§ 2. Несостоятельность традиционньіх

ПРЕДСТАВЛЕНИЙ О ПРЕДМЕТЕ ПСИХОЛОГИИ

Если отбросить несущественньїе вариантьі, которьіе касались больше способа изложения, чем обьективного содержания, то за всю историю психологии бьіло пред- ложено лишь три основних понимания ее предмета: душа, явления сознания, поведение.

33

Душа как предмет изучения. Душа признавалась всеми до начала XVIII века, до того, как сложились основние представлення, а затем и первая система психологии со­временного типа. Представлення о душе били главним об­разом идеалистическими. Но били и материалистические теории души. Они вели своє начало от представлений Де- мокрита и описивали душу как тончайшую материю, пнев- му, частицн которой — кругл не, гладкие и чрезвнчайно ак-

3 зак. 110

тивньїе — проникали между более крупними и менее под- вижньїми атомами и, толкая, приводили их в движение. Душа считалась причиной всех процессов в теле, вкпючая и собственно «душевньїе движения».

Принципиальньїй недостаток зтого примитивного ма- териалистического представлення о душе заключался в том, что душа признавалась особой причиной — перво- причиной зтих движений. А зто значило: все воздейст- вия на тело бьіли для души лишь поводами, на которьіе она могла отвечать «как хотела». А почему она хотела так или иначе, зто зависело только от нее самой, от ее «при­роди» и далее не подлежало обьяснению. Таким образом, в качестве первопричини даже материально представляе- мая душа радикально и систематически нарушала при- чинньїе связи не только внутри тела, но и в окружающем мире. И когда в конце XVII века в естествознании окреп- ло строго причинное мировоззрение, спекуляции о «при- роде души» утратили всякое доверие учених, а душа, как обьясняющая, но сама необьяснимая сила, скритая по- зади наблюдаемих явлений, била исключена из науки.

Явленим сознания как предмет психологии. Место души заняли явлення, которие ми фактически наблюдаем, находим «в себе», оборачиваясь на свою «внутреннюю душевную деятельность». Зто наши мисли, желания, чув- ства, воспоминания и т. д., которие каждий знает по лич- ному опиту и которие, как факти зтого внутреннего опи- та, суть нечто несомненное. Джон Локк, которого можно считать основоположником такого понимания предмета психологии, бьіл прав, указивая на то, что, в отличие от души, явлення сознания суть нечто не предполагаемое, а фактически данное, и в зтом смисле такие же бесспор- ние факти внутреннего опита, какими являются факти внешнего опита, изучаемьіе прочими науками.

В начале XVIII века из явлений сознания бьіла вьіде- лена их более устойчивая часть — образьі внешнего предметного мира. Зти образьі бьіли разложеньї на их простейшие злементьі — ощущения; в дальнейшем по- требности и чувства бьіли тоже представленьї как отра- жения внутренних состояний организма, как сочетания органических ощущений удовольствня — неудовольствия. Всеобщий «механизм» ассоциаций позволял обьединять разньїе ощущения в более сложньїе образьі и чувства, увя- зьівать их с физическими движеннями в так назьіваемьіе произвольньїе движения и навьїки. Таким образом, вся ду­шевная жизнь сначала в познавательной сфере, а затем и в сферах чувств и воли бьіла представлена (конечно, лишь умозрительно) как процессьі образования и сменьї — по законам ассоциаций — все более сложньїх образов и их сочетаний с действиями. Так, в середине XVIII века в знаменательном для истории психологии труде Д. Гарт- ли (О. Наїїіеу)¹ сложилась первая наукообразная форма психологии — английская змпирическая ассоцианисти- ческая психология. Ее историческое значение состояло в том, что здесь психология впервьіе вьіступила как (отно- сительно) самостоятельная область знання, охватьіваю- щая все сторони душевной жизни, которие прежде рассматривались в разньїх отделах философии (общее учение о душе, теория познания, зтика), ораторского ис- кусства (учение об аффектах) и медицини (учение о темпераментах). Для большой истории главная заслуга зтой психологии заключалась в том, что она распростра- няла естественно-научное (но механистическое!) мировоз- зрение на «область духа» и (в наивной форме) защищала демократические идеи о формировании всех психических способностей в индивидуальном опьіте.

История зтой классической буржуазной психологии свидетельствует о том, что уже вскоре после завершення общей конструкции ее сторонники начали испьітьівать сомнения в ее научной состоятельности². Сомнения затрагивали разньїе сторони системи, но, в конечном сче- те, роковнм для нее оказался вопрос о возможности обь- ективного исследования явлений сознания. Зтот вопрос бурно обсуждался уже в начале XIX в., но тогда, казалось, получил благоприятное решение двумя путями. Одни принимали идею Т. Брауна о «виртуальном анализе», ко- торьій проводится лишь идеально, путем сравнения и раз- личения явлений сознания, но имеет силу действитель- ного анализа (поскольку в «явленнях» и нет ничего сверх того, что является)³. Другие, как И. Ф. Гербарт, надеялись возместить отсутствие зксперимента и действительного анализа условним замером представлений и затем вичис- лением их взаимодействия. При зтом, представлення били признани силами, величина которнх определялась по результату их взаимодействия, по их положенню в поле ясного сознания, неясного сознания или за порогом соз­нания⁴.

Все зти попьітки разбивались о невозможностьобьек- тивно установить исходньїе данньїе: четко разграничить явления сознания, вьіделить их компоненти, определить их интенсивность, взаимодействие представлений и т. д. Зти трудности бьіли так велики, что в середине XIX сто- летия искренний приверженецассоцианистической пси­хологии Д. С. Милль бьіл вьінужден сделать такне заклю- чения:

1. явления сознания, принципиально ограниченньїе самонаблюдением, недоступньї обьективному анализу. Даже если бьі ми четко различали свойства образов (чего на самом деле нет), то и зто не спасло бьі положення, так как помимо внешнего соединения, «физического смеше- ния» злементов существует, говорил Д. С. Милль, «пси- хическая химия», в результате которой части свойства производного явления совершенно не похожи на части и свойства исходньїх материалов. Нужен реальний, а не виртуальний анализ, но реальний анализ явлений соз­нания невозможен;

2. как сами явления сознания, так и смена их служат показателями работи мозга, — следовательно, изучение явлений сознания не составляет самостоятельной науки и может служить лишь косвенним показателем физио- логических процессов, вспомогательним методом для «настоящей физиологии головного мозга». Поскольку такой физиологии во времена Д. С. Милля еще не било, он соглашался признать психологию законним, но толь­ко временньш ее замещением⁵.

Зти пессимистические заключения Д. С. Милля били вполне справедливи, но они не откривали нових

возможностей, а главное, вскоре бьіли отодвинутьі далеко на задннй план новими перспективами психологического исследования, наметившимися в середине XIX века Но- вьіе возможности пришли в психологию извне, благодаря введенню зксперимента в психофизиологию ощущений. Хотя поначалу зтобил, восновном, физиологический зкс- перимент, в котором и сами ощущения служили не столько предметом исследования, сколько показателя- ми исследуемого физиологического процесса, но каза­лось только делом времени — подвести физиологические исследования вплотную к тем центральним нервннм процессам, которие составляют непосредственную ос­нову явлений сознания и таким путем, так сказать, сни- зу, со сторони мозга подойти к обьективному исследо- ванию самих психических процессов. Перспектива зкспериментального исследования психики, которое прежде считалось принципиально невозможним, так воодушевила исследователей, что вскоре под знаменем «физиологической психологии» (В. Вундта) по всему, миру развернулась сеть физиологических, нейрофизио- логических, психофизиологических, а затем и собствен- но психологических зкспериментальних исследований.

Но чем больше накапливался опит таких исследова­ний, тем больше нарастало разочарование: точность физиологических методик разбивалась о нечеткость субьективно-психологических показаний и разноголоси- цу их толкований. А без сопоставления с «непосредствен- ними данними сознания» физиологические показатели лишались психологического значення. Характерни такие дати: движение за создание «физиологической психоло­гии» началось с 60-х годов прошлого века; в середине 70-х годов возникают зкспериментально-психологические

лаборатории, а вскоре и цельїе институтьі. Но уже через 25—30 лет, к середине 90-х годов стали громко раздавать- ся голоса разочарования в научньїх возможностях такой психологии⁶. И через полтора десятка леї, к началу вто- рого десятилетия нашего века зти голоса слились в от- крьітьій и громкий «кризис психологии».

Величайшей исторической заслугой «физиологиче- ской психологии» остается введение зксперимента в пси- хологию. Но в той форме, в какой он применялся в «фи- зиологической психологии», зксперимент опирался на ложную идею психофизического параллелизма и, естест- венно, не мог вьівести психологию из оков субьективиз- ма. Самая ориентация такого исследования психических процессов бьіла ложной; она диктовалась субьективно- идеалистическим представлением о психике и разбива- лась о него. В зксперименте зта принципиальная оши- бочность «физиологической психологии» стала явной и, так сказать, вопиющей.

Первое время и зтот кризис казался продуктивним: новьіе направлення не только указмвали на существен- ньіе недостатки «физиологической психологии», но и предлагали новьіе пути психологического исследования. Среди зтих направлений для вопроса о предмете психо­логии принципиальное значение имел бихевиоризм — «психология как учение о поведении». Бихевиоризм от- крьіто и прямо вьідвинул требование изменить сам пред­мет психологии, отказаться от исследования явлений соз­нания, изучать только поведение как обьективньїй процесе и только обьективньїми методами.

Поведете как предмет психологии. Первоначально би- хевиоризм сложился в зоопсихологии, где уже в 90-х го­лах прошлого столетия исследователи перешли от наив- ного истолкования поведения животньїх по аналогии с человеком к систематическому описанню того, как ведут себя животньїе в зкспериментальньїх ситуациях, где они решают разньїе задачи: научаются открьівать запорьі кле- ток, находить в лабиринте путь к кормушке или вьіход из него, обходить или устранять различньїе препятствия, пользоваться для зтого разньїми средствами и т. д. Зада­чи можно бьіло широко варьировать по характеру и слож- ности; можно бьіло вьізьівать разную активность, различ­ньїе потребности животного; по-разному применять «награду» и «наказание», действовать на такие-то органьї чувств или исключать некоторьіе из них, обращаться к разньїм двигательньїм возможностям животньїх и т. д. За- висимость поведения и научения животньїх от разньїх условий можно бьіло описьівать обьективно, не прибегая к помощи догадок о том, что чувствует, думает или хочет животное. Материал бьіл обширен, разнообразен, инте- ресен, казалось, бьіл найден обьективньїй путь изучения того, что бесспорно относится к психологии и весьма су- щественно для нее.

И когда в психологии человека распространилось глу- бокое разочарование в научньїх возможностях «физиологи­ческой психологии», естественно возникла идея: перене­сти на человека метод, которьій оправдал себя (так казалось в то время) в гораздо более трудной (для обьек- тивного исследования) области психологии животньїх, перейти и в изучении человека от явлений сознания к обь- ективному изучению поведения. Так возникло последнее, третье понимание предмета психологии — «поведение».

Открьіто и громко оно заявило о себе в самом начале вто~ рого десятилетия нашего века.

Поведение человека и животньїх имеет такое большое и очевидное значение для понимания их психики (зто признавалось всеми и во все времена), что когда поведе­ние бьіло обьявлено истинньїм предметом психологии, да еще обещающим возможность строго обьективного ис­следования, зто бьіло повсеместно воспринято с вооду- шевлением. По словам историка, на некоторое время поч- ти все психологи в большей или меньшей степени стали бихевиористами⁷; больше или меньше втом смисле, что, признавая основним обьектом изучения поведение, они далеко не все и не в одинаковой мере отказьівались от изучения явлений сознания.

Но с поведением, как предметом психологии, повто­рилось то же, что с явленнями сознания. Несостоятель- ность его обнаружилась по двум линиям.

Во-первьіх, хотя поведение, бесспорно, єсть нечто обьективное, однако его психологическое содержание (психологическое по тем критериям, которьіми тогда рас- полагала, да и теперь располагает психология) оказалось таким же недоступним обьективной регистрации, как и в явлениях сознания. С помощью киносьемки, кинограм- ми, злектромиограммн, злектрознцефалограммн и т. д. можно зарегистрироватьлишьфизические и физиологи- ческие изменения: движения тела и его органов, сокра- щение мьішцн, их биотоки, биотоки мозга, сосудистьіе и секреторньїе реакции и т. п. Но движения (а тем более другие изменения организма) — зто еще не поведение. Конечно, они как-тосвидетельствуюто поведении, но зто свидетельство непрямое. Движения приходится истолко- вьівать, соотносить с целями поведения, с тем, как субьект понимает обстановку, пути и средства достижения своих це- лей. Без такого истолкования физические и физиологиче­ские изменения не составляют поведение и кажутся тако- вьіми лишь наивному наблюдателю, привьікшему своє непосредственное толкование явлений принимать за их не- посредственное восприятие. Когда же предьявляется стро­го научное требование, показать поведение, а не только дви- гательньїе, сосудистьіе, секреторньїе, злектрические и прочие реакции, тотчас обнаруживается, что кроме зтих ре- акций бихевиоризм ничего показать не может. И не может зтого сделать не вследствие недостаточности технических средств и методик исследования, а вследствие того пони- мания обьективности, с которьім он сам вьіступает.

Невозможность физически, вещественно показать не­что большее, чем разньїе телесньїе реакции, ведет не толь­ко к тому, что представители бихевиоризма не могут дать психологический анализ поведения, но, более того, они не могут отличить его от тех реакций, которьіе в психологичес^ ком смьісле поведением уже не являются, — от реакций внутренних органов (желудка и кишечника, сердца и со- судов, печени и почек и т. д.), от движений физических тел, работьі машин. Если поведение — комплекс физиче­ских реакций, то и реакции внутренних органов сутьтоже разньїе видьі поведения. С зтой точки зрения поведени­ем можно назвать и работу технических устройств. Пред­ставители точних наук охотно пользуются словом «пове­дение» для обозначения действия зтих разньїх систем и устройств. Они-то хорошо знают, о чем идет речь на самом деле, и для них слово «поведение» не больше, чем метафора, украшение речи. Но для психологической теории такая ме­тафора — серьезная опасность, потому что психолог как раз и не знает, что єсть поведение сверх того, что само по себе и в точном смьісле слова не єсть поведение. Если всякое движение и даже изменение єсть поведение, то последнее не составляет предмет психологии; а если в поведении, как предмете психологии, єсть еще что-то, сверх движений или изменений тела, то что же именно?

Во-вторих, еще одна и, пожалуй, основная несостоятель- ность бихевиоризма обнаружилась в том, что, желая изу- чать поведение без явлений сознания (которьіе будто бьі радикально нарушают обьективность исследования), представители бихевиоризма оказались перед жестким вибором: или перейти к изучению физиологических ме­ханизмов поведения, т. е. стать физиологами и сказать: нет никакой психологии, даже бихевиористической, єсть толь­ко физиология поведения; или изучать механизмьі поведе­ния без физиологии, т. е. только как соотношение стимулов и реакций. Естественно, что уже основоположники бихе­виоризма вибрали второй путь. Однако нельзя било «так просто» не учити вать физиологические механизми, неос- поримо участвующие в поведении. Надо било как-то оп­равдать исключение центрального физиологического меха- низма из анализа поведения. И желаемое оправдание било найдено в виде известной бихевиористической гипотези о работе мозга по принципу переключення более слабих не- рвних процессов на пути одновременно протекающих бо­лее сильних процессов. Согласно зтой так називаемой «ги- потезе обуславливания»⁸, психологу-бихевиористу вовсе не обязательно знать, какими путями идет возбуждение от сла­бого (индифферентного) стимула и как оно переходит на путь более сильного процесса, вьізванного безусловньїм или имеющим определенное значение условньїм раздражитедем. Важно только одно: зто переключение всегда происходит — от слабого нервного процесса к более сильному — и в ре­зультате его раздражитель, вначале не связанньїй с данной реакцией, связьівается с ней и начинает ее вьізьівать (реак- цию более сильного раздражителя). В таком случае, зная силу действующих раздражителей и учитьівая прошльїй опьіт «испьітуемого», можно исследовать процессьі науче- ния, образования поведения, не вникая в его физиологиче­ские механизмьі; их изучение можно представить физиоло- гам. Образование же новьіх форм поведения составляет отдельную область исследования, предмет поведенческой психологии.

Таковабьіла фундаментальная позиция «классическо- го» бихевиоризма. Но очень скоро, уже в конце 20-х го­дов, стало очевидно, что нельзя обьяснить ни поведение человека, ни поведение животного одним сочетанием на- личньїх стимулов и прошлого опьіта; что в промежутке между действием стимулов и поведенческими реакция- ми происходит какая-то активная переработка поступаю- щей информации, которую нельзя свести к влиянию сле- дов прошлого опьіта; что зто какие-то активньїе процессьі, без учета которьіх не удается обьяснить реакцию живот­ного на наличньїе стимульї. Так возникает «необихевио- ризм» с его важнейшим понятием «привходящих (или про- межуточньїх) переменньїх»⁹ и отменяется основное положение первоначального бихевиоризма (которьій те- перь нередко назьівают наивньїм).

Но каким образом необихевиоризм, признавая зти про- межуточньїе переменньїе, может отмежеваться от физио­логии мозга? Вьіход бьіл найден в том разьяснении, кото- рое получили «промежуточньїе переменньїе». Оказьівается, они — наши давние знакомьіе: зто «знак», «знаковая струк­тура» (ситуация), «ожидание знаковой структури», «ожи- дание признаков» (обьекта), «ожидание отношений средств к цели», «заключение» (умозаключение) и т. п. Очевидно, все зто психологические характеристики, однако нас все время уверяют, что на самом деле, т. е. в мозгу, зто не «пси­хологическое», а «физиологическое». Для видимой обьек- тивности изобретается цельїй словарь новой терминологии, с помощью которого зти психологические «переменньїе» облекаются в новую, не сразу понятую форму.

Не приходится сомневаться, что психологическое со­держание «привходящих переменньїх» имеет свою физиологическую основу. Однако пока они остаются только физиологическими процессами, они и должньі изучаться физиологически, но тогда они не «знак», не «ожидание», не «умозаключение» и т. п. Когда же они вьіступают как психические процессьі, то в качестве пси- хического отражения ситуаций они требуют нового и те- перьуже психологического изучения и обьяснения. Ина- че говоря, необходимость учитьівать «привходящие переменньїе» снова ставит представителей необихевио- ризма перед вибором: или только физиология, но тогда не пригоднн психологические характеристики промежу- точньїх переменньїх; или не только физиология, но и психология, но где же тогда возможности собственно пси­хологического и притом обьективного исследования?

«Привходящие переменньїе» устанавливаются необи- хевиористами в результате, так сказать, нелегального и теоретнческн неоправданного психологического анали­за поведения. Продолжая в теории отрицать значение психики, необихевиоризм на практике вьінужден при­знать реальное участие психики в поведении и пользо- ваться его психологическими характеристиками. Словом, в качестве нового учения о предмете психологии бихевио­ризм оказался дваждьі несостоятелен: он не смог вьіде- лить психологическое содержание поведения и не сумел обьяснить поведение без помощи традиционньїх психо- логических «переменньїх».

Упорное отрицание бихевиористами психики и ее изу- чения бьіло визвано страхом перед нею как источником принципиально «субьективного» и принципиально нена- учного. Как справедливо указьівал С. Л. Рубинштейн, зто происходило оттого, что бихевиоризм знал и признавал лишь то представление о психике, которое считал непри- емлемьім в науке¹⁰. Конечно, зто не било его особенно- стью, такое представление о психике бихевиоризм разде- лял со всей буржуазной философией и психологией. Вероятно, оттого-то представителям бихевиоризма и не приходило в голову, что ненаучной является не сама пси- хика, а зто ложное представление о ней, и что из науки следует искпючить не психику, а именно зто ненаучное и денатурированное представление.