1.4. Символизм культуры и вещность техники

Чтобы утвердиться в развиваемом положении о единстве культуры и ошибочности ее разделения на две, три и т. д., полезно обратиться к природе противоречий, которые возникают между культурой и техникой. Они, видимо, появились раньше науки, хотя были зафиксированы с ее помощью. Попробуем посмотреть на эти противоречия не со стороны техники, а со стороны культуры. Не станем определять культуру. Укажем лишь, что ее важнейшим признаком является единство материального и духовного. Это как будто несомненно. Но где располагается это единство?

Для обсуждения этой проблемы приведем взгляд на культуру М. М. Бахтина:

"Не должно, однако, представлять себе область культуры как некоторое пространственное целое, имеющее границы, но имеющее и внутреннюю территорию. Внутренней территории у культуры нет. Она вся расположена на границах: границы проходят всюду, через каждый момент ее, систематическое единство культуры уходит в атомы культурной жизни, как солнце отражается в каждой капле ее. Каждый культурный акт существенно живет на границах: в этом его серьезность и значительность; отвлеченный от границ, он теряет почву, становится пустым, заносчивым и умирает" [26, с. 266].

40

Положение о пограничности культуры принимается многими, хотя интерпретируется весьма различно. Например, культуру размещают "на границе" природного и социального, индивидуального и надиндивидуального. В. Л. Рабинович интерпретирует ее как край, предел, пограничье, взывающий к преодолению самого себя [21, с. 325]. Не отвергая такого рода интерпретаций, попытаемся локализовать культуру на границе материального и духовного. Возможно, это не слишком вольная интерпретация М. М. Бахтина.

Имеется еще один, возможно, косвенный аргумент в пользу нашего тезиса. Важной психологической чертой личности является то, что она способна к преодолению поля или, лучше сказать, пространства деятельностей, способна к выбору одной из них или к построению новой. Власть личности над деятельностью объясняется тем, что она как и культура располагается "на границе" между материальным (телесным) и духовным. Ей дано право и возможность разрешать возникающие между ними противоречия. Их разрешение, кстати, осуществляется в деятельности, в поступках — и это важное условие творчества, в том числе и созидания самой личности. Введение в характеристику личности бахтинского "на границе" не должно удивлять, так как именно творческая личность представляет собой живое ядро культуры. Без нее невозможны акты культурной жизни.

Известно, что единство материального и духовного не изначально и не неизменно. Это всегда единство противоречивое, соревновательное, часто обозначаемое как борьба противоположностей. В то же время, когда мы, забывая о единстве материального и духовного, говорим о материальной и духовной культурах, как о некоторых самостоятельных сущностях, то это не более чем "схематизм сознания". Разумеется, мы далеки от мысли подвергать сомнению или отвергать понятия материальной и духовной культуры. Но нужно всегда помнить, что история материальной культуры — это следствие развития деятельной сущности человека и одновременно эмбриогенез, творчество духовной культуры. Это и история их становления.

Приглядимся к противоречию между материальным и духовным. Когда начинает побеждать одно, культура, находящаяся "на границе", как бы начинает поворачиваться лицом к другому (мы ее сознательно персонифицируем), благодаря чему далеко зашедшее противоречие начинает преодолеваться. Вступает в силу своего рода защитный механизм культуры. Именно этот механизм, важнейшей составляющей которого является приглашение к диалогу, послужил толчком к преодолению потребительского отношения к природе. Здесь культура расположилась "на границе" природного и социального, подняла свой голос в защиту первого, благодаря чему возникла проблема защиты,

41

охраны природы. Экология превратилась в глобальную проблему современности.

Аналогичным образом возникли проблемы безопасности и охраны труда, сохранения здоровья и развития личности трудящихся. Здесь культура расположилась "на границе" индивидуального и надиндивидуального, благодаря чему стал строиться корпус наук о трудовой деятельности. Противоречие между человеком и техникой зашло настолько далеко, что культура стремится занять место "на границе" между ними. Достижение этой верно поставленной цели становится задачей не столько технической, сколько социальной.

По существу проблема "культура и техника", а в известной мере и проблема "человек и техника", близки к классической философской проблематике соотношения предмета (вещи) и идеи, чувственного и рационального знания. В истории диалектики мы можем найти немало аргументов в пользу того, что чувственное и рациональное не две ступени в познании, а два момента, пронизывающие его во всех формах и на всех ступенях развития. Еще Платон в "Меноне" говорил, что чувственность охотится за идеями, чтобы быть чем-то определенным, а идея охотится за чувственностью, чтобы реально осуществиться. Но одно дело теоретическая аргументация, другое — практика. Противопоставление чувственного и рационального, предмета и идеи воспроизводится снова и снова на новом материале. Источником этого противопоставления является то, что от рацио, от идеи нет прямого пути к предмету, как нет его и от предмета к идее. Если мы разорвали их в начале нашего рассуждения, то потом уже поздно соединять, и мы никогда в рамках одного логически гомогенного исследования не выйдем к месту, где они слиты. Иллюстраций этому множество. Напомним длящиеся столетиями споры о соотношении социального и биологического в человеке, о соотношении сознания и природных явлений, о соотношении психического и физиологического и т. д. В основе всех этих споров лежит примитивное различение души и тела. Маркс в свое время весьма серьезно возражал против созерцательного материализма, который берет сознание "вполне натуралистически просто как нечто данное, заранее противопоставляемое бытию, природе" [22, с. 34]. Эти возражения сохраняют свою силу и сегодня. Сознание, психические интенциональные процессы, вообще субъективность, понимаемая в широком смысле слова, т. е. как качество не только личное, но и как родовое, сверхличное — все это входит в объективную реальность, данную науке, является элементом ее определения, а не располагается где-то над ней или за ней. Сказанное, на наш взгляд, может быть распространено и на явления культуры.

Вернемся к противопоставлению предмета и идеи. Между ними должно быть установлено нечто третье, которое и надо найти в процессе

42

охоты, являющейся образом и символом "пути" и "метода" диалектики у Платона [см. 23, с. 279, 280]. Это третье одновременно должно быть и вещью, инструментом и идеей, смыслом. В качестве такового, согласно П. Флоренскому, выступает опредмеченный символ или одухотворенный предмет, в который вложена душа человеческая. Это может быть и сакральный предмет, и произведение искусства, и освященное орудие труда. Священный огонь — это ведь произведение культуры, несмотря на то, что с его помощью могут достигаться вполне утилитарные цели. В этих случаях создание вещи представляет собой воплощение смысла, опредмечивание, проходящее под его контролем. Смысл, идея и предмет слиты в единое культурное образование, элемент второй природы человека, которая создается "и по законам красоты". Другими словами, в начале человеческой истории творились не вещи, инструменты отдельно и не идеи отдельно, а произведения и предметы культуры как единство того и другого. Предметы имели и утилитарное, потребительское, производственное значение, а точнее, назначение и культурный смысл. Именно этому смыслу вполне адекватно понятие материальной культуры. Сакральный символ, который во главу угла ставил П. Флоренский, — всего лишь частный случай этого исторического процесса. Такой же частный (при всей его нынешней распространенности), как и случай, когда предметы, идеи, смыслы и замыслы перестают составлять тело культуры, выпадают из нее.

Опыт истории культуры (равно как и практика бескультурья) свидетельствует о том, что единство идеи и предмета достаточно противоречиво и хрупко. Предметы могут терять свое назначение, утрачивать изначальные смыслы и приобретать новые. Точно так же и идеи, понятия могут утрачивать предметность, терять свое былое значение, обессмысливаться, умирать и возрождаться, наполняясь новыми смыслами. Термины "вещизм", "массовая, культура", "антикультура" — это свидетельство нарушения связей между предметом и смыслом как в процессе его производства, так и в процессе его использования. Самое возникновение этих терминов, не говоря о фиксированных в них социальных явлениях, — симптом неблагополучия в культуре как таковой.

Подобное происходит и с языковой символикой, которая становясь уникальным и абсолютным средством, например, спекулятивного, догматического, бюрократического мышления, из могучего орудия реального действия с вещами превращается, по словам Э. В. Ильенкова, в фетиш, загораживающий своим телом ту реальность, которую она представляет. Такая же сила слов при слабости мысли свойственна вербализму и интеллектуализму в обучении, когда затрудняется извлечение смысла из значений, высказываний, предложений, текстов. Сквозь последние перестают "просвечивать" предметное содержание, образы, представления, предметные и операциональные значения и

43

смыслы. Подобные явления могут сопутствовать компьютеризации обучения.

Преждевременная, равно как и чрезмерная, символизация мира способны привести ребенка к утрате наивного (и вместе с тем подлинного) реализма, а взрослого к утрате предметности его деятельности и всех ее составляющих вплоть до принятия решения, которое должно быть осмысленным, сознательным и ко всему этому еще и культурным актом. Другими словами, необходимо решение человеческое и ответственное, а не "гибридное", т. е. "человеко-компьютерное" и безответственное. Как раз серьезная психологическая, социальная, техническая — в широком смысле слова — культурная проблема состоит в том, чтобы при любом мыслимом и технически возможном развитии средств информатики, искусственного интеллекта, они оставались человечными.

Культуре сложно обратить свой защитный механизм себе на пользу. Культура терпелива, соблюдает правила хорошего тона и ожидает взаимности. Бахтинское "на границе" здесь не работает. Она не может оказаться "на границе" между собой и техникой, как она оказывалась "на границе" между обществом и природой, индивидом и обществом, человеком и машиной и т. д. Каковы же перспективы культуры? Неужели вновь (в который раз!) возникнет вопрос о ее судьбах? Она ведь слишком многое защищала, причем делала это "во весь голос", а пришел ее черед, и она осталась беззащитной. Если бы это стало так, то это было бы слишком печально. Приведем по этому поводу достаточно оптимистическую выдержку из письма Б. Пастернака О. Мандельштаму:

"Финальный стиль (конец века, конец революции, конец молодости, гибель Европы) входит в берега, мелеет, мелеет и перестает действовать. Судьбы культуры в кавычках вновь, как когда-то, становятся делом выбора и доброй воли. Кончается все, чему дают кончится, чего не продолжают. Возьмешься продолжать и, не кончится. Преждевременно желать всему перечисленному конца. И я возвращаюсь к брошенному без продолжения. Но не как имя, не как литератор. Не как призванный по финальному разряду. Нет, как лицо штатское, естественное, счастливо-несчастное, таящееся, неизвестное" [24, с. 439].

Источник оптимизма состоит в том, что люди, если и не твердо знают, то во всяком случае чувствуют, что самая верная их защитница — это культура, а самый опасный враг — это бескультурье. К сожалению, это значительно лучше известно людям крайне далеким от культуры, которые умеют все обращать себе на пользу, даже культуру. Поэтому оптимизм не должен быть бездумным и пассивным. На этот

44

раз обратимся к авторитету В. Шекспира, но выразим это словами Б. Пастернака:

"В "Короле Лире" понятиями долга и чести притворно орудуют только уголовные преступники. Только они лицемерно красноречивы и рассудительны, и логика, и разум служат фарисейским основанием их подлогов, жестокостей и убийств. Все порядочное в "Лире" до неразличимости молчаливо или выражает себя противоречивой невнятицей, ведущей к недоразумениям" [24, с. 321]. Не то же ли самое происходит с культурой?

Вернемся к персонификации культуры и дополним это персонификацией бескультурья. Культура непосредственна, искренна и скромна, а бескультурье расчетливо, притворно и нагло. Культура бесстрашна и неподкупна, а бескультурье трусливо и продажно. Культура совестлива, а бескультурье хитро, оно стремится рядиться в ее тогу. Причина этого состоит в том, что культура первична, непреходяща, вечна, а бескультурье подражательно, преходяще, временно, но ему, при всем своем беспамятстве, больше чем культуре хочется в вечность. Культура непрактична, избыточно щедра и на своих плечах тащит в вечность Неронов и Пилатов, что, впрочем, не оказывает на их последователей отрезвляющего влияния. Культура ненавязчива, самолюбива и иронична, а бескультурье дидактично, себялюбиво и кровожадно. "Невежда начинает с поучения, а кончает кровью", — писал Б. Пастернак. Чтобы этот перечень сопоставлений не звучал слишком мрачно, закончим его на ноте булгаковской иронии. Бескультурье не понимает и не принимает культуры, таланта, гения. Оно считает все это делом ловкости, недоразумения, случая:

"Вот пример настоящей удачливости... — тут Рюхин встал во весь рост на платформе грузовика и руку поднял, нападая зачем-то на никого не трогающего чугунного человека, — какой бы шаг он ни сделал в жизни, что бы ни случилось с ним, все шло ему на пользу, все обращалось к его славе! Но что он сделал? Я не постигаю... Что-нибудь особенное есть в этих словах: "Буря мглою...?" Не понимаю!... Повезло, повезло!... — стрелял, стрелял в него этот белогвардеец и раздробил бедро и обеспечил бессмертие..." [25, с. 489].

Слишком хорошо и давно известно, что нет большей ненависти, чем ненависть посредственности к таланту. Но посредственность не может опознать талант "в колыбели" и заблаговременно его задушить. А когда он разовьется, как правило, уже слишком поздно...

Сила культуры в ее преемственности, в непрерывности ее внутреннего существования и развития, в ее порождающих и творческих возможностях. Творчество в любой сфере человеческой деятельности должно

45

быть замешано на дрожжах культуры, пользоваться ее памятью. Только преемственность и форма могут обеспечить новшество и откровение. Поэтому, если продолжить бахтинское "на границе", то имеется еще одна граница, на которой располагается культура — это граница времени. Она находится "на границе" прошлого и настоящего, настоящего и будущего. История культуры — это "летопись не прошедшего, а бессмертного настоящего" (О. Фрейденберг). Поэтому культура обеспечивает движение исторического времени, создает его семантику, мерой которой являются мысли и действия. Без культуры время застывает и наступает безвременье или времена временщиков. Но поскольку живое движение истории продолжается, значит, защитный механизм культуры даже во время остановок этого движения (получивших удачное наименование "хронологической провинции") права голоса не утрачивает, хотя он и становится едва слышим.

Хорошо известно, что противоречия не только взрывоопасны. Они еще и источник развития. Известно также, что осознание и рефлексия ускоряют их преодоление и разрешение. А противоречия в развитии культуры, техники и науки все больше осознаются не только представителями культуры, но и культурными представителями науки и техники.

Процесс их осознания происходит тем быстрее, чем больше возникающие противоречия приобретают практический, лучше сказать, бытийный характер. Ведь наука и техника имеют дело преимущественно с бытием, а не с философией и теорией познания. Источником осознания является изменение смысла бытия, а его началом — появление мыслей о смысле. И благодаря бытию, где созрели противоречия, начинают различаться голоса культуры, философии, искусства, предсказывавшие возникновение противоречий в бытии и их возможные последствия. К слову сказать, такие предсказания носили иногда трагический характер и не всегда оправдывались. Разумеется, они делались и учеными, надежды и идеи которых также иногда оказывались ложными или принимали вид резко отличающийся от ожидаемого. Обсуждая это, И. Р. Пригожий и И. Стенгерс пишут: "Драма Эйнштейна — в той пропасти, которая пролегла между личными намерениями автора и фактическим смыслом его действий в общем контексте познания" [15, с. 93]. Указанные авторы приводят замечательное высказывание М. Мерло-Понти о том, что бытие пролагает себе путь сквозь науку, как и сквозь всякую индивидуальную жизнь. Добавим: и сквозь индивидуальное и общественное сознание. Перефразируя известное выражение, скажем, что бытие, в том числе и рефлексирующая по поводу него культура все видят, да не скоро делают. Причина этого, возможно, состоит в том, что сложность бытия допускает множественность точек зрения в процессе его исследования и лишь до поры до времени не

46

противоречит им. Но в конце концов укорененный в бытии смысл становится предметом осознания, благодаря чему он означивается и ложится в основу образа и программы новых действий по изменению бытия, по преодолению возникших противоречий. И одна из функций культуры состоит в том, чтобы развивать процесс осознания противоречий бытия и помочь отыскать в нем спасительный путь.

ЛИТЕРАТУРА.

  1.  Зинченко В. П., Мамардашвили М. К. Об объективном методе в психологии // Вопросы философии. — 1977. — N 7

  2.  Из переписки С. В. Мейена и А. А. Любищева (1968—1972) // Природа. — 1990. — N 4

  3.  Пришвин М. М. Дневник писателя 1931—1932 // Октябрь. — 1990. — N 1

  4.  Bell D. The Comong of post-Industrial Society. — N.-Y., 1973

  5.  Тоффлер О. Шок от будущего // Иностранная литература. — 1972. — N 3

  6.  Rheinfels H. Biebel fur Volksaktionare. — Siegburg, 1957

  7.  Druker P. F. Innovation and Enterpreneurship // Practice and principles. — 1985

  8.  Дилигенский Г. Г. "Конец истории" или смена цивилизаций? // Вопр. филос. — 1993. — N 3

  9.  Бохеньский Ю. Духовная ситуация времени // Вопр. филос. — 1993. — N 5

10.  Сноу Ч. Две культуры. — М.: "Прогресс", 1973

11.  Ст. Тулмин. Моцарт в психологии // Вопросы философии. — 1981. — N 10

12.  Тулвисте П. Э. Обсуждение трудов Л. С. Выготского в США // Вопросы философии. — 1986. — N 6

13.  Давыдов В. В., Зинченко В. П. Вклад Л. С. Выготского в развитие психологической науки // Советская педагогика. — 1986. — N 11

14.  Университет, учитель, НТР (беседа с Ю. М. Лотманом). Вестник высшей школы. — 1986. — N 7

15.  Пригожин И., Стенгерс И. Возвращенное очарование мира // Природа. — 1986. — N 2

16.  Мандельштам О. Э. Сочинения: в 2-х т. Т. 2. — М., 1990

17.  Фейнберг Е. Л. Интеллектуальная революция // Вопросы философии. — 1986. — N 8

18.  Ухтомский А. А. Избранные труды. — Л., 1978

19.  Зинченко В. П. Эргономика и информатика // Вопросы философии. — 1986. — N 7

20.  Зинченко В. П. Проблемы гуманитаризации высшего технического образования // Вестник высшей школы. — 1986. — N 10

21.  Рабинович В. Л. Алхимия как феномен средневековой культуры. — М., 1979

22.  К. Маркс, Ф. Энгельс. Соч. — Т. 20

23.  Лосев А. Ф. История античной эстетики. Высокая классика. — М., 1974

24.  Пастернак Б. Л. Избранное. Т. 2. — М., 1985

25.  Булгаков М. И. Белая гвардия. Театральный роман. Мастер и Маргарита. — Л., 1978

26.  Бахтин М. М. К эстетике слова / В кн.: Контекст. — М., 1973.

47