1.2. Место культуры в технико-интеллектуальной революции

Противоречие между культурой и цивилизацией было всегда. Иное дело, что острота его восприятия, осознания и переживания была различной в разные исторические эпохи. Основанием нынешних противоречий между культурой и цивилизацией является не чья-то злая воля, а реальности сегодняшнего дня, к которым относятся необычайная сложность и динамизм общества, мира техники и трудовой деятельности. Непредсказуемость завтрашнего дня не может не вызывать тревогу.

Тревога за будущее нашла отражение во многих прогнозах и концепциях развития общества. Футурологические трактаты превратились в вид очень читаемой литературы, выполняющей среди прочих как патогенную, так и психотерапевтическую роль.

Одной из ветвей западной футурологии стали так называемые модели "техноидиллий", авторы которых во главу угла общественной жизни ставят бурно развивающуюся технику и технологию. Следует сказать, что представления эти отнюдь не так уж идилличны. Лагерь "техноидиллистов" по существу разбит на две группировки: адептов (Д. Белл, Дж. Бернхем, Р. Поллсон, Х. Рейнфельс, О. Тоффлер, А. Тойнби) и противников техники (Ж. Эллюль, Э. Фромм, П. Дракер, Д. Вейценбаум). Позиции этих группировок часто принципиально противоположны, но вольно или невольно их цель одна — проанализировать пластические возможности западной цивилизации. Разнообразное влияние техники на жизнь общества оказало различное по валентности действие на взгляды западных политологов и социологов. Возникли взгляды, которые во многих пунктах можно назвать противоположными, в некоторых же отношениях они сходны.

Информационный взрыв и технологическая революция сравниваются многими с величайшими событиями во многовековой истории. По значению их оценивают наравне с переходом человечества от варварства к цивилизации. Причем, происходящее сегодня отличается планетарными масштабами, как по объему изменений, так и по их динамике. Если переход от варварства к цивилизации осуществлялся медленными пошаговыми изменениями, то для технологической революции

25

характерны резкие переструктурирования окружающего мира и нас самих на глазах одного-двух поколений изумленных современников. Образно говоря, происходит омоложение истории, странным образом трактуемое как ее конец. При этом естественно представление о сложности рассматриваемого явления и его противоречивости.

Западное мировоззрение первой половины века не имело реальных оснований для эйфории, связанной с быстрым развитием промышленного производства. Подспудная подготовка технологии к конструктивному взрыву и быстрое углубление фундаментальных знаний были непроницаемы для обыденного мировоззрения из-за военных катастроф. Нынешнее же мировосприятие не может не испытывать на себе и по достоинству не оценивать влияние технического прогресса. Бомбардируемое новыми фактами, оно претерпевает изменения, порой незначительные, лишь дополняющие общую картину мира, а порой и до неузнаваемости изменяющие его. Воздействие прогресса на мировоззрение разительно. В стремлении обусловить социальный прогресс достижениями науки и техники футурология воистину не знает границ.

Первой посылкой многих моделей развития является переоценка значения технологической революции, которой приписывают всеобъемлющие функции; она становится критерием прогрессивности любого общества. Характерно в этом отношении мнение Дэниела Белла:

"В основе всякой социологической теории заложена концептуальная схема. Понятия "феодализм", "капитализм" и "социализм" являются следствием концептуальной схемы марксизма, осью которой служат отношения собственности. Ось собственности создавала радикальные различия между Соединенными Штатами Америки и Советским Союзом. Ось производства и техники определяла их сходства как индустриальных обществ. Понятие "постиндустриальное общество" подчеркивает центральное место технических знаний, являющихся осью, вокруг которой концентрируется новая техника, экономический рост и стратификация общества" [4].

Белл упрекает К. Маркса в односторонности подхода к обществу, в выделении для рассмотрения лишь его социально-экономических оснований и настаивает на многокоординатном подходе к оценке общественного прогресса. Для решения вопросов периодизации истории, по сравнению с марксистским выделением общественно-экономических формаций, в качестве основных этапов белловские "доиндустриальное", "индустриальное", "постиндустриальное" общества представляют определенный интерес, так как заставляют задуматься о роли техники в развитии общества. Ведь производственные отношения связываются у него напрямую с производительными силами, минуя политическую

26

организацию общества и марксистские представления о классовой борьбе.

Вторая посылка футурологов заключается в допущении изменения под воздействием технологии не только структуры производства, но и специфики социальных проблем. На плечи технического прогресса перекладывается решение большинства социальных противоречий. "Появление принципиально новых машин не только подсказывает идеи изменения других машин — оно также подсказывает новые решения социальных, философских и даже личностных проблем", — пишет Олвин Тоффлер в ставшей классической книге "Шок от будущего" [5]. Примечательно, что это произведение покоилось на столе президента Р. Никсона, и он настойчиво рекомендовал своим подчиненным ознакомиться с ним.

Принято считать, что под воздействием технологической революции резко изменяются взаимоотношения производства и потребления. За счет автоматизации промышленного производства резко сокращается число занятых в нем. В то же время возрастает занятость в сфере обслуживания, автоматизировать которую значительно труднее, да и не очень удобно. Ведь мало кому понравится механическая парикмахерская или ресторан. Тем более, что с ростом богатства общества усиленно развиваются здравоохранение, образование, сфера услуг. Этот прогноз подтвердился. Может статься, что к двухтысячному году уже две трети самодеятельного населения США будет занято в этих отраслях.

Третья посылка футурологов говорит об уменьшении значения частной собственности по сравнению с ролью менеджемента. Крупная частная собственность диффундирует, распадается на мелкие паи вследствие расширяющегося участия широких слоев в совокупном капитале корпораций. В связи с широким распространением акций предприятий в среде работающих на них, функция управления капиталом предприятия переходит от бывшего собственника к аппарату, управляющему предприятием. Рабочие же зачисляются в разряд совладельцев. "Чем больше распространяется идея народных акций, тем более возможным становится преодоление коллективистского, социалистического и классового сознания населения. Тем скорее удастся преодолеть марксизм без остатка", — заключает Х. Рэйнфельс [6]. У "авторитарного планирования" появляется сильный конкурент — планирование "неавторитарное", гибко осуществляющее распределение и учет в интересах всего общества. Правда, тридцать лет непрерывных социально-экономических изменений поубавили футурологического оптимизма в отношении профессионального менеджерского управления обществом. Питер Дракер в 1985 году уже утверждал, что не менеджерское, а гибкое предпринимательское управление, кожей ощущающее как

27

возможный успех, так и провал, обеспечивает западной экономике львиную долю ее успехов [7]. Естественно, что управление такого рода должно сочетать не только чутье, но и приличный уровень образования.

Интересно в этом отношении обратиться к модели социальной организации будущего общества, предлагаемой Д. Беллом, в основе которой лежит стратификация населения по уровню технической подготовки и научных знаний. Белл элиминирует отношения собственности и устраняет классы. Люди управляют обществом уже не в силу обладания собственностью, а лишь благодаря их техническим знаниям и опыту. Монополии и концерны превращаются в социальные институты, сменяющие отживающие свой век город, семью, церковь. Они берут на себя заботу о безбедном существовании населения. В то же время корпорации становятся некой необъяснимой силой, иерархизирующей вследствие каких-то собственных свойств население и наделяющей людей властью в зависимости от уровня их знаний. Д. Белл переименовывает технократию в меритократию, общество, управляемое наиболее знающими и мудрыми людьми, "классом теоретиков".* Тем самым он объединяет функции политические с функциями интеллектуальными, политиков с референтами.

Сходные позиции выражаются в концепции "революции технократов" Дж. Бернхема. Он считает, что современным капиталистическим обществом уже перестал управлять рынок, теперь научные методы управления экономикой привлекли к власти настоящих специалистов, управленцев высшего класса. Современное общество более стабильно, так как оно управляется по-научному. Это, по его мнению, применимо ко всем странам.

Таким образом, современные футурологи всецело полагаются на мощь технологического прогресса, замыкаются в диаде "техника — общество". Они прогнозируют ослабление влияния на жизнь общества экономических и классовых противоречий, его политической организации, абсолютизируют технологический бум. Но забывают при этом, какими грозными последствиями для общества грозит его исключительно технократическая ориентация. И обделяют вниманием культуру, которая единственная в состоянии остановить технократические эксперименты, сравнимые по пагубности своих последствий с социальными...

Интересную концепцию развития цивилизации предложил Г. Г. Дилигенский [8, с. 29—42]. Он различил космогенные, техногенные и

28

антропогенные цивилизации как три необходимых этапа развития человеческого общества. По мнению автора концепции, западный мир находится на этапе кризиса техногенной цивилизации, в котором резко обостряются противоречия между целями развития новой техники и технологии и целями гуманитарного развития. Создание новых технологий производится в ущерб человеку, т. к. все в большей степени исчерпываются ресурсы окружающего человека мира. В этих условиях цели дальнейшего развития цивилизации нуждаются в коренном переосмыслении и коррекции. Г. Г. Дилигенский не против техники, но ее развитие должно быть подчинено задачам гуманизации мира и условий жизни человека. Эту задачу можно разрешить лишь переориентировав техногенную цивилизацию в антропогенное русло. В целом поддерживая ход мысли автора, необходимо заметить, что предлагаемая концепция оставляет вне рассмотрения традиционное для философии различение цивилизации и культуры как двух важнейших составляющих общественного развития. Без рассмотрения их соотношения в каждый исторический период трудно дать его точную характеристику. Модель анализа, учитывающая соотношение культуры и цивилизации, более изящна, т. к. учитывает, что человеческие ценности, по Дилигенскому относимые лишь на третий этап развития цивилизации, на самом деле существуют и поддерживаются на каждом историческом отрезке, но с разными оттенками. Культура и ее преемственность жива всегда, но может отходить на второй план, находиться на периферии общественного сознания. Антропоцентрические представления имеют длительную историю. Так, по мнению Ю. Бохеньского [9, с. 94—98], как Средневековье, так и Просвещение содержали значительные антропоцентрические элементы, исходили из веры в возможности человека и их развитие. Средневековое сознание признавало приоритет и богоизбранность человека, но ограничивало его возможности божественной волей. Для Просвещения же характерно признание безграничности человеческих возможностей и их развития. И только последствия техногенного направления цивилизации подточили веру людей в свои силы. На этот раз их граница впервые стала ощутимой вполне эмпирически. Человек впервые стал восприниматься не как "вершина творения", а как элемент природы. Человеческая цивилизация впервые была осознана как часть земного мира, которая страдает не в меньшей степени, чем этот мир, подвергаемый ежедневному насилию.

Что ж, мир действительно становится социотехническим, но это и порождает ностальгию по старым добрым формам культуры. Подобная ностальгия, прекрасно изображенная, например, М. Булгаковым, вызывает тем больше сочувствия, чем более она беспомощна. Хорошо известно, что оппозицией культурным воспоминаниям должны быть активные и, желательно, "культурные действия", а точнее, творческая,

29

созидательная деятельность, имеющая в качестве своего основания как старые, так и новые формы культуры. Только это может быть залогом того, чтобы при трансформации социокультурного мира в социотехнический, которая уже началась и дает огромные приобретения (а еще большие — сулит), были бы минимальными неизбежные утраты, относящиеся к культуре. В противном случае социотехнический мир потеряет и "социо" — первую составляющую своего определения. Это следует подчеркнуть специально, так как не всегда достаточно отчетливо осознается, что развитие культуры является необходимым условием становления и самого социотехнического мира. Небрежение к культуре может превратить его в технократический, что уже виделось в известных проектах создания информационного, постиндустриального, сверхиндустриального или технотронного общества. Культуру мы обязаны рассматривать не только как среду, внешнее условие или обстановку, не как один из рядоположных факторов становления социотехнического мира, а как важнейший источник, составную часть и движущую силу, определяющие направление и формы его развития. Не среда, а средство и цель развития. Для подобной оценки роли культуры имеются объективные основания, заключенные в самом существе социотехнического мира.

Неотъемлемой его частью является не только переработка энергии и сырья в промышленную продукцию, в товары массового спроса, но также производство и эксплуатация информации и знаний. В промышленно развитых странах появилась новая форма капитала — "ноу-хау" (умения, знания), прогнозирование, интеллектуальный потенциал и т. д. Знания из условий инженерной и научной деятельности превращаются в ее предмет, что требует создания для них не только новых технических носителей и средств предъявления, но и новой технологии обращения с ними, поиска соответствующих форм репрезентации, приведения к виду удобному для восприятия, понимания и принятия решений. Само собой разумеется, что появление новых форм деятельности со знаниями в свою очередь требует развития новых форм осознанного обращения с ними, которые, видимо, должны отличаться от традиционных. При всей оригинальности возникших задач не следует пренебрегать опытом, сложившимся в традиционных формах обращения и оперирования живым знанием.

Важнейшая черта культуры состоит в том, что ее достижения не только сиюминутны. Это всегда наследие, оставляемое впрок. Иное дело, что оно не всегда наследуется или не сразу находит своих наследников. Отсюда и забота о сохранении и развитии культурного наследия. Такая забота становится тем более актуальной, что противоречия между культурой и техникой зашли достаточно далеко даже в педагогике, психологии, наконец, в музыке и живописи — областях, которые

30

наиболее близко связаны с гуманитарной культурой по способам своего развития и функционирования в сравнении, например, с ракетно-космической, лазерной или ядерной техникой.

Но как бы далеко не заходили противоречия между культурой, техникой, добавим, и наукой, они не дают оснований для того, чтобы согласиться с очередным мифом (или теоретической, умозрительной конструкцией) XX в. о существовании двух культур. Мифы время от времени следует развеивать, иначе они превращаются в "архетипы культуры", в "схематизмы сознания" и затем, подобно теоретически сконструированным Фрейдом неврозам, распространяются, оседают и обнаруживаются в реальности, оказывая на культуру обратное влияние.

Культура, по определению, едина, универсальна, интегральна. Наука и техника входят в нее в качестве составной части или, точнее, элемента, в котором должно быть отражено целое, т. е. культура. Если этого нет, то наука и техника оказываются вне культуры. А последняя не имеет степеней. Оппозицией культуре может быть только бескультурье. Нет культуры второго сорта. Несмотря на простоту и кажущуюся привлекательность, постановка "проблемы двух культур", принадлежащая Чарльзу Сноу, является принципиально ложной [10]. Мало этого, она открывает возможность дальнейшей трудно предсказуемой дифференциации культуры на виды, подвиды, что равносильно ее разрушению как целого. Иное дело, что в постановке проблемы двух культур писатель фиксировал реально существующие сложности взаимоотношений и трудности взаимопонимания между математикой, естественнонаучным знанием и техникой, с одной стороны, искусством и гуманитарным знанием — с другой. Именно поэтому предложенное разделение с тех пор (1957 г.) многократно воспроизводится.

Один из вариантов разделения можно было бы назвать: от двух культур к двум революциям. В нем рядоположно, а иногда и в очередь, говорится о компьютерной революции и о революции когнитивной, интеллектуальной, т. е., другими словами, о технической и о культурных революциях. Начало каждой из них датируется концом 50-х годов. История компьютерной революции хорошо известна. Что касается когнитивной, то ее связывают с возникновением когнитивной психологии и с отпочковавшейся от нее впоследствии когнитивной наукой, ассимилирующей сейчас данные многих общественных, естественных и технических наук. Иногда когнитивную науку называют достаточно многозначным термином Mind, который означает и разум, и мышление, и психику, и сознание. Эта наука рассматривается как своего рода социологическое, психологическое и естественно-научное основание информатики и дальнейшего развития вычислительной техники, в том числе и искусственного интеллекта.

31

Революционность когнитивной науки подчеркивается потому, что она возникла как оппозиция бихевиоризму и всему циклу поведенческих наук, господствовавших в гуманитарной сфере американской науки до 60-х годов XX в. Вместе с тем считается, что когнитивная наука возникла благодаря влиянию теории информации и кибернетики на психологию и лингвистику, а также благодаря использованию в экспериментальных исследованиях вычислительной техники. Нам важно не столько установить приоритет той или иной революции, сколько зафиксировать наличие дискуссий относительно возможных связей и взаимоотношений между ними. Споры же о приоритете указывают как минимум на то, что имеется значительное взаимодействие между этими революциями. Наша же точка зрения, отстаивающая единство культуры, неминуемо ведет к тому, что и революция также одна — технико-интеллектуальная.