Глава III

Как можно пользоваться страстями и чувствами, чтобы поддерживать внимание разума.

Страсти, к которым можно с пользою прибегать, чтобы побудить себя к исследованию истины, — это те страсти, что дают силу и мужество преодолевать труд, неизбежный при напряжении внимания.

РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ

469

Есть дурные страсти и страсти хорошие; хорошие, как например желание найти истину, желание быть просвещенным настолько, чтобы управлять собою, чтобы стать полезным ближнему и т. п.;

дурные или опасные, как например желание приобрести известность, желание создать себе некоторое положение, стать выше равных себе и другие, еще более порочные, о которых нет необходимости говорить.

В том жалком состоянии, в каком мы находимся, часто наименее разумные страсти наиболее влекут нас к исследованию истины и больше услаждают нас в трудах, чем страсти, самые праведные и разумные. Так, тщеславие волнует нас гораздо более, чем любовь к истине, и мы постоянно видим, что люди усердно прилежат к учению, если находят кому сообщить свои знания, и, обратно, совершенно бросают занятия, как скоро не находят никого, кто внимал бы им. Смутное представление своего рода славы, которая окружает их в то время, когда они излагают свои воззрения, поддерживает их мужество даже в самых скучных и сухих занятиях. Если же случайность или необходимость заставляют их расстаться с маленьким кружком своих почитателей — их пыл тотчас остывает;

самые основательные науки и те не имеют более прелести для них;

ими овладевает отвращение, скука, тоска, и они все бросают. Тщеславие брало верх над их природною леностью, и леность, в свою очередь, берет верх над любовью к истине; ибо тщеславие противится лености иногда, леность же почти всегда побеждает любовь к истине.

Однако страсть к славе может иметь благую цель; приобретенною известностью можно пользоваться во славу Бога и на пользу другим, и, быть может, некоторым лицам позволительно в известных случаях прибегать к этой страсти, как средству сделать разум внимательнее. Но ею должно пользоваться только тогда, когда разумные страсти, о которых мы говорили выше, недостаточны, и когда по обязанности мы должны заниматься предметами, нам противными. Во-первых, потому, что эта страсть очень опасна для совести; во-вторых, потому, что она незаметно вовлекает нас в вредные занятия, дающие, хотя и блестящие с виду, но далекие от пользы и истины результаты;

наконец, очень трудно бывает управлять ею, и она часто обманывает нас; поэтому, желая просветить свой разум таким путем, рискуют лишь усилить гордость, не только развращающую сердце, но также погружающую разум во мрак, который невозможно рассеять.

Ибо мы должны принять во внимание, что эта страсть возрастает, усиливается и незаметно утверждается в сердце человеческом; когда же она становится достаточно сильной, то вместо того, чтобы помогать разуму в разыскании истины, она поразительно ослепляет его и заставляет даже думать, что вещи таковы, какими он желал бы их видеть.

Несомненно, не было бы стольких ложных изобретений и мнимых открытий, если бы люди не ослеплялись страстным желанием

30«

470

НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ

казаться изобретательными. Ибо твердое и упорное убеждение, например, некоторых лиц в том, что они нашли вечное движение или квадратуру круга и удвоение куба путем простой геометрии, очевидно, возникло в них вследствие сильного желания показать, что они сделали то, чего тщетно добивались многие.

Следовательно, лучше поощрять в себе такие страсти, которые чем сильнее, тем полезнее для разыскания истины, и в которых менее страшна крайность, каковы: желание хорошо пользоваться своим разумом; желание избавиться от своих заблуждений и предрассудков; желание быть просвещенным настолько, чтобы управлять собою в том состоянии, в каком мы находимся, и другие подобные им страсти, которые не вовлекают нас в бесполезные занятия и не заставляют составлять слишком поспешные суждения.

Для того, кто научился находить удовольствие в пользовании разумом, кто сознал пользу этого, кто отрешился от сильных страстей и получил отвращение к чувственным удовольствиям, — которые, если слишком предаваться им, всегда бывают властелинами или, вернее, тиранами разума, — нет нужды в других страстях, кроме вышеупомянутых, чтобы стать внимательным к предметам, о которых он хочет размышлять.

Но не таково состояние большинства людей; они находят удовольствие только в том, что трогает чувства; это они понимают и в этом изощрены. Их воображение извращено бесчисленным множеством глубоких отпечатков, вызывающих одни ложные идеи, ибо они принимают близко к сердцу, что подлежит чувствам и воображению, и судят всегда по впечатлению, получаемому от них, т. е. по отношению к ним. Гордость, разврат, ложное чувство долга, тревожное желание создать состояние — желание столь обычное в светских людях — затемняют в них созерцание истины и заглушают чувства благочестия, удаляя их от Бога, который один может просветить нас, как Он один может управлять нами. Ибо мы не можем усиливать наши связи с чувственными вещами, не ослабляя той связи, которую мы имеем с истинами умопостигаемыми, потому что мы не можем быть тесно связаны одновременно с вещами столь различными и столь противоположными.

Итак, тот легко может иметь общение с Богом и быть внимательным к истине, чье воображение чисто и непорочно, я хочу сказать, чей мозг не наполнен глубокими отпечатками, привязывающими его к видимым вещам; такой человек может обходиться без помощи страстей. Но если люди принадлежат к большому свету, привязаны к слишком многим вещам, если воображение их совершенно загрязнено темными и ложными идеями, вызванными в них чувственными предметами, то они не могут прилежать к истине, раз их не поддерживает какая-нибудь страсть, достаточно сильная для того, чтобы противостоять гнету тела, увлекающему их, и для того, чтобы образовать в мозгу отпечатки, способные отвлечь жизненные духи. Однако так как всякая страсть сама по себе может только

РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ

471

спутать идеи, то страстями должно пользоваться лишь поскольку того требует необходимость, и все люди должны изучать самих себя и соразмерять свои страсти со своими слабостями.

Найти средства возбудить в себе желаемые страсти нетрудно. Знание связи души с телом, которая была объяснена в предыдущих книгах, дает тому полную возможность; ибо для этого достаточно мыслить со вниманием о предметах, которые, согласно порядку природы, могут вызвать страсти. Таким образом, почти всегда можно породить в своем сердце нужные страсти; но если почти всегда можно породить их, то не всегда можно заглушить их и исправить тот вред, который они причиняют воображению. Итак, страстями следует пользоваться очень умеренно.

Особенно следует стараться судить о вещах не согласно страсти, а согласно ясному созерцанию истины, чего почти невозможно соблюсти, когда страсти бывают сильны. Страсть должна бы только возбуждать внимание; но она всегда вызывает свои собственные идеи и живо побуждает волю судить о вещах, согласно своим идеям, затрагивающим ее, а не чистым и абстрактным идеям истины, ее не затрагивающим. И часто мы составляем суждения столь же преходящие, как страсти, потому что они вызваны не ясным созерцанием неизменной истины, а циркуляцией крови.

, Правда, люди чрезвычайно упорны в своих заблуждениях и большую часть заблуждений они отстаивают всю свою жизнь; но это происходит потому, что заблуждения имеют нередко иные причины, чем страсти, или же они зависят от известных продолжительных страстей, происходящих от строения тела или связанных с выгодой или какою иною причиною, которая оказалась продолжительной. Так, например, постоянная выгода вызывает страсть, никогда не умирающую, и суждения, которые образует эта страсть, бывают довольно устойчивы. Все же остальные чувства людей, зависящие от частных страстей, так же непостоянны, как непостоянно брожение их соков. Под влиянием страстей человек говорит то так, то иначе, и притом обыкновенно говорит именно так, как думает. Как люди стремятся от одного ложного блага к другому ложному благу, побуждаемые страстью, и отвращаются от этого блага, когда прекращается страсть, — так они переходят от одной ложной системы к другой; с жаром хватаются они за ложное мнение, когда страсть делает его вероятным, и оставляют его, как скоро страсть охладевает. Движимые страстями, они пробуют все блага, не находя в действительности ничего благого; движимые теми же страстями, они видят все истины, не видя в действительности ничего истинного; хотя все время, пока длится страсть, они считают высшим благом то, чем в то время наслаждаются, а неоспоримою истиною то, что в то время видят.

Второй источник, откуда можно заимствовать некоторые средства для того, чтобы сделать .разум внимательнее, — это внешние чувства. Ощущения суть чистые модификации души; а чистые идеи разума —

472

НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ

нечто отличное от нее, вот почему ощущения возбуждают наше внимание гораздо сильнее, чем чистые идеи. Итак, недостаточному прилежанию разума к истинам, его не затрагивающим, можно, несомненно, помочь, обозначая эти истины чувственными вещами, его затрагивающими.

Поэтому геометры обозначают видимыми линиями отношения, существующие между рассматриваемыми величинами. Начертывая эти линии на бумаге, они, так сказать, начертывают в своем разуме соответствующие им идеи; они приближают идеи к себе, потому что одновременно и ощущают их, и понимают. Таким образом можно научить многим довольно трудным вещам даже детей, неспособных к абстрактным истинам по причине нежности их мозговых фибр. Глазами они видят цвета, картины, образы, но разумом они рассматривают идеи, соответствующие этим чувственным предметам.

Следует, однако, избегать придавать предметам, которые мы хотим рассмотреть сами или показать другим, такую чувственную форму, что разум будет больше занят ею, чем самою истиною, ибо это — один из самых важных и обычных недостатков. Мы видим постоянно людей, которые привязываются только к тому, что затрагивает чувства, и которые выражаются так образно, что истина как бы подавляется тяжестью этих пустых прикрас ложного красноречия. Люди, слушающие их, гораздо более затрагиваются мерностью их периодов и живостью образов, чем приводимыми доводами, и потому допускают убедить себя, не зная даже, что их убеждает и в чем их убеждают.

Итак, следует стараться умерять образность своих выражений;

достаточно, если они делают разум внимательнее. Нет ничего прекраснее истины; не следует думать, что ее можно сделать прекраснее, прибегая к чувственным краскам, не имеющим никакой прочности и восхищающим только недолгое время. Пожалуй, этим будет придано истине некоторое изящество, но сила ее будет ослаблена. Не следует одевать ее таким блеском и яркостью, чтобы разум останавливался больше на этих украшениях, чем на ней самой; это значило бы относиться к ней так же, как к тем лицам, на которых надевают столько драгоценных камней и золота, что сами они, наконец, представляются самою незначительною частью того целого, что составляют со своим нарядами. Истину нужно одевать так, как одеваются судьи в Венеции: они обязаны носить в отличие от других людей самое простое платье и шляпу, чтобы все смотрели со вниманием и уважением на их лица, а не на обувь. Наконец, следует избегать окружать истину многими приятными вещами, рассеивающими разум и мешающими ему признать ее, иначе можно по ошибке воздать кому-нибудь другому почести, должные ей, как это случается с государями: иногда последних нельзя узнать в толпе окружающих их придворных, напускающих на себя важность и величественность, приличные одним государям.

РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ

473

Чтобы дать более высокий пример, я скажу, что должно показывать другим истину так, как она сама показала себя. Зрение людей после грехопадения их праотца было слишком слабо, чтобы созерцать истину саму по себе, и Высшая Истина стала видимой, облеклась в человеческую плоть, чтобы привлечь наши взоры, просветить нас и стать приятной для наших глаз. По ее примеру можно облекать чем-нибудь чувственным истины, которые мы хотим понять или которым хотим научить других, чтобы остановить на них разум, любящий все чувственное и легко поддающийся только тому, что тешит чувства. Вечная Истина сделалась видимой, — но без блеска; она стала видимой не для того, чтобы остановить нас на чувственном, а для того, чтобы возвысить нас до духовного; она стала видимой для того, чтобы в своем лице осудить все чувственное и пожертвовать им. Итак, при искании истины мы должны пользоваться такими чувственными вещами, которые не имеют слишком много блеска и не слишком останавливают нас на чувственном, но могут удерживать наш умственный взор на созерцании чисто духовных истин. Мы должны пользоваться чувственным в том случае, когда можем отрешиться от него, уничтожить его и с радостью принести в жертву созерцанию истины, к которому оно привело нас. Вечная Истина приняла на себя внешний чувственный образ не для того, чтобы удержать нас вне нас, но для того, чтобы заставить нас войти в самих себя, чтобы — как подобает внутреннему человеку — мы могли бы рассматривать ее духовным образом. И при исследовании истины мы должны пользоваться такими чувственными вещами, которые не удерживают нас своим блеском вне нас, но, обратно, заставляют нас войти в самих себя, заставляют нас быть внимательными и соединяют нас с вечною истиною, которая одна управляет разумом и может просветить его относительно всякого предмета.