Хрестоматия по синтаксису

Приведенные наблюдения показывают, что при описании функционирования синтаксических нулевых элементов должны учитываться их референциальные свойства. Нулевой элемент с синтаксическими свойствами 3-го л. мн. ч. характеризуется разнообразием peфepeнциальных возможностей (poдовaя, нeопpеделeннaя, определенная рeференция) при условии «отчуждения» от референта. В то же время референциальные свойства нулевого элемента с синтаксическими свойствами 2-го л. ед. ч. в высокой степени специфичны: он всегда употребляется с референцией ЛФЭ в переменной ситуации; его референт представляет собой oбoбщениe множества отдельных «инстантов».

Безличные и инфинитивные предложения

Задания. 1. На основе работ А. М. Пешковского и В. М. Павлова выявите особенности безличных предложений в сопоставлении с двусоставными глагольными.

2. Обратите внимание на аргументацию каждого исследователя.

А. М. Пешковский

Глагольные безличные предложения1

<…> Теперь мы переходим <…> к предложениям, в которых не может быть подлежащего по самому их строению, подобно тому как не может быть головы у бесчерепного позвоночного — ланцетника. Это так называемые «безличные» предложения. Для того чтобы понять, что это такое, необходимо знакомство с понятием б е з л и ч-

но г о гл а г о л а, к которому мы и переходим.

Вкаждом индоевропейском языке существуют глаголы, которые морфологически образуют совершенно особую, резко отличную от всех остальных глаголов группу. Именно, в то время как глагол есть прежде всего слово, изменяющееся по лицам и числам, а в прошедшем времени у нас, в русском языке, по родам и числам, существует

целый ряд глаголов, которые н е и з м е н я ю т с я по этим категориям. Таковы, например, у нас глаголы светает, вечереет, моросит, смеркается, тошнит, нездоровится, неможется, спится, дремлется, хочется и др.

1Печатается по: Пешковский А. М. Русский синтаксис в научном освещении. М., 1956.

С.341–350

261

У них существует только одна форма 3 - г о л. е д и н с т в е н- н о г о ч и с л а, а в прошедшем времени — с р е д н е г о р о д а е д и н с т в е н н о г о ч и с л а (светало, смеркалось, спалось и т. д.). Форм «светаю», «светаешь», «светал», «светала» и т. д., «сплюсь», «спишься» и т. д. нет. <…> Форма 3-го л. единственного числа (а в прошедшем времени среднего рода единственного числа) должна сознаваться в этих глаголах крайне смутно. Она может просвечивать в них только по сравнению <…> с такими формами, как

работает, читает, пишет, ленится, веселится и т. д. Но стоит только сопоставить работает и светает, веселится и спится,

чтобы убедиться, что глаголы эти сознаются совсем иначе. Светает и спится — это, не н а с т о я щ е е 3-е л. единственного числа, а какое-то неясное, как бы потерявшее свой обычный третьеличный облик. Точно так же светало и спалось — не н а с т о я щ и й средний род единственного числа. В отношении других категорий эти глаголы ничем не отличаются от всех прочих, т. е. имеют и времена (светает — светало — будет светать), и наклонения (светает — светало бы — пусть светает)1, и виды (рассветало — рассвело), и отчасти залоги (светает — смеркается). Но все эти три формы последовательно проводятся все по тому же ненастоящему 3-му л. е д и н с т в е н н о г о ч и с л а и н е н а с т о я щ е м у с р е д-

н е м у р о д у е д и н с т в е н н о г о ч и с л а. Вот такие-то глаголы и ыделяются в особую категорию безличных, а все осталь-

ные глаголы получают по сравнению с ними название личных глаголов.

Теперь посмотрим, какое значение получает безличный глагол в связной речи. Так как он имеет формы времени и наклонения, создающие сказуемость, то он должен образовать в предложении сказуемое. Но так как у него нет настоящих форм согласования сказуемого с подлежащим (лицо, число и в прошедшем времени род), приурочивающих выраженную временем и наклонением деятельность к определенному деятелю, то получается сказуемое совсем

Понятно, что оно не только не может иметь при себе никакого подлежащего, но не может и н а м е к а т ь на какое-либо определенное подлежащее, так как намек этот делается при помощи форм согласования, а этих форм у него нет. Очевидно, это будет особый «бесподлежащный» тип предложений, в которых «бесподлежащность» —

не случайное явление, а составляет самую их сущность. С внутренней стороны эти предложения можно определить как предложения,

вкоторых подлежащее устранено не только из речи, но и из

1 Простая форма повелительного наклонения (светай) тоже возможна, но только в условном смысле: светай в те дни немножко раньше, я давно уже был бы с добычей или в смысле внезапности: и приведись мне на ту пору быть у сестры.

262

мысли. С внешней стороны, как синтаксический шаблон, они опре-

делятся как не согласуемый ни с чем глагол или, в случае распространенности, не согласуемый ни с чем глагол + зависящие от него второстепенные члены. Это совершенно особая группа ф о р м

с л о в о с о ч е т а н и й и особая формальная к а т е г о р и я русского языка. Так как глаголы, образующие эти предложения, искони назывались безличными, то и самые предложения называются б е з- л и ч н ы м и.

Термины «безличный» глагол и «безличное» предложение очень неточны, так как полной б е з л и ч н о с т и в сказуемом вообще быть не может. Л и ц о есть необходимая категория языковой (да и не только языковой) мысли, присущая ей по самой ее сущности: ведь без лица г о в о р я щ е г о не может быть и речи, лицо говорящее необходимо предполагает лицо слушающее, а оба эти лица необходимо предполагают внешний мир, их объемлющий, являющийся для них 3-м л. Три лица — это т р и о с н о в н ы е т о ч к и я з ы к о в о г о с о з н а н и я, как три времени — три основные точки внутреннего восприятия. И как не может быть «четвертого», «пятого» и т. д. лица, так не может и совсем не быть лица в мысли. Даже и с неязыковой точки зрения по крайней мере два лица необходимы: «я» и «не я». «Безличность» в собственном смысле слова есть то же, что «внеличность» т. е. понятие метафизическое (как вневременность и внепространственность). И действительно, вдумываясь в значение безличных глаголов, мы все-таки откроем в них с л е д ы 3-го л. Как бы ни устранялся из мысли в выражении светает деятель, производящий свет, он во всяком случае не кажется скрытым во мне или в ч е л о в е к е, с к о т о р ы м я г о в о р ю, а напротив, может и д о л ж е н быть скрытым где-то в н е нас обоих. Светает — это неизвестно кто (и даже самый вопрос кто невозможен), но это во всяком случае н е я и н е т ы. К тому же приводит и чисто морфологический анализ этой формы: светает во всяком случае скорее может ассоциироваться с работает, пишет, читает, чем с работаю, работаешь, работаем и т. д. Ясно, что, поскольку лицо должно вообще мыслиться в глаголе, оно мыслится здесь как т р е т ь е. Но мыслится-то оно с минимальной ясностью. Интересно также сопоставить безличный глагол с инфинитивом:

светает и светать, смеркается и смеркаться, тошнит и тошнить и т. д. По сравнению с инфинитивом в безличном глаголе сознается нечто вроде лица. Инфинитив с о в е р ш е н н о безличен или, лучше сказать, «внеличен». В безличном же глаголе есть известный минимум лица, известный намек на лицо. Можно сказать, что при устранении какого бы то ни было лица из глагола неизбежно остается и должно остаться сознание, к а к о е именно лицо устра-

и м л и ц о м». Но стоит ли вводить эти длинные, неуклюжие термины? Не лучше ли воспользоваться древнейшим и привычнейшим термином, оговорив его условность? Что касается термина «бессубъектные предложения» (порусски — «бесподлежащные»), употребляемого некоторыми учеными, то он нам представляется не менее условным, чем термин «безличное», потому что: 1) под него подойдут и н е п о л н ы е предложения с опущенным подлежащим типа любит — не любит, 2) сама по себе п о л н а я «бесподлежащность» для глагольных предложений так же невозможна, как и полная «безличность». Раз «подлежащный» тип глагольных предложений существует в языке, то «бесподлежащные» глагольные предложения могут сознаваться только на ф о н е

263

«подлежащных» и только с р а в н и т е л ь н о с ними. Сознанию того, что какая-то форма устранена, неизбежно должно сопутствовать и смутное представление о том, к а к а я э т о б ы л а б ы форма. А если так, то и термин «бесподлежащное предложение» тоже должен бы быть развернут в «предложение с устраненным подлежащим». Очевидно, в о д н о м слове сущности этих предложений не выразишь, а в таком случае лучше всего оставить старинный условный термин.

Безличные предложения имеются во всех индоевропейских языках и были, несомненно, уже в индоевропейском праязыке. Поэтому о происхождении древнейших из них мы ничего не знаем. Характеризуя их в предыдущем как предложения «с устраненным подлежащим», мы не хотели этим сказать, что подлежащее в них было когдато устранено, а только, что оно с е й ч а с сознается как устраненное. Однако есть некоторые общие соображения, заставляющие предположить, что определение наше верно и и с т о р и ч е с к и, т. е. что б е з л и ч н ы е п р е д л о ж е н и я в о з н и к л и и з л и ч н ы х, а не наоборот. Прежде всего доязыковая мысль основана па ассоциации двух представлений и поэтому всегда д в у ч л е н н а. Было бы очень странно, если бы в языке для нее сразу избрана была о д н о - ч л е н н а я форма. Далее, если мы вдумаемся в такие безличные предложения, как его громом убило, его молнией убило, дождем

помочило, градом побило, чтоб тебя язвило! куда его понесло? и

т. д., стоящие ближе к нам по времени возникновения и потому ярче обнаруживающие для нас свой синтаксический смысл (о них у нас будет речь дальше), то заметим, что подлежащее устраняется в них как н е и з в е с т н а я п р и ч и н а того явления, которое выражено в глаголе. В некоторых случаях ближайшая причина была даже налицо, например град, дождь, и тем не менее язык изобразил ее только как орудие какой-то другой, отдаленной причины (градом побило — «посредством града», а что побило — неизвестно). Создав эти предложения наряду с личными град побил, дождь намочил, человек

н е и з в е с т н о й и лежит, по-видимому, в основе всех безличных предложений. А если так, то образование безличных предложений никак не может быть отодвинуто в первобытную эпоху языка, так как они знаменуют собой первое зарождение к р и т и ч е с к о й м ы с л и, первую попытку к р и т и ч е с к и р а з о б р а т ь с я в о к- р у ж а ю щ е м. Наряду с безличными предложениями, представляющими нередко известное неизвестным, существует в языке (и особенно в древнем и народном) целый ряд выражений, где, наоборот, неизвестное представлено как известное. Таковы выражения свет светит, гром гремит, тьма тьмит, темень темнится, туча тучится, стук стучит, чудо чудится и т. д. Вот эти-то выражения легче приписать древнейшему периоду языка, так как они указывают на п е р в о н а ч а л ь н у ю, м и ф и ч е с к у ю причину явления,

264

на мифического деятеля, производящего его. Устранение этих-то подлежащих и могло создать безличное предложение. Таким образом, предложение, например, светает могло возникнуть на месте свет светает, предложение вечереет на месте вечер вечереет и т. д. То, что для нас с е й ч а с эти предложения кажутся пустой тавтологией, не может умалить их роли в древнейшие эпохи, так как мы смотрим на них с высоты нашего с о в р е м е н н о г о языкового сознания, в котором уже огромную роль сыграли и огромное место заняли безличные предложения. Кроме того, в отдельных случаях мы и до сих пор не замечаем этой тавтологии, по крайней мере если не вдумываемся в то, что говорим (гром гремит, ветер веет, свет светит). Наконец, важно также и то, что многие виды безличных предложений возникали из личных уже в позднейшую, доступную исследованию эпоху (напр., наши спится, дремлется и т. д., см. дальше). Таким образом, безличные предложения, по-видимому, отнюдь не есть остатки чего-то убывающего в языке, а, наоборот, нечто все более и более растущее и развивающееся. Можно прямо сказать, что история новых языков есть история в ы т е с н е н и я л и ч н о г о п р е д л о- ж е н и я б е з л и ч н ы м. И это стоит в связи с общим вытеснением и м е н и гл а г о л о м. Так, мы видели, что в целом ряде случаев на месте древнего причастия (т. е. глагольного и м е н и ) употребляется теперь уже гл а г о л (ибо сам он знал, что хотящий сделать; так отступили они от того, что сказавшие и т. д.). В другом ряде случаев древние предикативные сочетания с предикативными именами распались на самостоятельное « с к а з у е м о е - гл а г о л + зависящий от него второстепенный член» (кончил строящий церковь

= «кончил строить»; сказывалась пришедшая из другого города=

«сказывалась пришедшей» и т. д.). Припомним также все более и более распространяющееся в новейшей литературе опущение подлежащего, превращающее порой целые страницы в ряд н е п о л н ы х бесподлежащных предложений <…>. Сюда же, может быть, относится и пристрастие футуристов к образованию новых глаголов:

оэкранить, отрелить, орозить, олунить, онебесить, крылить, крылышковатъ, желудеть и т. д. Во всех этих случаях д е я т е л ь н о с т ь берет верх над д е я т е л е м.

Безличные глаголы русского языка делятся на две неравные и неодинаковые по происхождению группы: на глаголы типа светает, вечереет, дождит, моросит и т. д., очень немногочисленные и определившиеся как особый тип еще в индоевропейском праязыке, и на глаголы типа спится, дремлется, очень многочисленные и сложившиеся окончательно в особую безличную категорию уже в самом русском языке. В настоящее время категория эта уже всеобща, т. е. форму эту можно образовать от к а ж д о г о глагола (мне читается, говорится, работается, лежится, чихается и т. д. и т. д., вплоть до любого, хотя бы и необычного, но всегда в о з м о ж н о г о новообразования), за исключением гл а г о л о в в о з в р а т н ы х. От

265

возвратных глаголов форма эта совсем не образуется: нельзя сказать «мне сегодня торопится», «мне умывается», «мне веселится», «мне смеется» и т. д. Причина та, что в глаголах типа спится частица -ся теперь уже почти не имеет возвратного значения, а создает именно с а м у ю б е з л и ч н о с т ь, да еще в огромном большинстве случаев придает особый оттенок л е г ко с т и действия (мне говорится = мне легко говорить). Таким образом, если для образования от глагола спит безличной формы с указанным оттенком надо прибавить специальное безличное -ся (спится), то для образования т а ко й же формы от глагола торопится надо было бы прибавить еще одно -ся. Но повторение одного и того же аффикса, хотя бы и в разных значениях, вообще неизвестно в нашем языке (такие случаи, как народное

иттить и литературное пройтиться, обойтиться, создались именно из-за того, что первый аффикс инфинитива в связи с некоторыми особенностями корня этого глагола перестал уже сознаваться как аффикс и слился с корнем). Вот почему и нельзя сказать в указанном смысле «мне торопится». По той же причине мы все глаголы этого типа считаем безличными, хотя те из них, которые образованы от переходных глаголов (читается, пишется, говорится, работается

и т. д.), имеют и другие лица (читаюсь, читаешься, читается и т. д.): частица -ся в их б е з л и ч н о й форме означает совсем не то, что в л и ч н о й (ср. мне сегодня читается и этот автор много читается). Вот несколько литературных примеров на безличные глаголы обоих типов:

а) Ах, в самом деле рассвело! (Гриб.)

Уж совсем завечерело, когда мы возвратились домой. (Тург.) Уже совсем вызвездило, когда он вышел на крыльцо. (Тург.)

Уж давно смеркалось. (Пушк.)

Признаться, у меня на сердце захолонуло… (Тург.) b) И верится, и плачется,

И так легко, легко… (Лерм.)

Туда, сюда — а дома не сидится… (Пушк.) Взгрустнулось как-то мне в степи однообразной. (Кольц.)

Мне поется

У колодца… (Брюс.)

… Умение, ловкость, значение придут сами собою. Только бы не

переставалось «хотеть». (Дост.)

Ему не гулялось, не ходилось, не хотелось даже подняться вверх…

(Гог.)

О, как глубоко и радостно вздохнулось Санину, как только он очутился у себя в комнате… (Тург.)

Кроме предложений с безличными глаголами к безличным следует отнести и предложения с л и ч н ы м и глаголами, у п о т р е б- л е н н ы м и в с м ы с л е б е з л и ч н ы х. На первом месте здесь

266

следует поставить такие глаголы, в которых безличная форма настолько уже оторвалась от личных форм, что, в сущности, стала о т д е л ь н ы м б е з л и ч н ы м г л а г о л о м. Таков, например, глагол ломит, когда он обозначает боль. Хоть и есть глагол ломлю — ломишь — ломит и т. д., но ясно, что безличная форма ломит по з н а ч е н и ю уже совершенно оторвалась от общей системы спряжения. Внешним признаком этого разрыва служит то, что именительный падеж тут уже н е в о з м о ж е н: нельзя сказать «рука ломит», а только руку ломит. Так же далеко и значение глагола рвет в безличном употреблении (его рвет) от того же глагола в личном смысле (рвет цветы). Таковы же глаголы колет, режет, дергает, зудит, сосет, жжет, сводит, тянет, подмывает и т. д., относящиеся к внутренним ощущениям человека; морозит, подмораживает, темнеет, меркнет, парит и т. д., относящиеся к явлениям природы; следует, стоит, приходится, приведется, хватает, достает, будет (в смысле «хватит» или «довольно») и т. д., относящиеся к человеческому быту. Все это, в сущности, безличные глаголы, только по звукам совпадающие с соответствующими личными. Как и при безличных глаголах, подлежащее при них невозможно. Если мы поставим при них хотя бы неопределенное подлежащее (что-то), то и это подлежащее все-таки не будет подлежащим, а превратится в наречие: у меня что-то глаз режет крайне редко обозначает, что у меня н е ч т о режет глаз, а обычно — что у меня п о ч е м у - т о режет глаз (ср. в личных предложениях он что-то

похудел, у меня жена что-то заболела <…>). Далее следуют такие случаи, когда один и тот же глагол без резкого изменения своего вещественного значения может быть употреблен т о л и ч н о, т о б е з л и ч н о, причем в последнем случае на безличность ясно указывают д р у г и е формы из состава того же предложения. Сравним, напр.:

Во всех правых предложениях подлежащее невозможно, потому что т о, ч т о м о гл о бы быть им, выражено у п р а в л я е м ы м с у щ е с т в и т е л ь н ы м, а подлежащее устранено из мысли как неизвестное. Сюда же можно отнести и такие случаи, где хотя и нет параллельной личной конструкции, однако вещественный смысл фразы обусловливает безличность: в ухе звенит, в голове шумит; в глазах мутится, в животе вертит и т. д. (нельзя сказать ухо звенит

267

и т. д., живот вертит сказать можно, но живот будет здесь винительным падежом, а не именительным). Во всех таких случаях глагол сам по себе терпит подлежащее, но д а н н о е с о ч е т а н и е его не терпит. Наконец, третью ступень близости к предложениям с безличным глаголом могут составить те случаи, где и д а н н ы й гл а- г о л терпит при себе подлежащее и д а н н о е с о ч е т а н и е терпит его и где тем не менее подлежащего нет, а глагол сознается как б е з- л и ч н ы й. Возьмем, например, восклицание дует! или здесь дует. В огромном большинстве случаев оно понимается как безличное, хотя подлежащее здесь не только возможно, но и на каждом шагу употребляется (ветер дует, здесь ветер дует). При этом разницы в вещественном значении между тем и другим дует нет ни малейшей, и все дело сводится только к о д н о й б е з л и ч н о с т и, которая поэтому и выступает здесь особенно рельефно. Или возьмем такое сочетание у Тургенева:

Вы раздвинете мокрый куст — вас так и обдаст накопившимся теплым запахом ночи…

Кто обдаст? Куст? Нет. Хотя здесь свободно можно было бы п о с м ы с л у заимствовать подлежащее из предыдущего предложения, однако что-то говорит нам, что не куст обдаст, а просто обдаст. Здесь особенно рельефно выступает в н у т р е н н я я сторона безличности, безличность как к а т е г о р и я г р а м м а т и ч е с к о г о м ы ш л е н и я. Но, с другой стороны, именно в этой группе случаев и бывает иногда трудно решить, личное перед нами предложение или безличное, так как здесь безличные предложения вплотную подходят к н е п о л н ы м л и ч н ы м (с опущенным подлежащим). Все дело тут, очевидно, только в том, сознаются лицо и число данного глагола как категории с о г л а с о в а н и я с к а з у е м о г о с п о д л е ж а щ и м или нет, ибо безличное предложение есть прежде всего н е с о г л а с у е м ы й н и с ч е м г л а г о л. Поясним это на примере. Представим себе, что мы напряженно прислушиваемся к приходу определенного, известного нам лица и, заслышав стук в дверь, говорим стучит! Здесь уже наверное подлежащее как с л о в о «подразумеваться»не будет, т. е. у нас в уме не будет ни слова он, ни имени и отчества нашего знакомого, а будет, скорее всего, реальный его образ, фигура и лицо его. И тем не менее предложение будет л и ч н о е, потому что сказуемое будет относиться к к а к о м у - т о образу (здесь даже неязыковому) и отношение это будет выражено формами, обычно употребляющимися для согласования. В зависимости от свойств этого образа (один или несколько человек, мужчина или женщина) мы должны были бы сказать стучат! или постучал! или постучала! Напротив, в тургеневском стучит в «Записках охотника» такого образа у говорящих, по всей вероятности, не было. Если бы они к чему-нибудь отнесли свое

268

стучит, то они скорее бы говорили стучат, потому что с самого начала у Филофея, а потом и у обоих гвоздем засела мысль о разбойниках. Но в том-то и дело, что они хотели выразить своим восклицанием только самый стук, самое я в л е н и е с т у к а, а причину оставить невысказанной, придав ей тем самым характер т а и н- с т в е н н о с т и. Если в нашем первом стучит мы сознаем, что это к т о - т о стучит, то в тургеневском нам кажется, что это «само» стучит. Путем особой внутренней передвижки мы можем понимать это стучит то так, то этак: то лично, то безлично. Но не всегда так легко определить, как в данных примерах, имеем мы безличное предложение или неполное. Особенно затруднительны в этом отношении сочетания с некоторыми в о з в р а т н ы м и глаголами с т р а д а т е л ь н о г о значения, если безличность в них не связана с тем оттенком л е г к о с т и действия, о котором мы говорили выше. Мы имеем в виду такие глаголы, как говорится (не в смысле «мне говорится», т. е. я в говорливом настроении), считается, делается, случается, ведется, предполагается, думается, видится, представляется, кажется, оказывается, обнаруживается, снится, мерещится, чудится, нравится, чувствуется и т. д. С одной стороны, здесь возможны такие выражения, как у нас в доме говорится по-французски, где, как в тургеневском стучит, мысль сосредоточена на самом процессе говорения и совершенно отвлечена от того, что говорится; это ему так только представляется, это вам только кажется (в смысле «этого на самом деле нет»), где тоже все внимание сосредоточено на глаголе и где в связи с этим слово это может и не быть подлежащим, а лишь особой пояснительной частицей (как это почтальон пришел, это дверь скрипнула). С другой стороны, вполне обычны и такие сочетания, как недаром говорится пословица…, вспомните, что говорилось тогда об этом деле, все это мне представляется совсем иначе, в его словах мне показалось что-то подозрительное и т. д. Дело в том, что глаголы эти по самому смыслу их почти не приходится употреблять в других лицах, кроме 3-го (я говорюсь, ты говоришься — формы исключительные), да и в третьем-то лице подлежащее при них бывает чаще всего в среднем роде ед. ч., т. е. неопределенное (это, что-то, все и т. д). Творительный действующего предмета при них тоже очень редок (обороты вроде это всеми говорится,

мною считается, вами предполагается и т. д. крайне тяжелы), а при некоторых из них даже и невозможен (нельзя сказать «мною думается», «мною видится»). Это еще больше отрывает их от нормального личного типа страдательных предложений (дом строится плотником). В результате у них у всех и оказывается известный уклон в сторону безличности, и каждый отдельный глагол и отдельный случай употребления его представляет собой бόльшую или меньшую степень этого уклона, от полной «личности» до полной безличности включительно. <…>

269

В. М. Павлов

Субъект в безличных предложениях1

Задания. 1) Как В. М. Павлов оценивает подходы к квалификации безличного предложения в традиционном синтаксисе?

2)С какими положениями концепции Г. А. Золотовой (см. также к статью Г. А. Золотовой «О главных членах предложения…» в данном издании) дискутирует автор статьи?

3)В чем М. В. Павлов усматривает «конфликт» структуры и семантики безличного предложения?

Врусской грамматике «безличными» традиционно считаются предложения, отличительной особенностью которых является сочетание трех признаков: 1) наличие глагольного компонента в спрягаемой форме (в частном случае — связочного глагола, причем гла- гол-связка быть в настоящем времени представлен на фоне форм прошедшего и будущего времени в виде «нуля»); 2) финитный глагол глагольный предикат или связочный глагол при именном предикативе — имеет форму 3-го л. единственного числа (в прошедшем времени — среднего рода, несовместимого со значениями 1-го или 2-го лица); 3) отсутствие подлежащего. Использование последнего признака в качестве критерия безличности предложения (при наличии первых двух признаков) связано с рядом затруднений. Вопрос «Вам нравится?», сопровождаемый жестом, указывающим, например, на висящую на стене картину, очевидно, следует считать предложением неполным (эллиптическим), полная структурная схема которого включает позицию подлежащего — существительного или местоимения в именительном падеже, тогда как вопрос «Вам здесь нравится?» представляет собой полное бесподлежащное предложение, обладающее всем комплексом грамматических признаков предложения «безличного». Вместе с тем отсутствие подлежащего и во втором случае не значит, что в передаваемом мыслительном содержании нет компонента, который соответствует реальному объекту оценки, сопряженной с определенным эмоциональным состоянием оценивающего субъекта, на которого указывает беспредложный дательный падеж.

Впредложении с глаголом нравиться наличие в отображаемой ситуации предмета, способного вызвать определенную эмоциональную оценку, имплицитно выражено наречием здесь: здесь (в моем доме, в саду, в нашем городе и т. п.) = «место с тем (со всем), что в нем есть». Благодаря тому, что предмет оценки, прямое именование

1 Печатается по: Теория функциональной грамматики. Субъектность. Объектность. Коммуникативная перспектива высказывания. Определенность – неопределенность / под ред. А. В. Бондарко. СПб., 1992. С. 71–100.

270