2.3. Поступок и целостность человека по м. М. Бахтину

Особое место в отечественной культуре занимает Михаил Михайлович Бахтин. Почти всю жизнь проведший в изгнании, он оставил значительный след во всех областях, которыми интересовался: в философии,

64

психологии, культурологии, лингвистике. Долгие годы лишь немногие знали, что труды, вышедшие в свет под несколькими именами и известные специалистам, принадлежат перу этого гениального человека. Им были осмыслены и введены в культуру понятия, обогатившие многие представления. Хронотоп текста, диалогичность и полифоничность сознания, событийность поступка — лишь немногие жемчужины, расширившие и углубившие категориальный строй философии и психологии. По-видимому, потребуется еще длительное время для того, чтобы по достоинству оценить и освоить вклад М. М. Бахтина в мировую культуру в целом и психологию в частности.

Место и роль человека в бытии и культуре — проблема, чрезвычайно заботившая ученого. Бахтин исследовал культурно-исторические корни процесса потери человеком его жизненной целостности. Ведь ранее эта целостность присутствовала: "Грек именно не знал нашего разделения на внешнее и внутреннее (немое и незримое). Наше "внутреннее" для грека в образе человека располагалось в одном ряду с нашим "внешним", то есть было так же видимо и слышимо и существовало ВОВНЕ ДЛЯ ДРУГИХ, так же как и ДЛЯ СЕБЯ. В этом отношении все моменты образа были однородными" [16, с. 285]. Бахтин считает, что "немая внутренняя жизнь, немая скорбь, немое мышление были совершенно чужды греку. Все это — то есть вся внутренняя жизнь — могло существовать, только проявляясь вовне в звучащей или в зримой форме" [16, с. 284]. И только затем немые сферы овладели человеком и исказили его образ, приведя за собой одиночество. "Частный и изолированный человек — "человек для себя" — утратил единство и целостность, которые определялись публичным началом... Образ человека стал многослойным и разносоставным. В нем разделилось ядро и оболочка, внешнее и внутреннее" [16, с. 286]. Природа античного человека нашла специфическое отражение в современной ему литературе. Людям новейшего времени герои Гомера могут показаться истерически несдержанными и часто эта их особенность приписывается литературному канону, что в корне неверно. Отголоски античного естества слышатся и в более поздних произведениях: "... еще "Исповедь" блаженного Августина нельзя читать "про себя", а нужно декламировать вслух, настолько в ее форме еще жив дух греческой площади, где впервые слагалось самосознание греческого человека" [16, с. 285]. Из этого же корня произрастают и "Диалоги" Платона. Социальная суть античного человека нашла выражение в том, каким он представлен не только в литературе, но и в скульптуре: "Все телесное и внешнее одухотворено и интенсифицировано в нем, все духовное и внутреннее (с нашей точки зрения) — телесно и овнешнено" [16, с. 286]. Глубокий анализ происхождения целостности античного человека, предпринятый Бахтиным, является в то же время указанием на путь, который

65

помог бы вернуть современному человеку эту потерю. Не стоит понимать этот путь упрощенно, совсем не достаточно идти на площадь, чтобы прилюдными стенаниями обрести искомую целостность. Возвращение целостности возможно, по Бахтину, через участный событийный поступок. М. М. Бахтин считает, что "... вся жизнь в целом может быть рассмотрена как некоторый сложный поступок. Я поступаю всею своей жизнью, каждый отдельный акт и переживание есть момент моей жизни — поступления" [17, с. 83]. Все дело состоит в том, чтобы строить это поступление правильно.

Понятие поступка выражает, как считает М. М. Бахтин, важнейшую онтологическую категорию, связующую нить человека и мира, определяющую жизнедеятельность человека: "Акт нашей деятельности, нашего переживания, как двуликий Янус, глядит в разные стороны: в объективное единство культурной области и неповторимую единственность переживаемой жизни, но нет единого и единственного плана, где оба лика взаимно себя определяли бы по отношению к одному-единственному единству" [17, с. 83]. Ни теоретическое постижение мира, ни его эстетическое восприятие не в состоянии по одиночке претендовать на роль такого плана. Теоретическое постижение ограничено, потому что "единственное исторически действительное бытие больше и тяжелее единого бытия теоретической науки, но эту разницу в весе, очевидную для живого переживающего сознания, нельзя определить в теоретических категориях" [17, с. 87]. Теоретический мир легче уже потому, что в нем нет "факта моего единственного бытия и нравственного смысла этого факта".

Нечто подобное происходит и при эстетическом восприятии: "Между субъектом и его жизнью-предметом эстетического видения и субъектом-носителем акта этого видения такая же принципиальная несообщаемость, как и в теоретическом познании" [17, с. 92]. Поэтому эстетическое восприятие также схватывает лишь часть бытия. Бахтин считает, что "понять предмет — значит, понять мое долженствование по отношению к нему (мою должную установку), понять его в отношении ко мне в единственном бытии — событии, что предполагает не отвлечение от себя, а мою ответственную участность" [17, с. 95].

Нам кажется, что выдвинутые положения М. М. Бахтин проверил на материале языкознания. При анализе направлений лингвистической мысли выяснилось, что имеющиеся концепции языка в основном концентрируются вокруг двух направлений: абстрактно-объективного (В. Лейбниц, Ф. де Соссюр, Ш. Байн, А. Сеше, А. Мейе) и индивидуально-субъективного (В. Гумбольдт, Штейнталь, Фосслер, А. А. Потебня, Б. Кроче и др.). Первое направление с отчетливым рационально-теоретическим духом рассматривало язык как систему устойчивых языковых форм, а второе — как продукт непрестанного индивидуального

66

творчества, аналогичного художественному. Взгляды представителей этих направлений напоминали теоретический и эстетический подходы к бытию и, конечно же, теряли содержание постигаемого явления. Бахтин противопоставил этим точкам зрения свою, основанную на том, что "... язык есть непрерывный процесс становления, осуществляемый социальным речевым взаимодействием говорящих... Структура высказывания является чисто социальной структурой" [18, с. 100—101]. Бахтин фактически конкретизировал свою идею об участном бытии на материале функционирования и развития языка. По его мнению, язык как и поступок СОБЫТИЕН в том смысле, что неразрывно связан с бытием человека в мире. В случае языка — прежде всего с социальным бытием. "Сознание, — пишет Бахтин, — слагается и осуществляется в знаковом материале, созданном в процессе социального общения организованного коллектива. Индивидуальное сознание питается знаками, вырастает из них, отражает в себе их логику и их закономерность... Сознание может приютиться только в образе, в слове, в значащем жесте и т. п. Вне этого материала остается голый физиологический акт, не освещенный сознанием, т. е. не освещенный, не истолкованный знаками" [17, с. 14]. Далее: "Знак может возникнуть лишь на МЕЖИНДИВИДУАЛЬНОЙ ТЕРРИТОРИИ, причем эта территория не "природная" в непосредственном смысле этого слова... Необходимо, чтобы два индивида были социально-организованы..." [17, с. 13—14].

И лишь после этого слово может стать "ЗНАКОВЫМ МАТЕРИАЛОМ внутренней жизни — сознания (внутренняя речь)" [17, с. 16]. И все же язык — не ровня поступку. Он "исторически вырастал в услужении участного мышления и поступка... Не следует... преувеличивать силу языка: единое и единственное бытие — событие и поступок, ему причастный, принципиально выразимы, но фактически это очень трудная задача, и полная адекватность недостижима, но всегда задана" [17, с. 105]. И только поступок в состоянии вынести факт сознания в бытие, тем самым восстановив целостность человека. При этом не важно, будет ли он реализован в слове или действии личности. Поступок, таким образом, есть порождение сознания и совести или, точнее, порождение совестливого (нравственного) сознания, своего рода интуиции совести. Совершение поступка — это одновременно условие формирования и манифестация (Д. Н. Узнадзе сказал бы — целостная модификация) личности:

Гуртом, сворачиваясь в трубки, Во весь разгон моей тоски Ко мне бегут мои поступки, Испытанного гребешки.

67

Их тьма, им нет числа и сметы, Их смысл досель еще не полн. Но все их сменою одето, Как пенье моря пеной волн.

(Б. Пастернак)

Каковы характеристики поступка? В. Н. Сагатовский считает, что Бахтин описал четыре группы характеристик правильно построенного поступка: его аксиологичность ("нетехничность"), единственность, ответственность и событийность [19].

АКСИОЛОГИЧНОСТЬ ("НЕТЕХНИЧНОСТЬ") поступка отличает его от теоретического суждения: "Момент теоретической истинности необходим, чтобы суждение было долженствующим для меня, но недостаточен, истинное суждение не есть тем самым уже и должный поступок мышления. Я позволю себе несколько грубую аналогию: безукоризненная техническая правильность поступка еще не решает дело о его нравственной ценности. Теоретическая истинность технична по отношению к долженствованию" [17, с. 84]. Именно в этом различении философ видит корень различий между культурой и цивилизацией. Он в большей степени, чем Г. Г. Шпет, принимает трагичность различия. "Вследствие того, — пишет Бахтин, — что теория оторвалась от поступка и развивается по своему имманентному закону, поступок, отпустивший от себя теорию, сам начинает деградировать. Все силы ответственного свершения уходят в автономную область культуры, и отрешенный от них поступок ниспадает на ступень элементарной биологической и экономической мотивировки, теряет все свои идеальные моменты: это-то и есть состояние цивилизации. Все богатство культуры отдается на услужение биологического акта" [17, с. 123]. Такая трактовка соотношения цивилизации и культуры как бы приобретает психологическое лицо, которое отсутствовало и у О. Шпенглера и только начинало высвечиваться в позиции Г. Г. Шпета.

ЕДИНСТВЕННОСТЬ поступка основывается на осознании того факта, что "я причастен бытию единственным и неповторимым образом, я занимаю в единственном бытии единственное, неповторимое, незаместимое и непроницаемое (?) для другого место. В данной единственной точке, в которой я теперь нахожусь, никто другой в единственном времени и единственном пространстве единственного бытия не находится. И вокруг этой единственной точки располагается все единственное бытие единственным и неповторимым образом. То, что мною может быть совершено, никем и никогда совершено быть не может" [17, с. 112]. Точнее, нам кажется, не сказать.

Из так понимаемой единственности поступка логически следует его ОТВЕТСТВЕННОСТЬ. "Ответственность возможна не за смысл в себе, а за его единственное утверждение-неутверждение. Ведь можно

68

пройти мимо смысла и можно безответственно провести смысл мимо бытия" [17, с. 115]. Соответственно поступок в толпе теряет свою ответственность, единственность и самого себя. Кроме этого, в позиции Бахтина потенциально заложены возражения против превратно понимаемого коллективизма, основывающегося на общности занимаемых позиций. В такой ситуации трудно ожидать ответственного поступка.

И, наконец, характеристика, интегрирующая три вышеназванных — СОБЫТИЙНОСТЬ поступка. "Активный поступок implicite (?) утверждает свою единственность и незаменимость в целом бытии и в этом смысле внутренне придвинут к его краям, ориентирован в нем, как целом. Это не есть просто утверждение себя или просто утверждение действительного бытия, но неслиянное и нераздельное утверждение себя в бытии; я участен в бытии как единственный его деятель..." [17, с. 112].

В результате проведенного анализа М. М. Бахтин определяет цели создаваемой им философии жизни: она может быть только нравственной и иметь предметом — мир, в котором ориентируется поступок на основе своей единственной причастности бытию.

Таким образом, еще в начале 20-х годов М. М. Бахтиным были сформулированы важнейшие положения, с одной стороны, являющиеся продолжением традиций российской нравственной философии, в центре которой всегда находился человек, а с другой стороны, предлагающие новые подходы к месту и роли целостного человека в мире и обществе. Несмотря на то, что часть из них была опубликована лишь в последнее время, становится более очевидным культурный контекст первой четверти нашего века, явившийся определяющим для формирования целого поколения философов и психологов. Судьба многих из них была трагичной. Но некоторым удалось многое. Среди последних, наряду с М. М. Бахтиным, А. Ф. Лосев и Л. С. Выготский.