостоянии злу – это очевидная победа доброго начала.

Вот почему Пушкину важно здесь – не наказать зло, ответив на зло жестокостью. Как это похоже на модель наказания в «Домострое»! И еще один важный нюанс: прощение злых жен происходит тогда, когда они, преодолев свое коварство, свой страх перед наказанием, все же повинились. Это полностью совпадает с христианской моделью прощения:

А ткачиха с поварихой,

С сватьей бабой Бабарихой,

Разбежались по углам;

Их нашли насилу там.

Тут во всем они признались,

Повинились, разрыдались…[35, С. 450].

Таким образом, в данной сказке не только поведение злых жен соотносимо с образами злых жен в древнерусских источниках, но и сама борьба с ним решается Пушкиным в духе нравственно-этических принципов древнерусских текстов, рассмотренных нами.

В.С. Непомнящий справедливо заметил, что в рассматриваемых нами сказках Пушкин, «сделав центром этого мира интимный круг семьи, … предельно сужает сферу зла… В этой сфере царит баба…Добро же ярче всего раскрывается в женственности [150, С. 224]. Соглашаясь в целом с этим тонким замечанием, уточним, однако, что женственность эта реализуется в образах добрых жен, в том, какими чертами наделяет их поэт и как эти черты соотносимы с древнерусской традицией.

Первое впечатление, которое остается в памяти после прочтения этой сказки от Царицы, рискнем охарактеризовать как «поэтику тишины». Она мало говорит. Если ее сестрицы говорят: «говорит одна девица», «говорит ее сестрица», то она «молвила». Нам думается, что здесь можно отметить некоторую разность семантических оттенков, где «говорит» означает беспрерывное действие, отчего глагол несовершенного вида, а «молвила» – сиюминутное, совершенное действие, что уже может означать ее немногословность. Заметим сразу, что Пушкин этот же глагол употребляет и применительно к Царевне-Лебеди: «…молвит русским языком», а ведь у него ничего случайного нет! Ее немногословность проявляется и далее, ее желание выражено просто и немногословно:

Я б для батюшки-царя

Родила богатыря [35, С. 420].

Думаем, что эти качества доброй жены не могли не произвести желаемого результата и на их царя:

Речь последней по всему

Полюбилася ему [35, С. 421].

Для нее характерна деятельность, она держит слово во всем, а, родив, проявляется прежде всего как любящая мать, защитница своего ребенка:

И царица над ребенком,

Как орлица над орленком [35, С. 422].

Но она и добрая, и прилежная жена, а потому не забывает и о муже:

Шлет с письмом она гонца,

Чтоб обрадовать отца [35, С. 422].

Наконец, она не ропщет ни на судьбу, ни на волю мужа, которую ей объявляют:

Объявили царску волю –

Ей и сыну злую долю,

Прочитали вслух указ,

И царицу в тот же час

В бочку с сыном посадили,

Засмолили, покатили

И пустили в Окиян –

Так велел-де царь Салтан [35, С. 423].

Это не значит, что она не страдает. Скупыми, но емкими словами Пушкин передает ее состояние тоски, отчаяния, боли и скорее не за себя, а за сына:

Словно горькая вдовица,

Плачет, бьется в ней царица…[35, С. 423].

Затем вновь она уподабливается птице, как и в первый раз. Ее дальнейшее описание все время с ребенком, потому что она прежде всего мать:

Мать с младенцем спасена…

Мать и сын теперь на воле…[35, С. 426].

А царевич и царица,

Целый день проведши так,

Лечь решились натощак… [35, С. 426].

Мать и сын идут ко граду [35, С. 426].

Любопытно то, что Пушкин говорит в первый раз о сыне и матери так: «Мать с младенцем». Это кажется странным, тем более, что мы знаем, что ребенок рос «не по дням, а по часам», что он уже вышел на волю богатырем, а лебедь называет его: «мой могучий избавитель», что буквально на следующий день он будет наречен князем Гвидоном. Видимо, для Пушкина важно подчеркнуть черты сходства царицы-матери и Богородицы. Ряд пушкинистов (Криницын А.Б., Васильев Б.А. и др.), богословов (митрополит Антоний (Храповицкий) обращали внимание на то, как значим образ Богородицы для поэта. Сам он в этом тоже признается в 1830 г. в стихотворении «Мадонна»:

В простом углу моем, средь медленных трудов,

Одной картины я желал быть вечно зритель,

Одной: чтоб на меня с холста, как с облаков,

Пречистая и наш Божественный спаситель –

Она с величием, он с разумом в очах… [32, С. 176].

В этом же году им написано стихотворение «В начале жизни школу помню я…». В пушкинистике существует ряд различных толкований образа «некоей жены» (Г.А. Гуковского, А.А. Тахо-Годи, А.Б. Криницына, Б.А. Васильева, С.В. Березкиной и др.). Нам ближе то, в котором «некую жену» трактуют как Богородицу. С.В. Березкина замечает об этом: «Пушкин наделил персонаж стихотворения смирением, убогой одеждой, величавостью, строгостью, приятным сладким голосом», спокойствием, наконец, особым даром бесед «с младенцами» («полные святыни словеса»)… Некая жена обладает совершенной материнской любовью, не способной по неразумию или в страстном увлечении привнести в детскую душу греховный умысел или чувство. При этом она странно, воистину девственно отстранена от мира. «…она, несмотря на всю свою строгость, никого не наказывает…» [65, С. 183]. Исследовательница полагает, что «в образе «некоей жены» Пушкин воплотил свои представления об идеальном материнстве» [65, С. 183]. Это наблюдение соотносимо, на наш взгляд, с теми характеристиками Богородицы, которые даны в древнерусских памятниках. Так, Великие Четьи-Минеи, собранные Всероссийским митрополитом Макарием, опубликованные в 1868 г. в Памятниках славяно-русской письменности, дают нам портрет девы Марии так, как она воспринималась русскими православными: «Обычаи же бяше тако: чиста по всему, и малоглаголива, и скоропослушлива, и благоименита, недерзновенна ко всякому человеку, ненасмешлива, негневлива, немятежна, благоприятна, честна и чтящи и поклоняющиеся всякому человеку, яко дивитеся всем разуму ея и глаголанию ея» [8, С. 92]. Эти черты Богородицы можно увидеть не только в образах русских праведных жен, о чем пишет Т.Р. Руди, но и в изображении добрых жен в пушкинских сказках и, в частности, в «Сказке о царе Салтане».

Любопытно также и то, что, находясь все время с сыном, она определила и нравственные понятия в его поведении. В бочке он просит стихию (волны) не губить «наши души». Их освобождение связано с именем Бога:

Но из бочки кто их вынет?

Бог неужто их покинет? [35, С. 424].

Особенно же ярко проявляются воспитательные функции царицы-матери в том, что сын почитает мать:

И среди своей столицы,

С разрешения царицы (выделено нами – Р.Г., И.К.)

В тот же день стал княжить он…[35, С. 427].

Особенностью образа царицы-матери в этой сказке является ее корректность по отношению к миру и людям. После ее первой реплики, когда она обещала родить богатыря, вторая появляется только тогда, когда она увидела город на острове. Но и здесь Пушкин подчеркивает ее немногословность:

Он скорей царицу будит;

Та как ахнет…[35, С. 426].

Однако ее функция строгой и одновременно доброй матери дальше реализуется опосредованно, но не менее емко. Восхищенный

Князь царевну обнимает,

К белой груди прижимает

И ведет ее скорей

К милой матушке своей [35, С. 444].

Дальнейшее повествование позволяет утверждать, насколько важно для сына материнское благословение. Во-первых, он пал ей в ноги, во-вторых, умолял ее:

Князь ей в ноги, умоляя:

«Государыня – родная!

Выбрал я жену себе,

Дочь послушную тебе.

Просим оба разрешенья,

Твоего благословенья:

Ты детей благослови

Жить в совете и любви» [35, С. 444].

Кто как не мать научила сына Божьим заповедям, одна из которых заключалась в том, что только благословение даст детям мир и счастье. Гвидон обучен и иерархическим ценностям в поведении жениха и невесты: говорит жених (сын) от имени обоих (невеста молчит, потупя взор, как ей и положено!) Они во всем покорны родительской воле:

Над главою их покорной (выделено нами – Р.Г., И.К.)

Мать с иконой чудотворной

Слезы льет и говорит:

«Бог вас, дети, наградит» [35, С. 444].

Эта третья фраза царицы-матери самая, пожалуй, значимая, хотя и краткая, и скупая. Она по-прежнему чувствительна, но эта чувствительность вновь связана со счастьем и благополучием ее сына. Она не утратила лучших качеств своей души, вот почему она «милая матушка» и «государыня – родная». В одной фразе и одном жесте Пушкин передает главное в ее сущности: она глубоко верующая в Бога и воцерковленная. Это выражается в том, что она благословляет детей «иконой чудотворной» и делает это с именем Бога и с надеждой на него: «Бог вас, дети, наградит». Нигде и ни в чем она далее не проявила своих эмоций, она, как и Богородица, остается до конца «чиста по всему и малоглаголива…». Она всегда останется для сына «матушкой» его «родной», а для мужа – радостью и утешением на всю жизнь.

Другой образ доброй жены в сказке – это Царевна-Лебедь. Она предстает перед Гвидоном в обличье птицы, одной из самых красивых – лебеди. Ее в этом обличии характеризуют терпение (она нигде и ни в чем не дает даже намека на то, какие страдания ей пришлось пережить, находясь под властью чародея-коршуна). Ей свойственна одна из лучших черт в человеке вообще и в женщине в частности. Она благодарна за добро, сотворенное для нее. Ее обещание:

Век тебя я не забуду:

Ты найдешь меня повсюду…[35, С. 426].

– это не просто красивые слова. Вот отчего Гвидон сразу угадал основное свойство ее характера – постоянство. Вот отчего он сразу говорит матери:

… То ли будет? –

Говорит он. – Вижу я:

Лебедь тешится моя [35, С. 426].

Отметим это местоимение «моя». Не знак ли это той особой доверительности и симпатии, которая сразу возникла в их отношениях? Как доказательство того, что это именно так – то, что Гвидону необходимо общение с Лебедью, особенно в тяжелые для него моменты жизни. Прочитав сказку, понимаешь, что материальные блага для юного князя важны менее всего. Хотя он и проявляется как рачительный хозяин, что является добродетелью. Когда Лебедь сотворила очередное чудо с белкой,

Князь для белочки потом

Выстроил хрустальный дом.

Караул к нему приставил

И притом дьяка заставил

Строгий счет орехам весть.

Князю прибыль – белке честь [35, С. 432].

Все же главный мотив его поведения – увидеть отца (о нем ему могла говорить и, наверное, только хорошее, мать), узнать о нем, о его жизни. Вот почему он уверен, что Лебедь, как никто другой, поможет, посоветует, утешит. И она ведет себя именно так, то есть как добрая утешительница. Да и появляется она перед ним в особенно тяжелые минуты:

Гости в путь, а князь Гвидон

С берега душой печальной

Провожает бег их дальний;

Глядь – поверх текучих вод

Лебедь белая плывет [35, С. 428].

Ей он может доверить самое сокровенное: и что «грусть-тоска» его «съедает», и что «видеть» он «б хотел отца». И она помогает ему. Постепенно князь не может уже жить без Лебеди и ее участия, поэтому

Снова князь у моря ходит,

С синя моря глаз не сводит… [35, С. 431].

И далее:

Молит князь: душа-де просит,

Так и тянет и уносит [35, С. 433].

В каждом эпизоде Лебедь ведет себя сочувственно и проникновенно. Ее вопросы – это вопросы утешения:

Здравствуй, князь ты мой прекрасный!

Что ты тих, как день ненастный?

Опечалился чему? [35, С. 428].

И доказательство тому – возвращение князя после свидания с Лебедью «с ободренной душой», «забывши горе». Таким образом, до превращения в прекрасную царевну она ведет себя в лучших традициях доброй жены, какой она была представлена в древнерусской литературе. Перед тем, как она явилась Гвидону «в красе невиданной своей», она проявляется как мудрая дева, испытывающая его (ср. с Февронией) для того, чтобы окончательно убедиться в серьезности его намерений. Князь ценит ее мудрость и добрые советы, во всех вопросах она для него является авторитетом, вот почему «князь со страхом ждет ответа». Пушкин достаточно давно, еще в период своей южной ссылки в 1823 г. в письме к П.А. Вяземскому, высказал эстетическое кредо своего творчества: «…не надобно все высказывать – это есть тайна занимательности» [25, С. 62].

Этому принципу он оказался верен до конца. В 30-е гг., когда он обратился к литературной сказке, данный принцип творчества оказался для него особенно значимым. Несколько слов, две синтаксические конструкции «князь со страхом ждет ответа» и «Лебедь белая молчит» наполняют безмолвие глубоким смыслом: здесь и состояние князя, и состояние доброй жены – Лебеди. И только после этого мы читаем:

И подумав, говорит… [35, С. 443].

Еще одно качество доброй жены: спокойствие, рассудительность, неторопливость проявляются в Царевне-Лебеди. Ее суждения о семье и семейных отношениях не случайны, поэтому мудры и обстоятельны:

……………………………..

Но жена не рукавица:

С белой ручки не стряхнешь,

Да за пояс не заткнешь [35, С. 443].

И она просит своего князя все как следует обдумать и взвесить:

Услужу тебе советом –

Слушай: обо всем об этом

Пораздумай ты путем,

Не раскаяться б потом [35, С. 443].

Внутреннее состояние царевны-Лебеди – спокойное и уравновешенное, все чувства спрятаны, закрыты. Поведение князя Гвидона, напротив, импульсивно, стихийно, горячо и внешне эмоционально:

Князь пред нею стал божиться,

Что пора ему жениться,

Что об этом обо всем

Передумал он путем;

Что готов душою страстной

За царевною прекрасной

Он пешком идти отсель,

Хоть за тридевять земель [35, С. 443].

Чем-то этот эпизод напоминает рассмотренный нами выше диалог Петра и Февронии. Женская мудрость в нем заставила Февронию неторопливо воткнуть иглу, обмотать нитку и покориться воле мужа. То же сделала и Лебедь:

Лебедь тут, вздохнув глубоко,

Молвила: «Зачем далеко?

Знай, близка судьба твоя,

Ведь царевна эта – я [35, С. 443].

Как бы ни поразительна была неземная красота царевны, психологически она естественна и закономерна, потому что красота эта гармонично соединена с ее внутренней красотой, которой, думаем, уже пленился ранее князь Гвидон, хотя и сам еще не знал этого. Вот почему он сразу же «царевну обнимает, к белой груди прижимает». Да и в этой внешней прелести – лишь следствие ее внутренних качеств:

А сама-то величава,

Выступает, будто пава;

А как речь-то говорит,

Словно реченька журчит [35, С. 444].

Образ Царевны-Лебеди соответствует тем характеристикам доброй жены, которые выработаны древнерусской культурой. Немудрено, что после обретения семейного счастья с доброй женой, «грусть-тоска» покинула князя, он:

Дома на сей раз остался

И с женою не расстался [35, С. 445].

Так в этой пушкинской сказке проявилось его понимание женского мира как одного из важнейших составляющих русского Дома.