7.2. Медиаторы духовного роста и хронотоп

Глубоко религиозный человек, ученый, мыслитель, блистательный физиолог-экспериментатор князь А. А. Ухтомский ввел в научный оборот понятие "хронотоп". Это понятие помогает более конкретно представить взаимоотношения феноменологического и онтологического планов развития человека. Хронотоп активно использовался в гуманитарных науках, прежде всего М. М. Бахтиным. Мы считаем, что это понятие поможет и нам продвинуться в понимании духовной сферы человека. Своеобразие хронотопа состоит в том, что он соединяет в себе казалось бы несоединимое. А именно — пространственно-временные в физическом смысле этого слова телесные ограничения с безграничностью времени и пространства, т. е. с вечностью и с бесконечностью. Первый — это есть онтологический план, заключающий в себе всю суровость бытия, которая в конце концов награждает человека смертью; второй план — феноменологический, идущий из культуры, истории, из ноосферы, от Бога, от Абсолюта, т. е. из вечности в вечность со всеми мыслимыми общечеловеческими ценностями и смыслами. В любом поведенческом или деятельностном акте, совершаемом человеком, мы имеем все три "цвета времени": прошедшее, настоящее и будущее, т. е. даже хронотоп живого движения может рассматриваться как элементарная единица, зародыш (или продукт?) вечности и бесконечности. Поэтому в нем потенциально содержатся не только дольний, но горний миры. Конечно, хронотоп — это пока метафора, удачно описывающая живой пространственно-временной континуум, в котором протекает развитие человека, понимаемое как уникальный процесс в составе космоса. А. А. Ухтомский говорил об активности хронотопа, что предполагает наличие в нем энергетических характеристик и соответствующих источников энергии. Энергия хронотопа, как и его смысловые черты, конечно же, укоренены в бытии. Энергия и смысл не только трансформируются в нем, но и прирастают. Накопленная и превращенная в хронотопе энергия осуществляет, выражаясь словами О. Мандельштама, "зарядку бытия". Эта энергия идет на жизнь человека, на творчество, наконец, на служение богу. Напомним слова

315

В. С. Высоцкого, сказанные им незадолго до кончины: "Мне есть, чем отчитаться перед Ним."

Хронотоп ассимилирует энергию живого, как Абсолют ассимилирует черты порожденной им твари или как ноосфера строится и обогащается за счет человеческого мышления. Должны быть и специфические источники энергии, заряжающие хронотоп. Представляется, что в качестве таких источников выступают те же медиаторы (Знак, Слово, Символ, Миф), с помощью которых возможно не только описание хронотопа и не только диалог твари с Абсолютом. Медиаторы можно рассматривать как аккумуляторы живой энергии, своего рода энергетические сгустки. Они могут рассматриваться и как резонаторы, на частоту которых настраиваются живые существа. Последние не только усваивают эти частоты, но и генерируют новые, подзаряжают своей энергией медиатор.

Медиаторы, рассматриваемые как энергетические сгустки, порой даже выступают аналогами черной дыры. Так коммунистический миф и его символика втянули в себя и почти уничтожили культуру великого народа, поставили его на грань духовного краха. Аналогичные разрушения произвел фашистский миф. В качестве глубинных причин этого была ликвидация свободы обращения с медиаторами, являющаяся необходимым условием взращивания сознания, свободного поступка, ответственной деятельности. Без свободы обращения с медиаторами человек теряет слишком многое, может быть с легкостью превращен, по словам Даниила Андреева, в "человекоорудие".

Свобода обращения к медиаторам, свобода оперирования с ними означает, что к ним нужно относиться как к медиаторам и не более того. Необходимо понять его значение и смысл и не позволять ему стать больше, чем ты сам. Иными словами, не позволять ему стать абсолютным образцом и кумиром. Медиатор-кумир утрачивает идеальную смысловую составляющую, становится вещью, паутиной, попадая в которую, человек беспомощно бьется, стараясь освободиться, бесполезно теряет энергию, и в конечном счете перестает быть личностью. Власть, которую приобретают над человеком слова, символы и мифы, тем более удивительна, что в них потенциально всегда имеется заряд недосказанности, загадочности, т. е. стимул к их осмыслению и пониманию.

Сказанное не означает, что свобода обращения с медиаторами дается легко. Не означает оно и того, что к медиаторам можно относиться легковесно и легкомысленно, что себя можно рассматривать абсолютно свободным, стоящим много выше над ними. Гордыня по отношению к ним неуместна. Ведь они — продукт истории всей человеческой культуры. Дай нам Бог силы понять и освоить их.

Таким образом, медиаторы, занимая свое место в хронотопе, заряжают его своей энергией, придают ему смысловые внепространственные и вневременные координаты измерения. Энергия в медиаторах и в хронотопе в целом прирастает за счет разности потенциалов объективной и субъективной составляющих медиатора, за счет разности

316

потенциалов феноменологического и онтологического планов хронотопа.

Здесь мы подходим к одному из самых трудных пунктов, к вопросу о природе энергии. Казалось бы, самый легкий ответ — это ссылки на ее божественное происхождение ("поле сил благодати"), на иррациональность, на существование "трансцедентального привода" и т. п. Нередко к таким ссылкам справедливо относятся как к прикрытию проблемы "срамной картинкой нашего неведения" (Г. Г. Шпет). Но если всерьез отнестись к ним, то самый легкий ответ превращается в самый трудный. Теология по-своему отвечает на вопрос, откуда черпается духовная энергия для стяжания Святого Духа. Психологии, да и науке в целом, до таких высот подниматься рановато. Но и отрицать наличие иррациональной энергии в науке тоже нет оснований. Может быть, разумнее попытаться найти источники хотя бы прототипов или прообразов духовной энергии, источники иррационального? При этом желательно в поисках энергетических источников медиаторов и хронотопа сознательной и бессознательной жизни не выходить за ее пределы.

Выше приводились данные о том, что у младенца движение становится знаком еще до того, как оно приобретает исполнительную функцию. Справедливо и обратное, слово может быть не только средством общения, но и рассматриваться как действие, дело, поступок. За словом стоят не только концептуальные, но и предметные операциональные значения. Медиаторы в целом также могут рассматриваться либо как действия, либо иметь действия в качестве своей основы. Именно деятельная природа медиаторов может помочь в объяснении их энергетических свойств. Для психологов это не должно быть неожиданным, поскольку в психологии имеется не только традиция рассмотрения целого ряда высших психических функций как действий, но и многочисленные экспериментальные доказательства в пользу такой трактовки.

Если справедливы изложенные соображения о действенной, деятельной природе медиаторов, то действие может рассматриваться не только как единица анализа психического. Его можно и нужно будет рассматривать в качестве единицы анализа и "перводвигателя" духовной жизни. Пока речь идет лишь о протообразах духовной энергии, которые, тем не менее, не поддавались рациональному объяснению. Мы пытаемся определить зоны поисков источников иррационального, не прибегая при этом к стандартным ссылкам на энергию бессознательного или к преждевременным ссылкам на опыт христианской антропологии. Вместе с тем, мы понимаем, что движение тела, а тем более движение "мыслящего тела", порождающее различные виды психической энергии, сами пока не поддаются причинному объяснению.

Эвристическое значение понятия хронотоп для психологии состоит в том, что с его помощью облегчается понимание не только связи пространства и времени, но и трансформации их друг в друга, понимание объективации этих категорий бытия и сознания. В активном хронотопе действия так же, как в хронотопе текста, проанализированном

317

В. Н. Топоровым, снимается проблема размерности и отделенности пространства и времени.

"Внутреннее (текстовое) пространство свободы неизмеримо сложнее, насыщеннее и энергичнее внешнего пространства. Оно таит в себе разного рода суммации сил, неожиданность, парадоксы... Оно есть чистое творчество как преодоление всего пространственно-временного, как достижение высшей свободы... Создание "великих" текстов есть осуществление права на ту внутреннюю свободу, которая и создает "новое пространство и новое время", т. е. новую среду бытия, понимаемую как "преодоление тварности и смерти, как образ вечной жизни и бессмертия" [12, с. 284].

Но "великие" тексты надо уметь читать:

"Описание жизни, которую мы сочтем индивидуальной и самоценной, для автора "исповеди" никак не цель, а только повод. Только отблеск настоящей, мистической цели, уводящей от случайностей жизненной истории человека к ее субстациональности. Проще сказать, к тому, что существует над личным и вне временного" [13, с. 7].

Формирование активного хронотопа — это одновременно и формирование образа ситуации, и программы как оснований свободного действия, и необходимое условие вневременных состояний сознания, которые М. М. Бахтин характеризовал как вневременное зияние, образующееся между двумя моментами реального времени. Хронотоп формируется в зазоре длящегося опыта.

Наличие в активном хронотопе субъектных форм пространства-времени объясняет то, что он, несмотря на цельность, не обладает свойствами наглядности. Он трудно представим из-за того, что пространство и время подверглись в нем деятельностно-семиотической переработке, они выступают в нем в превращенной форме вплоть до того, что реальное движение в пространстве трансформируется в остановленное время, а последнее в свою очередь трансформируется в движущееся пространство.

Отсутствие черт наглядности у хронотопа связано с наличием в нем объективного и субъективного, с их обменом и взаимопроникновением. Это можно пояснить следующим образом. Если в каждый момент развертывания действия оно будет подчиняться лишь объективному пространству-времени, то из него исчезнет субъективность, а значит испарится оно само. Если же в каждый момент пространство-время будут выступать лишь в своих субъективных формах, то действие утратит свой приспособительный смысл по отношению к этим определениям бытия. Поэтому-то в каждый момент развертывания действия в нем должно присутствовать единство объективного и субъективного. В некоторый условный момент развертывания действия в нем присутствуют объективное время и субъективное пространство; в следующий момент происходит смена и образуется новое единство: субъективное время и объективное пространство. Действие может сохранять приспособительный

318

смысл и осуществляться как таковое лишь при условии чередования объективности-субъективности пространства-времени. На психологическом языке это означает, что в различные моменты развертывания действия образ ситуации трансформируется в образ и программу действия, а последние — в самое действие, затем осуществленное действие трансформируется в новый образ ситуации и т. д. В образе ситуации мы имеем дело с преобладанием субъективного пространства и объективного времени, в осуществлении действия — напротив — с преобладанием субъективного времени и объективного пространства.

Описанные превращения помогают ответить на интересующий нас вопрос об источниках некоторых видов психической энергии. Накопленная в движении, в "обследовательском туре", в перцептивном действии энергия трансформируется в энергию образа, а последняя может в свою очередь трансформироваться в энергию очередного перцептивного или исполнительного акта. Аналогичным образом энергия поступка трансформируется в энергию личности. Последняя расходует запасенную энергию, совершая новые поступки.

Важно подчеркнуть, что независимо от субъективности-объективности в действии, в образе всегда присутствуют неотделимые друг от друга пространство-время. Их диссоциация, отделенность одного от другого на уровне отдельного человека — это предмет психиатрии, а на макроуровне (в социуме) она означает кризис культуры и цивилизации. Движение во времени, отделенное от движения в пространстве, не становится событием. Для того, чтобы оно стало таковым, необходима прерывность движения, процесса, деятельности. Но этого мало. Процесс завершается, становится актом, образом с помощью того или иного медиатора, обладающего в свою очередь не только смысловыми, энергетическими, но и пространственно-временными свойствами. Действие, деятельность в актерской игре, по мысли О. Мандельштама, спаяны словом, держатся на нем. "Слово для Яхонтова — это второе пространство... Яхонтов — единственный из современных русских актеров движется в слове как в пространстве" [9, с. 310]. Для того чтобы действие, деятельность, история были осмысленны, они должны содержать в себе в каждый отдельный момент своего осуществления прямую и обратную временную перспективу, зафиксированную в теле того или иного медиатора, или их совокупности.

Адекватные методические пути исследования активного хронотопа лишь начинают прощупываться. В частности, ограничивается универсальность традиционных хронографических методов, и в экспериментальную психологию вводятся методы хронотопические [14]. Анализ не только действия, но и когнитивной и эмоционально-аффективной сфер как средств трансформации пространства-времени в их субъектные формы есть необходимый шаг к пониманию вневременности и внепространственности идеального. Думаем, что не следует так уж сильно подчеркивать субъективность пространственно-временных форм реальности. М. К. Мамардашвили писал, что превращенно-цельные

319

неделимые явления обслуживают практические нужды действующего, наблюдающего, оценивающего человека, т. е. вполне реальны для последнего, существуют объективно. Человек не мог бы действовать, если бы он в каждый момент времени сознавал свою собственную смертность, т. е. пристрастность, неполноту, превращенность реальных пространственно-временных форм. Это не противоречит тому, что у человека не только имеется представление о смерти, но оно выступает одной из существенных детерминант его поведения и развития. Но парадокс состоит в том, что хронотоп даже простейших человеческих актов представляет собой элементарную единицу вечности. Благодаря превращенности отражения реальных пространственно-временных форм человек в каждый отдельный момент времени не мечется между жизнью и смертью, а адекватно приспосабливается к ним, активно действует, рискует, творит, преодолевает и овладевает этими формами бытия. Пониманию того, как человек решает все эти задачи, в большой мере способствуют развиваемые и развитые мифо-поэтические представления о пространстве и времени.

Транспонируются ли теологические идеи об Абсолюте или научные идеи о хронотопе на психологическую почву, в частности, на почву культурно-исторической психологии развития психики и сознания? Л. С. Выготский, описывая развитие действенного поля психологической реальности, констатировал, что величайшее своеобразие детского развития в отличие от других видов развития состоит в том, что в момент, когда складывается начальная форма, уже имеет место высшая, идеальная, появляющаяся в конце развития. И она взаимодействует с первыми шагами, которые делает ребенок по пути развития этой начальной или первичной формы. Мысль о наличии идеальной формы в начале развития, конечно, неоригинальна,* но в отечественных психологических теориях развития она до последнего времени отсутствовала. Впоследствии эти идеи были развиты в трудах по психологии игры и формированию личности прямым учеником и сотрудником Л. С. Выготского Д. Б. Элькониным.

Развивая мысль об идеальной форме, можно пойти еще дальше. Хотя Л. С. Выготский отказывал в отмеченном им своеобразии эмбриональному развитию, уже при его жизни отчетливо артикулировались аналогичные идеи по отношению к формообразованию любого живого организма. Аналогом идеальной формы, сопутствующей и дополняющей информацию, заложенную в генах растительных и животных организмов, является особая реальность, названная А. Г. Гурвичем морфогенетическим (биологическим) полем. Именно оно ответственно за процесс сборки клеток в целостный организм. Это поле впоследствии

320

называли также информационным, психологическим, телепатическим, парапсихологическим и т. п. [см. более подробно: 16, с. 22—35]. Наиболее интересную и адекватную оценку введения понятия и принципа поля в биологию и перспектив развития этого принципа дал биолог Б. С. Кузин (1903—1973). Мир тесен. Этот мыслитель и художник был ближайшим другом О. Мандельштама. Только сейчас началась публикация его натурфилософских работ [17, с. 145—190]. Б. С. Кузин видит главное значение принципа поля в том, что он объясняет согласованное поведение развивающегося организма или структуры, а также согласованное действие отдельных частей функционирующего органа или всего организма. Это означает, что элементы живого целого располагаются по каким-то "силовым линиям" непрерывно меняющегося поля. Впрочем, материальный источник и природа "силовых линий" биологических полей остаются неизвестными, что, по мнению Б. С. Кузина, не столь уже существенно. Кузин склонен распространить принцип поля на отношения между индивидами [17, с. 48, 49]. Он пишет, что биологические поля вполне наглядны. Объекты и характер действия каждого поля, его конфигурация, центр, векторы — могут быть описаны и изображены.

О похожих вещах совсем недавно говорил М. К. Мамардашвили: "Мышление требует почти сверхчеловеческого усилия, оно не дано человеку от природы; оно только может состояться — как своего рода пробуждение или пра-воспоминание — в силовом поле между человеком и символом" [18, с. 71].

Мы не будем вдаваться в классификацию и функциональное назначение динамических и статических биологических полей, приводимую Б. С. Кузиным. Воспроизведем лишь драматическую сторону открытия А. Г. Гурвича, описанную Кузиным. А. Г. Гурвич столкнулся с тем, "что элементы развивающегося целого как бы стремятся достигнуть определенного положения. Что форма органа словно бы задана и в каком-то виде существует еще до того, как он развился. Иными словами, что она имеет виртуальный характер. Но это справедливо не только для конечной формы органа, но и для формы на любом этапе развития. Поэтому виртуальную форму, определяющую результат процесса развития в любой его момент, Гурвич назвал динамически преформированной морфой. И этим он ввел в первоначальную формулировку принципа поля элемент телеологии" [18, с. 157]. Добавим, и энтелехии. Драматизм состоял в отказе Гурвича от его собственной идеи. Он как ученый, разработав теорию клеточного поля, надеялся с ее помощью исключить элемент телеологии. Б. С. Кузин считает, что это ему не удалось: "Динамически преформированная морфа так и продолжает присутствовать при всяком морфогенном или регуляционном процессе, определяя его результат еще до всякого его начала. Динамически преформированная морфа это — предшествующий образ, идея, цель" [18, с. 160]. Далее Б. С. Кузин говорит, что он счел бы себя величайшим гением, если бы смог ввести такие понятия в науку. К этим понятиям он добавляет и категорию красоты. С динамически

321

преформированной морфой Б. С. Кузин связывает и замечательную идею А. Г. Гурвича о неудержимости онтогенеза. Последняя необходимо связана также и с его целенаправленностью.

Видимо, подобной неудержимостью характеризуется как психическое, так и духовное развитие. Иначе невозможно объяснить то, что тоталитарный режим в нашей стране, несмотря на чудовищные усилия, которые он прилагал к искоренению духовности народа, не сумел в полной мере достичь свой цели. Жизненные силы народа позволили ему выстоять и сохранить духовный и культурный генофонд. Не последнюю роль в этом сыграло наличие идеальной формы, которая, видимо, должна характеризоваться собственной энергийностью, энтелехией. Может быть, к счастью, наука слишком мало знала об идеальной форме и ее свойствах, что затрудняло ее планомерное разрушение.

Возвращаясь к истории открытия А. Г. Гурвича, завершим ее отрывком из письма Б. С. Кузина к А. А. Гурвич — дочери А. Г. Гурвича: "И как бы сам А. Г. ни хотел уйти от динамически преформированной морфы, она, я уверен, останется важнейшим понятием т. н. idealistische Morphologie... Мне всегда представлялось, что вся духовная основа А. Г. не соответствовала духу его эпохи. Я не знаю, кто из ученых с большим, чем он, основанием может считать себя идеалистом. И в философском смысле и в житейском. Но А. Г. сложился как ученый в то время, когда идеализм считался просто несовместимым с научным мировоззрением, особенно для естествоиспытателя. И он всю жизнь отстаивал этот принцип, противоречащий, на мой взгляд, всей его натуре" [18, с. 171, 172].

Мы далеки от мысли отождествить идеальную форму Л. С. Выготского с динамически преформированной морфой А. Г. Гурвича или отождествить поле активного, смыслового хронотопа с биологическим полем, а тем более редуцировать к ним идеи Абсолюта. Нам важно подчеркнуть, что мысль далеких друг от друга ученых идет в одном направлении. Конечно, имеются существенные различия между телесным и духовным организмом, между функционирующим морфологическим и функциональным органом. Сошлемся также на работы В. В. Налимова и Ж. В. Дрогалиной, идущие в том же направлении. Авторы постулируют наличие семантических полей и даже "семантической вселенной", которые осуществляют функции духовного формообразования. В соответствии с их концепцией индивидуальная психика каждого человека естественным и органичным образом погружена в более общую и целостную коллективную психику — в континуальные потоки сознания [19, с. 15—22].

В каком бы из полей ни материализовалась мысль о роли идеальной формы в процессе развития человека, она от этого не тускнеет. Это может быть поле сил благодати, поле культуры, поле духовности, поле сознания, поле хронотопа, семантическая вселенная, ноосфера, наконец. Важно, чтобы между полем и человеческим существом был двусторонний обмен, двусторонняя "духопроводность", как в случае Абсолюта В. С. Соловьева, или чтобы она была в человеке.

322

Отождествление, аналогия, редукция, при всей их эвристической полезности, — это все же временные методологические или исследовательские приемы. Рано или поздно между сопоставляемыми явлениями вклиниваются новые, которые могут как подчеркивать близость первых, так и показывать несводимость одного к другому. Приведем размышление О. Мандельштама о реальной жизни дантового деятельного поля поэтической материи. Это размышление подчеркивает принципиальную сопоставимость идеальной формы Л. С. Выготского с динамически преформированной морфой А. Г. Гурвича. У поэта речь идет о композиции, но ведь о ней же идет речь и у ученых. У первого — о композиции-становлении духовного организма, у второго — о композиции-становлении телесного. Вчитаемся в слова поэта: "...если б мы слышали Данта, мы бы нечаянно окунулись в силовой поток, именуемый то композицией — как целое, то в частности своей — метафорой, то в уклончивости — сравнением, порождающим определения (ср. с порождающими функциями силовых линий биологических полей. — В. З. и Е. М.) для того, чтобы они вернулись в него, обогащали его своим таяньем и, едва удостоившись радости становления, сейчас же теряли свое первородство, примкнув к стремящейся между смыслами и смывающей их материи" [9, с. 218—219]. О. Мандельштам пишет, что вещь возникает как целокупность в результате единого дифференцирующего порыва, которым она пронизана. Ни на одну минуту, — добавляет поэт, — она не похожа на себя самое. Дальше следует и вовсе замечательное: "Если бы физик, разложивший атомное ядро, захотел его вновь собрать, он бы уподобился сторонникам описательной и разъяснительной поэзии, для которой Дант на веки вечные чума и гроза" [9]. Не похожи ли наши усилия на усилия воображаемого поэтом физика, когда мы разлагаем личность на свойства, а потом пытаемся вновь сложить ее из них?

Необходимо подчеркнуть мысль О. Мандельштама о неоднородности силового потока, о наличии хотя и единого, но вместе с тем дифференцирующего порыва. Это в равной степени должно относится к "идеальной форме", к "семантической вселенной", к "целостной коллективной психике", к "ноосфере" и, наконец, к целостности духовной жизни индивида. При всем своем, скорее всего желаемом, единстве и целостности они вполне структурны и дифференцированы одновременно, в чем состоит главная трудность их анализа. Одно дело постулирование этих образований (явлений? сущностей? сил? полей?), другое — изучение их роли в формообразовании органов, организмов, сознания, личности. И здесь мы должны с оптимизмом сказать, что культурно-историческая психология уже приняла этот вызов. Это сделал Б. Д. Эльконин, который разделяет положение Л. С. Выготского и Д. Б. Эльконина о том, что идеальная форма, образ взрослости является центральной категорией, задающей целостность детства. Приняв это положение, он поставил новую задачу перед школой Л. С. Выготского и перед самим собой... необходимо переходить от исследования и конструирования разных форм опосредствования к исследованию и

323

конструированию форм посредничества. Я полагаю, — продолжает автор, — что опосредствование — это редукция посреднического действия и далее не может быть исследуемо вне целого, вне своей "идеальной формы" [20, с. 9]. Выдвижение на первый план посредничества как деятельного, коммуникативного, диалогического, в том числе и "духопроводного" способа формообразования, это не только введение идеальной формы, но и вочеловечивание различных форм опосредствования, вочеловечивание медиаторов, превращение их в подлинно "духовное оборудование", введение ребенка в "духовную мастерскую" человечества. В этих исследованиях культурно-историческая психология имеет реальные шансы получить "второе дыхание".

В соответствии с воззрениями Б. Д. Эльконина, посредничество является одной из функций взрослого в его попытках воспитания ребенка. Посредник — это тот, кто "связывает времена": историческое и конкретно-жизненное. Через посредника проходит разрыв большого, исторического времени, и через него же проходит разрыв социальной жизненной ситуации. Определено шесть функций посреднического действия:

1)  открытие лица мира, принятие воспитанника в "особое гармоничное бытие";

2)  акт открытия мира предполагает снятие занавеса, не позволяющего за суетой увидеть этот мир. По мере того как занавес снимается, является лицо нового мира;

3)  в этом смысле общение — акт реципрокный, состоящий из двух частей. В первой нечто снимается, приоткрывается, во второй нечто строится;

4)  исполнение такого действия объединено в двух других — преображении и представлении;

5)  результатом посреднического действия является установление родо-родственных отношений. Родовые отношения свойственны историческому времени, а родственные — социально-жизненной ситуации;

6)  сами эти действия и технология их выполнения не должны стать предметом внимания участников общения: "важно то, что открывается, а не то, как это возможно".

Функция посредничества и ее профессиональное выполнение являются свидетельством наивысшей квалификации воспитателя. Достигая этой функции, воспитатель начинает нечто ЗНАЧИТЬ, т. е. выступать в качестве знака. Люди значат лишь на месте посредника, связывая и представляя одно и иное. Например, сказочник одновременно является взрослым, вызывающим доверие и положительные эмоции ребенка и в этом смысле выступает как представитель близкого ребенку мира. В то же время он представляет мир сказок, иногда зловещий, иногда пугающий. Соединяя эти два мира собой, сказочник обеспечивает воспитательный эффект. Не посредник — не значит. Он лишь предназначен (или лучше — назначен). Его назначение, функция может иметь статусные, ролевые или иные заданные формы. Но ведь значить для человека — это быть. Именно посредничество представляет

324

собой собственно позицию и, говоря словами Бахтина, "укорененность в бытии". Поэтому лишь посредничество есть со-бытие, которое может стать основанием развития ребенка.

Но не следует забывать и о прозрении А. Г. Гурвича, относящемся к динамически преформированной морфе. Можно предположить, что это понятие и понятие об идеальной форме являются взаимодополнительными. Первое характеризует природные силы развития (неудержимость онтогенеза), второе — культурные, духовные. Как культурно-историческая психология, так и психологическая теория деятельности, явно недооценивали природные силы. В лучшем случае оба эти направления пытались их "окультурить". Нельзя недооценивать и того, что многое взявшее из физиологии активности второе направление, акцентирующее внимание на живом движении и предметном действии, — это, возможно, неосознанный авторами прорыв к проблематике человеческой телесности, чувственности, созерцательности, прорыв к природным силам развития. Этот прорыв несомненно оригинален и поэтому в еще большей степени нуждается в осмыслении и развитии.

Вернемся к культурным формам. Человечество за свою историю "изобрело" всего четыре медиатора (знак, слово, символ, миф). Трудно надеяться, что оно в обозримый исторический период изобретет другие.

Наша задача состоит в том, чтобы научиться лучше использовать уже имеющиеся медиаторы, возможно дифференцировать их. Нам и сейчас представляется, что именно в этом состоит стратегическая линия развития всего комплекса наук о человеке и комплекса психотехнических, в том числе психотерапевтических практик. Число последних сегодня все увеличивается, что хорошо. Не хотелось бы их критиковать. Но вынуждены констатировать: в них мало используется потенциал философской и психологической антропологии, в том числе и культурно-исторической психологии. К сожалению, он мало используется и в психологии как таковой.

Приведенный выше опыт обогащения культурно-исторической психологии оказался неожиданным для нас самих. В четвертой главе мы анализировали отношения лишь между двумя слоями сознания: бытийным и рефлексивным. Теперь же нам стало очевидным, что ведущим, определяющим сознание является его духовный слой. Тенденции к такому пониманию развития человека имелись и у Л. С. Выготского. Но они не получили продолжения.