2.3. Особенности модели Дома в русской литературе второй половины XVIII – начала XIX вв. (г.Р. Державин, м.Н. Муравьев, н.М. Карамзин)

2.3.1. Дом в поэтическом мире г.Р. Державина

Во второй половине XVIII в. модель русского Дома также сложна и неоднозначна. Попытку определенной гармонизации в этом вопросе представляет в своем творчестве Г.Р. Державин. Его поэзия в целом и осмысление русского Дома в частности свидетельствует о том, что он стремился избежать противопоставлений, которые были характерны для первой половины века.

Вся жизнь Державина, трагические ее изломы вели его так или иначе к тому, чего он был лишен, – своего Дома. Рано выйдя на дорогу жизни, вынужденный долгое время находиться в солдатской казарме, он тем не менее не утратил тех нравственных устоев, которые кровно связывали его с традиционным русским домом. Как отмечал в своей книге о Державине В. Ходасевич, «он вырос в глуши, воспитался в казарме, да на постоялом дворе, да в огне пугачевщины. С младенчества было ему внушено несколько твердых и простых правил веры и нравственности. Добро и зло разделял он ясно, отчетливо…» [202, С. 64]. Был он открыт для людей, мог отдать последние деньги нуждающемуся. Но веяния времени коснулись и его. Не избежал он увлечения картежной игрой и имел слабость к женскому полу. Так сама его жизнь протекала на стыке «своего» – это традиции семьи, верность им, заботе о домашних, матери и «чужого» – тех нововведений, которые воспитали в нем и повышенный гражданский пафос, граничащий с экзальтацией, и эпикурейское наслаждение жизнью. Таким образом, он соединил и в своей душе, и в своем поэтическом мире два типа дома – городской и усадебный. И оба они, каждый по-своему, запечатлены в его поэзии.

Уже в 70-е гг. в поэзии Державина представлен мир «пограничный» – между городом и усадьбой, но более примыкающий к городскому дому – это сады за городом, пригород. Так, в 1776 г. в стихотворении «Пикник» он декларирует не столько уход из города, сколько минутное отдохновение с друзьями, когда

Оставя беспокойство в граде

И все, смущает что умы,

В простой приятельской прохладе

Свое проводим время мы 36, С. 527.

Уже здесь для Державина выстраиваются контуры той модели жизни, которая связана не столько с «богатством, властью и чинами», сколько с тем, «чтоб в жизни сладость почерпать». В 1779 г. в оде «На смерть князя Мещерского» он выразит ее более определенно, невольно корреспондируя к нравственным сентенциям автора «Домостроя», упомянутым нами выше:

Сей день, иль завтра умереть,

Перфильев! Должно нам конечно, –

Почто ж терзаться и скорбеть,

Что смертный друг твой жил не вечно?

Жизнь есть небес мгновенный дар;

Устрой ее себе к покою,

И с чистою твоей душою

Благословляй судеб удар 36, С. 548.

А пока он не приемлет тех, кто душою подличает, а «внешностью гордится», кто пытается «казаться богачом», а живет за счет других, то есть тех, кто, по сути, нарушил традиционные основы русского Дома. И все же в 70-е гг. не так отчетливо, но явственно в поэзии Державина намечается мотив возвращения к забытому порогу традиционного русского Дома. В стихотворении 1777 г. «Кружка» пусть в шутливой форме, но все же звучат ностальгические нотки по забытому дому:

В садах, бывало, средь прохлад

И жены с нами куликают,

А ныне клоб и маскерад

И жен уж с нами разлучают…36, С. 545

Желание «скромно жить», то есть вновь обрести традиционную модель, связано с неприятием западной моды на карты: «На карты нам плевать пора…» [36, С. 545]. И, видимо, не случайно сам поэт назвал это стихотворение мещанскою песнею и «застольной песней граждан» (т.е. горожан). Значит, Державин не отвергает городской дом, не считает его оппозиционным по отношению к деревне, а полагает возможным и в городском пространстве воссоздать забытую модель русского Дома.

Именно в этот период (1778) Державин женится и создает свой Дом, а в числе его прочных и простых взглядов был и взгляд на семейную жизнь. «Будучи сам порывист и неуступчив, от жены он требовал вовсе иных добродетелей: «тихость и смирение суть первые достоинства женщин, и они одни те истинные превосходства, которые все их прелести и самое непорочнейшее их поведение украшают» [202, С. 87]. Жена, Екатерина Яковлевна, полностью отвечала его представлениям о хозяйке Дома, поскольку «тихость и смирение» были ей свойственны. Дом Державиных всегда полон гостей, обеды были обильны и превосходны. Его Пленира сумела построить тот Дом, о котором мечталось Державину в его беспрестанных скитаниях. Этот дом тих и уютен, с «пуховым», «мягким» диваном, располагающий к послеобеденному сну, когда «после стола немножко приятно часик похрапеть».

Державин строил свой Дом, успешно сочетая и традиционное, и европеизированное в нем, поскольку внешне дом Державиных на Фонтанке был обставлен со вкусом, без особой роскоши, но в духе времени. «По последнему слову моды стены были покрыты соломенными обоями: по соломенной плетенке шелками и шерстью вышивались узоры из цветов, фруктов, листьев, а для больших простенков – целые виды и сцены. Вышивала сама Пленира, жена» [202, С. 153].

Образ городского европеизированного русского Дома создан в поэзии Державина в 80-х гг. в оде «К первому соседу» (1780 г.). Она посвящена богатому купцу и откупщику М.С. Голикову, который был отдан под суд за провоз французской водки. Описание дома и пиршественного стола сочетает «влажные невские острова» с их «тенистыми древами» и шатры персидские, где рядом с китайской драгоценной посудой («из глин китайских драгоценных») соседствует венский чистый хрусталь, где на столе

И алиатико с шампанским,

И пиво русское с британским… 36, С. 551

Другими словами, Державин уравнивает «свое» и «чужое» в городском, эпикурейском доме. Но позже, в 1795 г., в оде «Приглашение к обеду» «свое» берет верх над «чужим» за столом в его доме:

Шекснинска стерлядь золотая,

Каймак и борщ уже стоят… 36, С. 610

А в «Евгению. Жизнь Званская» уже звучит классический гимн традиционному Дому, национальной кухне. Но это не просто гимн: в нем определенная философия жизни, суть которой – в утверждении идеи русского традиционного Дома:

Багряна ветчина, зелены щи с желтком,

Румяно-желт пирог, сыр белый, раки красны,

Что смоль, янтарь-икра, и с голубым пером,

Там щука пестрая: прекрасны!

Прекрасны потому, что взор манят мой, вкус.

Но не обилием иль чуждых стран приправой,

А что опрятно все и представляет Русь:

Припас домашний, свежий, здравый 36, С. 638.

Если сопоставить этот идеал дома с «Домостроем», где большое место отводится и опрятности, и чистоте дома, и домашнему припасу, становится очевидно, что к 90-м гг. XVIII в. Державин вновь исповедует ту модель русского Дома, которая временно была забыта. Нравственные идеалы, проповедуемые поэтом, тоже восходят к духовности русского Дома:

Блажен, воспел я, кто доволен

В сем свете жребием своим,

Обилен, здрав, покоен, волен

И счастлив лишь собой самим.

…………………………………

Что все его блаженства мира

Находит он в семье своей;

Что нежная его Пленира

И верных несколько друзей

С ним могут в час уединенный

Делить и скуку и труды! 36, С. 561

Или:

Как ею, русских честных жен

По древнему обыкновенью,

Весь быт хозяйский снаряжен:

Дом тепл, чист, светл, и к возвращенью

С охоты мужа стол накрыт….

Горшок горячих, добрых щей,

Копченый окорок под дымом;

Обсаженный семьей моей,

Средь коей сам я господином… 36, С. 146–147

Таким образом, для Державина существовал «конечный пункт» – русский традиционный Дом.

Державинская философия основана на идее русского Дома, ставшего для поэта своеобразной точкой опоры, «камнем веры», но модель этого дома далеко не однозначна. Г.Р. Державин не отвергает европеизированный городской дом, но в то же время ищет некую универсальную модель. Как и В.К. Тредиаковского, его привлекают горацианские мотивы «поселянской жизни», но они не вступают в противоречие с городским домом, а, напротив, сосуществуют.

В основе державинского дома лежит идея духовности, когда хозяин и его домочадцы находятся в гармонии, в ладу с собой, что делает и сам дом прочным и независимым.

В то же время та тенденция, которая обозначилась в русской литературе в первой половине XVIII в. (В.К. Тредиаковский, А.П. Сумароков) как оппозиция городского и усадебного домов, также набирала силу и особенно ярко проявилась в 70–90-е гг. Как справедливо было замечено, «70-е годы XVIII столетия – время большого перелома, разрушения укрепившихся в прежние годы устоев мировоззрения дворянства» 94, С. 237. Это проявилось, прежде всего, в том, что «критерии ценности и даже истины переносятся в субъективную сферу» 94, С. 249. Это не могло не повлиять и на модель Дома.