6.5. Культура в науке

Ясно, что культура много древнее науки. Вначале наука функционировала в рамках мифологии, религии, философии, искусства, трудовой деятельности и т. д., то есть в рамках культуры, понимаемой в

283

самом широком смысле слова. Затем она автономизировалась и стала приобретать собственные черты, вырабатывать свои законы развития, свою культуру. Именно это и приводит к постановке вопроса: является ли наука неотъемлемой частью культуры как целого? Но если возникает подобный вопрос, то это свидетельствует о том, что в современном мире не все благополучно не только с наукой, но и с культурой.

Отношение культуры к науке можно уподобить реакции курицы на доведение высиженного ею утенка. Курица с удивлением, а то и со страхом смотрит на то, что утенок способен делать невозможные для нее вещи, например, плавать. Пример, хотя и поясняет мысль, возможно не очень удачен, поскольку автономизация науки от породившей ее культуры не столь безобидна. Наука, бросаясь в воду, рискует не только собой. К тому же трудно дать гарантию, что, отпочковавшись от культуры, она сможет удержаться на плаву. Компасом для науки должна быть культура, понимаемая и принимаемая не только как прародительница науки, не только как давно прошедшее или наспех созданное сиюминутное, а как бессмертное, то есть непрерывно воспроизводящееся, свершающееся настоящее. Культура должна пониматься как дление, как напряженная связь прошлого, настоящего и будущего. Такая напряженная связь может существовать только посредством усилий ума, напряженного и вместе с тем свободного сознательного действия, страстей души, соединяющих все три указанных цвета времени в жизненном пространстве личности и социума.

Наука, конечно, содействует развитию культуры, вносит в нее свой вклад, который трудно переоценить, но она же обладает по отношению к культуре деструктивными силами. Хуже, что она и использует эти силы ей во вред. XX век дал тому много примеров, о чем свидетельствуют трагические нравственные прозрения великих физиков А. Эйнштейна и А. Сахарова; мучительные размышления об этике специалистов в области генной инженерии; а также современных философов, психологов и физиологов, понимающих, какое мощное средство манипулирования человеческим сознанием оказывается в их руках. Дай бог, чтобы оно в этих руках и осталось!

Густав Шпет говорил, что культура — это культ разумения. На первый взгляд кажется, что эта черта культуры полностью относится и к науке. Но ученые даже в пределах одной науки, благодаря ее дифференциации, все меньше "разумеют" друг друга. Справедлива давняя печальная шутка относительно психологии: один психолог представляет ее себе как большой глаз, другой — как огромное ухо, третий — как длинный язык. Не приходится говорить о справедливости давних слов историка В. Ключевского, что раньше психология была наукой о душе, а сейчас — это наука об ее отсутствии.

Культура — язык, объединяющий человечество. Это высказывание принадлежит Павлу Флоренскому. Заметим: язык, объединяющий

284

человечество, а не ученый мир, являющийся его меньшей частью. Конечно, важнейшая задача науки состоит в создании языка описания той или иной части предметного или социального мира, который, с точки зрения свободного ученого, заслуживает внимания. Но ученый адресуется к коллегам, к профессионалам, а не к человечеству. И происходит это потому, что наука выработала свой собственный язык, не понятный большей части человечества. Конечно, это необходимый этап ее развития. Но негативное свойство отсутствия общего языка состоит в обрыве связей между ценностями науки и ценностями человечества. А поэтому быть отличным человеком и отличным ученым — далеко не одно и то же.

А. Эйнштейн говорил о том, что если из Храма науки удалить карьеристов и прочих малопорядочных людей, то этот Храм сильно опустеет [13, с. 8]. Само по себе занятие наукой автоматически не обеспечивает роста личности: личностью желательно стать до того, как станешь ученым. Это, кстати, одно из необходимых условий того, чтобы стать настоящим ученым, а не функционером в науке или от науки. Конечно, в науке, как и в других сферах человеческой деятельности, например, в рыцарстве или в монашестве, выковываются личности, формируется дух человеческий. Более того, мы говорим о духе науки, но бывают периоды, когда он слабеет, концентрируется на частных целях, сомнительных средствах, забывает об общечеловеческих ценностях, хранительницей которых является культура. Возможно и наблюдается отчуждение науки от культуры. Такое отчуждение заметно, как отчуждение интеллекта от реальности, витание его в заоблачных далях. Другой разговор, насколько велика дистанция такого отчуждения в тот или иной период истории развития науки. Ведь длительное отчуждение интеллекта от реальности чревато шизофренией, существенной особенностью которой является не столько оперирование порожденными или вымышленными образами и моделями, сколько отсутствие способности коррелировать этот сконструированный мир с реальностью.

Наука стала сегодня источником многих глобальных проблем современности, до решения которых человечеству довольно далеко. Парадокс состоит в том, что за решением этих проблем человечество вынуждено обращаться к той же науке. А может быть, надо обращаться не к той же, а к какой-то другой, лучшей, гуманной, культурной науке? Есть ли такая? А если нет, то где ее взять, как ее строить? Пока не очень действенны призывы укреплять связи естественных, технических и гуманитарных наук, включая призыв сделать все науки гуманитарными. Слишком сильны традиции техницизма.

Каков выход из сложившегося положения? Это проблема, которую, конечно же, должно решать все культурное и научное сообщество. Здесь можно лишь наметить некоторые гипотетические, а возможно, и

285

метафорические пути ее решения, или хотя бы корректно ее поставить. Мы действительно сталкиваемся с парадоксальной ситуацией. Попробуем себе мысленно представить, что технократическое мышление вдруг исчезло. Вслед за ним может исчезнуть и гуманитарное, которое весьма эффективно использует средства первого. Подобный максимализм не реален даже в мысленном плане. Имеются сильные стороны технократического мышления, без которых человечество не может существовать. Анализ истории науки мог бы показать, что в возникновений технократического мышления гуманитарные науки повинны не меньше, чем естественные. Техноцентрические тенденции отчетливо просматриваются и в истории искусства, и, наконец, в религии. Разработано множество религиозных психотехник. Человечество сейчас не может существовать без самых разнообразных "техник". Без них оно не могло существовать и в прошлом. Однако в прошлом "техники" были иными. Смысл понятия "техника" (техне) в античности был существенно иным, чем в настоящее время. Это понятие заключало в себе единство искусства (мастерства), науки и собственно техники.

Понимая ограниченность, а порой и наивность психологической интерпретации социальных процессов и организмов, к числу которых относится наука и ее история, мы все же рискнем предложить вариант такой интерпретации.

Несомненно, что наука имеет отношение не только к культуре, но и представляет собой одну из форм сознания. Именно интерпретация науки как формы сознания представляет собой ядро нашего размышления о ней. Любая из форм сознания, включая индивидуальное, содержит в себе, по нашему мнению, как минимум, два слоя. Мы уже подробно говорили об этом. Теперь же повторим вкратце следующее. Первый слой — бытийный, операционально-технический, когда действуют в основном его архетипы, схематизмы, стереотипы, автоматизмы и пр. Второй слой — рефлексивный, препятствующий действию автоматизмов или, по крайней мере, их запускающий сознательно. Удельный вес этих слоев в развитии индивида, социума в целом или отдельных социальных организмов в различные периоды их развития может быть неодинаков. Доминировать может либо один, либо другой. Между ними возможен и антагонизм.

Бытийный слой более прагматичен, он концентрируется на действиях, образах, средствах, целях. Рефлексивный слой более аксиологичен, он концентрируется на ценностях, смыслах, их отношении к значениям и действиям. Однако этим их различия не исчерпываются. Первый слой действует в более ограниченной или узкой временной перспективе, второй — в более широкой. Казалось бы, энергия бытийного слоя должна быть выше, чем энергия рефлексивного, так как она непрерывно подпитывается извне получаемыми результатами. Это

286

тем более вероятно, что результаты, получаемые на основе действия первого слоя, внешне более наблюдаемы, наглядны, убедительны, чем результаты, получаемые на основе действия второго. Однако не исключено, что эта убедительность иллюзорна и связана с отсутствием меры для сравнения энергии бытийного и энергии рефлексивного слоев. Рефлексия одновременно содержит в себе цель, средство и результат, которые разъединены в бытии и во внешней предметной деятельности. Именно с тем, что цель и результат также находятся внутри рефлексивного слоя, связано то, что энергия рефлексии и ее приращение имеет внутренний, с трудом регистрируемый источник. Это уже нелапласовская детерминация, а спинозовская causa sui, характеризующаяся большим — в пределе бесконечным — числом степеней свободы. Для науки рефлексия наступает тогда, когда она размышляет и заботится о собственных основаниях, началах и последствиях деятельности. Тогда ее будни сменяются праздником. Но бывает, что на смену праздникам приходят трагические прозрения. Это происходит тогда, когда наука осмысливает трагические последствия собственных деяний и открытий, уже "внедренных" в практику.

Бытийный и рефлексивный слои сознания науки находятся в отношениях дополнительности. Частичность, дискретность бытийного слоя дополняется целостностью, непрерывностью рефлексивного слоя.

Можно предположить, что в рефлексивном слое сознания науки происходит порождение новых замыслов. Нередко это случается как озарение. Но главное состоит в том, что идеи, возникающие в рефлексивном слое сознания, должны воплощаться в бытийном. Это происходит в форме визуализированных, вынесенных вовне субъекта, экстериоризированных образов. Примерами таких образов могут служить планетарная модель атома, двойная спираль генетического кода. А. Бергсон когда-то писал, что максимальное умственное усилие требуется как раз при переходе от идеи к образу. К этому можно добавить, что максимальное волевое усилие требуется при материализации созданного образа, при создании вещи. Новые замыслы, идеи, теории рождаются не каждый день. Между ними текут многолетние будни науки и техники. Этот процесс в целом хорошо описан В. Гете в "Вильгельме Майстере": "Весь мир лежит перед нами как большая каменоломня перед строителем, который лишь тогда заслуживает этого имени, когда он из случайных природных масс создает с величайшей экономией, целесообразностью и прочностью образ, зародившийся в его душе. Все вне нас — можно даже сказать, все в нас — есть стихия; однако в глубине человека заложена творческая сила, которая способна создать то, что должно быть, которая не даст нам покоя и отдыха, пока мы не выразим, не воплотим это вне нас тем или иным способом".

При доминировании аксиологических ориентаций наука преимущественно функционирует и развивается на рефлексивном слое сознания. При доминировании техноцентрических, прагматических ориентаций

287

она преимущественно функционирует на операционально-техническом, бытийном слое сознания. Поэтому преодоление подобных ориентаций в современной науке состоит не в ликвидации технократического мышления и не в механическом добавлении к нему мышления гуманитарного, даже не в переводе технократической науки на рефлексивный уровень сознания, а в расширении сознания всего научного сообщества (если и не нынешнего, то хотя бы формирующегося). Именно всего, то есть не только технического, но и естественного, и гуманитарного.

Как можно реально представить себе, что значит расширение сознания науки? Если оно переместится из бытийного слоя в рефлексивный, то не превратится ли оно в философское, вследствие чего ему будет трудно разобраться в деталях бытия. Если же оно останется на своем бытийном уровне, то не сможет освободиться от своих техноцентристских тенденций. Ориентиром при постановке и обсуждении этой проблемы может стать все та же культура, важнейшим признаком которой является, как мы уже писали, единство духовного и материального. Вспомним мысль Бахтина о пограничности, как внутреннем определении культуры, не имеющей никакой замкнутой территории. Можно сказать, что центр сознания науки должен располагаться на границе его бытийного и рефлексивного слоев. Возможно, это и есть наиболее адекватный способ расширения сознания науки, обеспечивающий сохранение достоинств и минимизацию недостатков каждого из рассмотренных слоев ее сознания. Подобное местоположение центра научного сознания сделает равнопрочными оба слоя, придаст бытийному слою рефлексивную окраску, а рефлексивному — бытийную.

Имеется еще один довод в пользу желательной "пограничности" сознания науки. Сознание по своему происхождению связано с символами, которые, в свою очередь, рождаются на границах бытийного и рефлексивного слоев сознательной деятельности. Можно предположить, что, хотя смысл символа укоренен в бытии, его расширение связано с рефлексией и означением, которые происходят в совместной деятельности людей. В научном сообществе, интенсивно оперирующем символами, их роль необычайно велика. И полноценность символов, выражающаяся в их равновеликой опоре и на бытие, и на рефлексию, служит источником формирования полноценного сознания науки. Но символа мало, нужно чтобы он соединился со стимулом, т. е. желанием ученых понять, что это за сознание и сформировать его.

Пограничное сознание и его воплощенные символы выполняют не только интегрирующую функцию по отношению к его слоям, но и являются их средостением, местом не только их взаимодействия, но и игры, точкой развития полноценного сознания науки, точкой, где смыкаются оба слоя при самом большом их расхождении. Это и начало

288

формирования самосознания науки, необходимой составляющей которого должна быть этика. Последнее должно помогать преодолевать не подкрепленные этическими соображениями устремления науки. Без такого сознания и самосознания мы будем продолжать быть похожими на героев Ф. Кафки, у которых (по словам А. Камю) наблюдались каждодневные переходы от надежды к тоске, от безнадежной мудрости к добровольному ослеплению.

Сейчас стал общим местом тезис о том, что наука утратила человеческое измерение. Вернуть его можно, лишь идя от человека, от человеческой деятельности и сознания, которые находятся и в компетенции психологии. Можно предположить, что внимательный анализ истории науки мог бы показать, что инкапсуляция науки в том или другом слое сознания определяет характер и качество ее парадигм, определяет целые эпохи в науке. Особенно отчетливо это выступило в психологии, которая многие десятилетия в XX веке не только находилась в границах бытийного слоя сознания, но и нарочито уходила от рефлексивного. Еще и сейчас не до конца преодолены бихевиористские, рефлексологические, реактологические концептуальные схемы. Еще и сейчас психологи редуцируют сознание к тому, что таковым не является, ищут его там, где оно никогда не было. Психология (как целое, а не отдельные психологи) долгие годы была не только "бессознательной", но и безличной, в том числе и безличностной.

Мы привели в качестве иллюстрации психологию не только потому, что имеем к ней отношение. В психологии наблюдалась удивительная ситуация. Под влиянием зарождавшихся общих технократических ориентаций в ней стал преобладать бытийный слой сознания, что и предопределило на долгие годы онтологию ее исследований (поведение, реакции, механическое запоминание, совершенствование технологии эксперимента и т. п.). Что касается сознания, то оно было лишено собственной онтологии и отдано в область философской феноменологии и психоанализа, которые, правда, достаточно умело им распорядились. В самой же психологии, в рамках ее бытийного слоя возникли или были ей навязаны своеобразные мистические и социально-мифологические установки: перековка сознания, формирование нового человека и пр. Нельзя в связи с этим не заметить, что технократические идеи, связанные с формированием нового человека, первоначально зарождались не у политиков, а в научном сообществе, у представителей искусства, к которым они потом вернулись, как бумеранг. К сожалению, эта мифология не изжита и до настоящего времени. Ее не следует смешивать с получением нового знания о человеке, с построением нового образа человека.

Сказанное о психологии относится и к другим наукам, где происходило расслоение фактов, методов и законов, с одной стороны, и человеческих ценностей, жизненных, личностных смыслов, с другой.

289

Там почти забыли, что подлинные праздники науки всегда связаны с выходом ее на человека, с осмыслением и прогнозированием ее результатов в свете человеческого измерения, с успехами в раскрытии человеческих сущностных сил.