4.4. Сознание как функциональный орган индивида

Мы уже отмечали, что К. Маркс рассматривал развитие общества как естественно-исторический процесс и уподоблял его становлению естественной органической системы. Последняя в процессе своего развития способна к созданию недостающих ей органов. Именно таким образом возникают многочисленные формы индивидуального, группового, коллективного, классового, национального, мифологического, религиозного, научного, правового, профессионального, политического и т. д. и т. п. сознания. Каждая форма общественного сознания развивается, трансформируется, инволюционирует — словом, представляет собой общественно-историческую реальность (и категорию). Возникающие формы общественного сознания институционализируются и становятся функциональными органами, обеспечивающими дальнейшую жизнь общества. Они же со временем могут стать (и становятся) препятствием на пути такого развития. Примером такого процесса в индивидуальном сознании является происходящая по мере обучения и тренировки, полезность которых становится все более относительной, трансформация сознательных действий (двигательных, речевых) в навыки, автоматизмы, стереотипы, штампы и т. п.

Стремление форм сознания к институционализации, автоматизации, символизации его процессов и результатов — одно из оснований для заключения об объективности сознательных (субъективных) явлений. И здесь нет противоречия. Объективное и субъективное в сознательных

180

явлениях взаимодополнительны. Несмотря на субъективный, личностный характер познания и сознания, последние дают человечеству вполне объективное знание о мире. И не только. Сознание не только отражает, но и творит мир. В том числе и живой мир. Психика, согласно А. Н. Северцеву, является фактором эволюции. Равным образом и сознание — фактор человеческой истории, а не пассивное отражение.

Сказанное справедливо не только по отношению к формам общественного сознания. Бесперспективность непосредственного поиска сознания в организме понимал еще Гегель. Он писал, что есть особый класс органов действия не по отношению к внешней действительности, а лишь по отношению к своему телу, органов, которые представляют собой бытие для себя, а не бытие для другого [8, с. 174]. Не будем анализировать размышления Гегеля, отметим лишь, что он настаивал на телесности подобных органов и подчеркивал ее своеобразие, отличие от телесности, которой обладают части тела. Существенной чертой подобных органов, согласно Гегелю, является способность к рефлексии ("рефлектированность в себя"). Под способностью к рефлексии у этих органов имеется в виду направленность на обслуживание собственных нужд организма. Многие явления индивидуального сознания К. Маркс, видимо, вслед за Гегелем понимал как органы индивидуальности: "Каждое из его ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ отношений к миру — зрение, слух, обоняние, вкус, осязание, мышление, созерцание, ощущение, хотение, деятельность, любовь, — словом, все органы его индивидуальности... существуют как общественные органы, — являются в своем ПРЕДМЕТНОМ отношении, или в своем ОТНОШЕНИИ К ПРЕДМЕТУ, присвоением последнего, присвоением ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ действительности" [18, с. 591]. В этом отрывке содержатся важные для настоящего изложения идеи. Во-первых, ряд психических процессов, обозначаемых нередко как функции сознания (ощущение, мышление) или как состояния сознания (хотение, любовь) названы органами индивидуальности. Во-вторых, органы индивидуальности понимаются не как анатомо-морфологические образования организма, а как отношения к миру, к предмету, то есть именно как функциональные органы поведения. В-третьих, они представляют собой общественные органы. Последнее крайне важно для развертывания междисциплинарных исследований не только сознания, но и комплексных исследований человека.

Человек является природным и предметным, а не биологическим существом. Маркс не использовал применительно к человеку понятие "биологическое существо", равно как не пользовался оппозицией "биологическое и социальное". Он писал о телесности индивида, живущего в предметном мире, созданном человечеством, и называл этот мир

181

второй природой человека. И мы сейчас слишком часто с горечью констатируем, что вторая природа влияет на развитие человека существенно больше, чем первая, от которой он все дальше удаляется или разрушает ее. Ведущую роль в формировании человека как природного и предметного существа, в развитии его телесного и духовного организма играет предметная деятельность, также являющаяся органом индивидуальности и осуществляемая в определенных социальных и культурно-исторических условиях. Подчеркивание значения деятельной и деятельностной природы человека означает подход к нему как к субъекту, а не компоненту социальной системы. Животное как природное существо живет в биосфере, а человек как природное, предметное и социальное существо создает ноосферу — сферу разума, становящуюся геологической силой (В. И. Вернадский). В этом, видимо, и состоит основная черта феномена человека.

Что же представляют собой функциональные органы? Каков механизм их действия? Самый простой ответ состоит в том, что в качестве таких органов выступают органы нервной системы. Поиски сознания в мозгу продолжаются и поныне, несмотря на заявления ряда выдающихся нейрофизиологов XX в. о том, что поиски феноменов сознания и его специфических характеристик нельзя сводить к сколь угодно детальному изучению интимных механизмов нервной деятельности в целом или отдельных нейронов: ионных токов, сопровождающих синаптическую передачу; морфологических особенностей и т. д. Полезно напомнить, что Ч. Шеррингтон локализовал высшие психические функции, такие, как память, умственные способности, не в мозгу, а в действии. Аналогичным образом И. М. Сеченов относил к элементам мысли не только чувственные ряды, но и "ряды личного действия".

Как это ни удивительно, но ответ на вопрос о том, что собой представляют функциональные органы, принадлежит не философам и не психологам, а выдающемуся естествоиспытателю — физиологу А. А. Ухтомскому, который, правда, в свои молодые годы защитил диссертацию о теории познания Канта. Именно ему принадлежит разработка теоретической конструкции, адекватно отражающей реальность психического и открывающей новые возможности связи этой реальности с реальностью физиологической, телесной.

Основа этой конструкции содержится в понятии "функциональный орган нервной системы" или "подвижный орган мозга", которое было введено в физиологию А. А. Ухтомским и позднее развито применительно к психологии А. В. Запорожцем и А. Н. Леонтьевым, А. Р. Лурия и др. В качестве примера таких органов А. А. Ухтомский указывал на парабиоз и доминанту, то есть на определенные текучие функциональные состояния организма, и характеризовал их как некоторое "интегральное целое", "сложный симптомокомплекс". Если внимательно

182

вчитаться в тексты, посвященные этим явлениям, можно обнаружить, что доминанта описывается то на языке физиологии (как достаточно стойкое возбуждение, протекающее в центрах в данный момент и приобретающее значение господствующего фактора в работе центров), то на языке поведения и даже психологии. Согласно А. А. Ухтомскому, внешним выражением доминанты является стационарно поддерживаемая работа, или рабочая поза организма, подкрепляемая в данный момент разнообразными раздражениями и исключающая для данного момента другие работы и позы [19, с. 60—66]. В этом же труде отмечено и своеобразное внутреннее выражение доминанты, переживание доминанты в виде сокращенного символа, психологического воспоминания. "В связи с этим прежняя доминанта переживается или очень сокращенно, с весьма малой инерцией — одними церебральными компонентами, или она переживается со всей прежней инерцией, надолго занимая собою работу центров и вытесняя в них прочие реакции" [19].

Доминанта не только является нормальным рабочим принципом нервных центров, но ей принадлежит существенная роль в процессе образования реакций на среду.

Таким образом, А. А. Ухтомский характеризует доминанту как временный функциональный орган. Этот орган, как бы экстрацеребральный, внешний по отношению к мозгу, управляет его работой и воздействует на нервные центры. Со своей стороны мозг также может бороться с доминантами, "не атакуя их непосредственно, но создавая новые компенсирующие доминанты в центрах" [19].

Вводя понятие подвижного органа, А. А. Ухтомский предупреждал против привычного связывания этого понятия с представлением о морфологически сложившемся, статически постоянном образовании. Он писал, что органом может быть всякое временное сочетание сил, способное осуществить определенное достижение [20, с. 149]. Только сейчас, когда начинают публиковаться архивы А. А. Ухтомского, стало известно, что его в молодые годы волновала и интриговала "анатомия человеческого духа до религии включительно".

Но все же известный оттенок двойственности в описаниях А. А. Ухтомского присутствовал. То есть одна и та же реальность рассматривалась и как физиологическое, так сказать субстратное, и как психологическое — чисто функциональное образование. Такая двойственность нередко возвращала исследователей к прежним попыткам прямого соотнесения (наложения) структуры и функции, что огрубляло ситуацию. Идея функционального органа предполагает гибкость, подвижность связей и отношений между этими образованиями. В том то все и дело, что в функциональном органе одну и ту же функцию могут выполнять разные наборы физиологических структур, а одна и та же структура в разных ситуациях может участвовать в совершенно различных

183

процессах, подключаясь к различным наборам структур в зависимости от стоящей перед субъектом задачи. В качестве иллюстрации этого могут быть указаны трактовка доминанты и как "корроборации возбуждений", и как "интегрального образа", "желания" или даже "внимания на лицо другого"; трактовка П. К. Анохиным акцептора действия как "мозгового механизма" и как "взгляда в будущее".

Наибольшее развитие в физиологии идея функциональных органов получила в теории построения движений Н. А. Бернштейна. К числу функциональных органов он отнес живое движение и предметное действие. Живое движение в его теории рассматривается не только как функция скелетно-мышечного аппарата, но и как особый функциональный орган, обладающий собственными морфологическими свойствами (биодинамическая ткань), а также свойствами реактивности (позже А. В. Запорожец обнаружил в движении и свойства чувствительности) и подчиняющийся законам эволюции и инволюции. "Живое движение" — не только свойство "живого вещества" — понятия, с которым работал В. И. Вернадский, но и условие его существования. Только вместе они могут породить "живую душу". Нужно сказать, что отмеченная выше двойственность в трактовке функциональных органов есть и в трудах Н. А. Бернштейна. Он объединил в одной концептуальной схеме собственно физиологический, синергетический уровень с психологическими предметным и символическим уровнями построения движений. Видимо, на первых порах подобная двойственность в их трактовке была неизбежной, а возможно, и полезной. Тем не менее объединение в одной концептуальной схеме физиологического и психологического может успешно работать при достаточной методологической проработке условий объединения. Исследователю важно отдавать себе отчет в том, на каком уровне он собирается работать: социологическом, психологическом или каком-либо ином. Например, нужно ясно представлять, к чему мы относим в каждом конкретном случае понятие "функциональный орган" — к индивиду, психике, сознанию, мозгу или обществу.

Так в психологии идея функциональных органов получила дальнейшее развитие в исследованиях А. Н. Леонтьева, который отметил ряд присущих им существенных свойств. По А. Н. Леонтьеву, они "функционируют так же, как и обычные морфологические постоянные органы; однако они отличаются от последних тем, что представляют собой новообразования, возникающие в процессе индивидуального (онтогенетического) развития" [11, с. 412]. Особенность этих новообразований состоит в том, что, раз сложившись, они далее функционируют как единое целое — прочно и устойчиво. "Указанные особенности позволяют рассматривать эти прижизненно складывающиеся образования как своеобразные органы, специфические отправления которых и выступают

184

в виде проявляющихся психических способностей или функций" [11]. Многочисленные исследования, выполненные А. Н. Леонтьевым, свидетельствуют о том, что функциональные органы индивида имеют деятельностную природу, они формируются в ходе овладения человеком миром созданных человечеством предметов и явлений. А. Н. Леонтьев более четко дифференцирует психические отправления соответствующих органов и их материальный субстрат. Мысль его состоит в том, что "...одновременно с формированием высших, специфически человеческих процессов формируются и осуществляющие их функциональные органы мозга" [ 11, с. 540].

Таким образом, понимание психического как органа, предложенное А. А. Ухтомским и А. Н. Леонтьевым, следует оценить как важнейший шаг на пути разработки, если можно так выразиться, нередукционистских представлений о психике как реальности особого рода. Эта реальность должна обладать свойствами органа, имеющего экстрацеребральные характеристики и собственные закономерности формирования, а также обеспечиваться определенными интрацеребральными механизмами.

Понятие "функционального органа индивида", несмотря на его высокую эвристическую ценность, не очень приживается в психологии, хотя к числу таких функциональных органов были отнесены живое движение, интегральный образ, эмоции и т. д. Выше мы писали о том, что функциональный орган может быть идентифицирован с психологическим орудием, инструментом. Его можно идентифицировать и с тем, что Б. Л. Пастернак назвал "духовным оборудованием". Нам представляется, что для ассимиляции психологией различных идей о функциональных органах индивида полезно распространить на них традиционную для психологии характеристику поведения как включающую внешний и внутренний компоненты. Хотя мы сознаем, что эта дихотомия с развитием психологической науки становится все более условной. Во второй главе уже упоминались исследования Шпетом процессов преобразования внешней формы слова во внутреннюю. Этот процесс вполне можно представить как процесс развития и саморазвития функциональных органов. В этом же направлении идет мысль М. К. Мамардашвили о форме превращенной. Его исследования в этой области опирались не только на анализ К. Марксом явлений экономического фетишизма и идеологии, но и на психоанализ, на юнговскую концепцию "архетипов", на современные исследования мифологий и символизма.

Для психологии особенно ценно, что М. К. Мамардашвили ставил в соответствие (если не идентифицировал!) превращенной форме превращенность действия и ставил проблему конструирования специального (отдифференцированного от других) оператора этого преобразования

185

в концептуальном аппарате гуманитарных наук. В соответствии с его замыслом, такой оператор обозначает появление особой онтологической реальности — "превращенных объектов" или "превращенных форм". Такие объекты должны входить в число предметов всякой теории, относящейся к человеческой реальности (исторической, социальной, психологической). М. К. Мамардашвили писал, что понятие превращенной формы, введенное К. Марксом, позволяет исследовать видимые зависимости и парадоксальные эффекты внутри сложной системы, которые выступают на ее поверхности как целого в качестве формы ее действительного существования. Как несомненный пример превращенной формы функционирования сложной системы может рассматриваться сознание по отношению к деятельности. Идея превращенной формы противостоит идее "присвоения" культуры, равно как и наивно-тоталитарному методологическому принципу единства сознания и деятельности, все еще бытующему в психологии.

"Превращенная форма существования, — пишет М. К. Мамардашвили, — есть продукт превращения внутренних отношений сложной системы, происходящего на определенном ее уровне и скрывающего их фактический характер и прямую взаимосвязь косвенными выражениями. Эти последние, являясь продуктом и отложением превращенности связей системы, в то же время самостоятельно бытийствуют в ней в виде отдельного, качественно цельного явления, "предмета" наряду с другими" [1, с. 269—270].

Несомненным примером превращенной формы также может служить внутренняя форма слова, детально охарактеризованная Г. Г. Шпетом. В 1937 г. Дж. Олсон, едва ли знакомый с трудами Шпета, ввел понятие "слова-действия", которое он назвал перформативом. У нас аналогичные идеи развивал примерно в те же годы В. А. Артемов, позднее И. А. Зимняя. Во всех этих работах имеется достаточно оснований для того, чтобы признать превращенные формы действия важнейшим компонентом внутренней формы слова. Справедливо и обратное. Превращенные формы слова выступают в качестве внутренней формы действия. Лишь находясь "в теле" действия, слово может выступить в качестве регулятора произвольных целенаправленных движений и действий. Этот пример характеризует возможность обратимости внешней и внутренней форм.

Еще одним примером, иллюстрирующим взаимоотношения внешней и внутренней формы, может быть вытеснение из памяти. Вытеснение — это не погружение каких-либо содержаний в некоторый физикальный низ, а деятельностно-семиотическая переработка такого содержания, нередко извращающая и изменяющая его до неузнаваемости. Тем не менее эта превращенная внутренняя форма, не данная субъекту в самонаблюдении, продолжает действовать на него, определять сознание, поведение и даже личность [21].

186

М. К. Мамардашвили оставил нам проблему определения и конструирования специального оператора, посредством которого "производятся" превращенные формы. Можно предположить, что в такой роли выступают различные психические действия, которые сливаются, "спаиваются" в некоторое единое, цельное, культурное, даже духовное единство со своими психологическими инструментами — медиаторами: знаком, словом, символом, мифом.

Преимущества обсуждения психологической проблематики и прежде всего проблематики сознания в понятиях внешней и внутренней форм по сравнению с традиционным для психологии противопоставлением внешнего и внутреннего состоит в том, что мы имеем дело с одним объектом исследования, снимаем оппозицию объективного и субъективного, поскольку внутренняя форма при всех трудностях ее определения и изучения, оказывается столь же объективной, как и внешняя. Если же мы изначально разорвали внешнее и внутреннее, то никогда в рамках логически гомогенного рассуждения не сможем их связать, не сможем прибыть к тому месту, где они слиты. Классическим примером этого являются бергсоновские попытки связать разорванные им вначале память тела с памятью духа.

Превращения, возможно более точно — жизнь форм и их развитие, согласно М. К. Мамардашвили, объясняют возникновение феноменов иррациональности, синкретичности, проявляющихся как в познании, так и в поведении человека. Важно, что превращенные формы не утрачивают предметности, присутствовавшей в исходных внешних формах. Но, конечно, предметность также выступает не в своих исходных, а в превращенных формах. М. К. Мамардашвили характеризует последние как квазисубстанциональные объекты, как квазипредметы, предметы-фантомы. Сложность их исследования состоит в том, что превращенные формы — это не просто видимость, а внутренняя форма видимости, т. е. устойчивое и воспроизводящееся ядро. Он специально подчеркивает, что превращенность "есть качественно новое дискретное явление, в котором предшествующие промежуточные звенья "сжались" в особый функциональный орган, обладающий уже своей особой квазисубстанциональностью (и, соответственно, новой последовательностью акциденций, часто обратной действительной)" [21, с. 275].

Обратим внимание на то, что М. К. Мамардашвили, раскрывая понятие "превращенной формы", использовал весьма эффективные, с точки зрения психолога, приемы его доопределения. Он дал ряд эквивалентов этого понятия: квазисубстанциональность, предмет-фантом, внутренняя форма видимости, функциональный орган, а в своих последних размышлениях на эту тему описывал феномен превращенной формы в терминах внутреннего поля, внутреннего пространства (ср. О. Мандельштам: "пространства внутренний избыток"), в котором может

187

осуществляться внутреннее движение (или живое движение души), саморазвитие. Этот ассоциативный ряд существенно облегчает использование понятия превращенной формы и его объяснительного потенциала в психологических исследованиях. Напомним, что превращенная форма в логике М. К. Мамардашвили служит основанием для объяснения иррациональности сознания, синкретичности мышления, спонтанности их развития, "сжатости", обратимости внешнего и внутреннего, возможной инверсии в последовательности формирования внешнего и актуализации внутреннего. Примером последней может служить семантическая или ценностная оценка ситуации до ее расчлененного восприятия, а тем более запоминания ее элементов.

Очень важна идентификация превращенной формы с функциональным органом. Здесь вполне возможно (и необходимо) взаимообогащение этих понятий и скрывающихся за ними реальностей. Превращенная форма как и функциональный орган — это новообразования, без которых живое существо "замерзает", не развивается. Кстати, это же относится и к социуму. Другими словами, превращенные формы-новообразования, будь они результатом воздействия среды или спонтанных изменений, это механизм развития культуры, препятствующий ее длительному застыванию в формах цивилизации (или бескультурья).

Нам представляется, что анализ возникновения и развития превращенных форм есть одновременно анализ духовного развития человека.