2.6. Слово о а. Н. Леонтьеве

Личностью не рождаются — ею становятся. И притом еще не раз и навсегда. Это постоянная работа, непрерывный процесс самосозидания, часто драматический, порой трагический. Алексей Николаевич Леонтьев всю жизнь развивал и отстаивал гуманистическую и оптимистическую идею самостановления личности, полемически заостряя ее против концепций, рассматривающих личность как продукт биографии и тем самым оправдывающих фаталистическое понимание судьбы человека. "Обыватель так и думает: ребенок украл — значит, станет вором!" Личность способна воздействовать на свое собственное прошлое, что-то переоценивать в себе, что-то отвергать в себе — словом, она способна сбрасывать с себя груз своей биографии", — писал он.

Личность самого А. Н. Леонтьева формировалась в эпоху совершенно необыкновенного взлета российской культуры первых десятилетий уходящего века. И он сам и многие его сверстники, коллеги и соратники до конца дней сохранили в себе печать взрастившей и вскормившей их культуры. Не менее важно, что эта печать лежала и на их трудах. Хотя, конечно же, А. Н. Леонтьеву, как и многим другим, приходилось сбрасывать с себя груз своей биографии, в том числе и культурной. Возможно, точнее будет сказать, — не сбрасывать, а упрятывать, утаивать его, маскировать фигурами умолчания, витиеватым, порой эзоповским изложением, неправедными оценками "зарубежной реакционной психологии" или "отечественных идеалистов", идеологизированной фразеологией, навязанным цитированием трюизмов и т. д. и т. п.

Все эти формы психологической и социальной защиты не проходили бесследно, создавали новый груз биографии и становились, если и не убеждениями, то схематизмами сознания, которые оседали не только в его рефлексивных, но и бытийных слоях. Справедливости ради следует сказать, что многие публикации А. Н. Леонтьев сознательно не включил в свою книгу "Проблемы развития психики" (1959), многое в ней отредактировал или, точнее, "вычистил". Так или иначе, но некоторые существенные вещи А. Н. Леонтьев либо вытеснил из памяти, либо умолчал о них намеренно. Нельзя, например, согласиться с его оценкой роли в нашей науке Г. И. Челпанова и оценкой дореволюционного периода деятельности Института экспериментальной психологии

80

Московского университета (ныне Психологический институт Российской Академии образования).

Сначала о Г. И. Челпанове. А. Н. Леонтьев учился у него и был его сотрудником. Он много раз говорил о нем с большим пиитетом. Более того, А. Н. Леонтьев рассказывал, что когда Георгий Иванович вынужден был уйти из созданного им института, то он пришел к нему и сказал, что уйдет вместе с ним. На что Челпанов ответил: "Вы еще молодой человек, у вас впереди вся жизнь, и вы еще не созрели для того, чтобы принимать вполне сознательные решения". Леонтьев остался в институте. Если бы он ушел, то едва ли бы стал учеником и сотрудником Л. С. Выготского. Ирония судьбы в том, что не прошло и 10 лет, как А. Н. Леонтьев вместе с Л. С. Выготским и А. Р. Лурия вынужден был покинуть институт, атмосфера в котором стала ужасной.

Тридцатые годы были самыми мрачными в жизни этого учреждения. Во главе института стояли "борцы за чистоту рядов", ни один из них не имел психологического образования. Работать в институте культурным людям стало опасно. На этом фоне оценки Г. И. Челпанова, данные А. Н. Леонтьевым, не могут быть признаны справедливыми ни с субъективной, ни тем более, с объективной точки зрения. Г. И. Челпанов был создателем психологической культуры размышлений о душе. Челпанов — человек, обладавший громадной научной интуицией, несомненным педагогическим даром и широчайшей культурой. Многие его сотрудники испытали на себе влияние его личности. Но не только. Они пришли в созданный им в 1912 г. (на средства купца С. И. Щукина) Институт экспериментальной психологии и получили возможность проводить исследования на уникальной для того времени экспериментальной технике, изготовленной на заводах Цейса. Как нам сейчас не достает таких "идеалистов" во главе наших институтов и не только психологических! Мало этого. Идеалист Челпанов ведь писал не только о душе. Он издал первый в нашей стране учебник экспериментальной психологии. Он научил К. Н. Корнилова, сменившего его на посту директора института, измерять время реакции человека, а тот решил, что в этом вся психология, и попытался создать свое учение о ней, назвав его реактологией. Не вина Челпанова, что К. Н. Корнилов не усвоил уроков о душе. Значительно более верной и прозорливой оказалась оценка Челпанова великим антипсихологистом И. П. Павловым, штрафовавшим своих сотрудников за употребление психологической терминологии. Замечательно А. Н. Леонтьев описывал реакцию И. П. Павлова на известие о том, что Г. И. Челпанов более не директор института психологии. Павлову не нужны были психологи, которые делали бы его работу, но только хуже, поэтому-то он в начале 30-х годов обратился именно к Г. И. Челпанову с предложением об организации психологического отдела в Колтушах. И. П. Павлов превосходно

81

понимал и говорил, что мышление — это не рефлекс, это другой случай. Правда, за ним остались (из песни слова не выкинешь) рефлексы цели и свободы и характеристика художников как типов с преобладанием первой сигнальной системы, т. е. близких к животному типу (?!). Видимо, И. П. Павлову для дальнейшего развития исследований высшей нервной деятельности человека понадобилась психологическая наука, и он ее искал не в обещанной новой марксистской психологии (она ведь еще только должна была быть построена), а в той психологии, которая ему была известна и к которой он относился с уважением.

Культурной закваски, данной этому институту Г. И. Челпановым, Г. Г. Шпетом, Л. С. Выготским, А. Р. Лурия, Н. А. Бернштейном, да и самим А. Н. Леонтьевым, хватило на многие десятилетия.

В первые годы советской власти многие искренне хотели преобразовать научные направления, где они работали, на основе философии марксизма, диалектического и исторического материализма. Эта основа была в те годы весьма интеллигентной и не походила на постыдный катехизис IV главы "Краткого курса истории ВКП(б)". Это написанное И. Сталиным изложение основ учения К. Маркса отбило вкус к философии не у одного поколения в СССР. И тем не менее, все психологические дисциплины — и реактология, и психоанализ, и педология, и психотехника, и социальная психология тех лет ведь не только объявляли себя марксистскими. Они искали новые пути, ориентировались на практику новой социальной жизни и находили это новое, слишком многое из которого, к несчастью, нами утрачено. Конечно, были и наивные связки психологии и марксизма. Нужно было быть Л. С. Выготским, чтобы сказать, что он "не хочет получать марксизм на дармовщинку, скроив пару удобных цитат". Но ведь был и плюрализм.

После развернувшейся борьбы с "меньшевиствующим идеализмом", а затем, после выхода "Краткого курса" и после весьма жестоких и предметных уроков многие стали "марксистами на дармовщинку". Марксизм перестал быть интеллектуальным и научным. И здесь нужна была интеллигентность ученых, чтобы не трансформировать дискуссию в политический донос. Но в науке уже оказалось достаточно людей, занимавшихся именно этим. И после дискуссий, а то и во время них дискутанты исчезали. Дискуссии превращались в допросы, которые проходили далеко не в академических условиях...

Плюрализм кончился, а марксизм из желанной методологической основы превратился в дубину. Л. С. Выготскому "посчастливилось" умереть своей смертью до этого (1934 г.). А. Н. Леонтьев, А. Р. Лурия, А. В. Запорожец, Л. И. Божович, когда в Институте психологии начались дискуссии-доносы, уехали на Украину. Именно там под руководством А. Н. Леонтьева сформировалась Харьковская психологическая школа.

82

Оценивая сегодня начальные этапы развития Харьковской психологической школы, можно с уверенностью сказать, что тогда повезло и России, и Украине. Блестящая группа молодых психологов, называвших себя "выготчанами" (А. Н. Леонтьев, А. Р. Лурия, А. В. Запорожец, Л. И. Божович), в прямом смысле слова спаслась, сохранилась и помогла сохраниться отечественной психологии. В челпановском Психологическом институте работать стало опасно. Его возглавили ортодоксы.

Выготчане "спрятались" во Всеукраинской психоневрологической академии, в украинском НИИ педагогики, в Педагогическом институте и искренне, увлеченно и к тому же в высшей степени продуктивно строили марксистскую психологию. В рамках этой единой добровольно принятой ими марксистской основы допускался подлинный плюрализм. В Харькове они нашли группу таких же молодых людей, заразили их своими идеями и сформировали небольшой научный коллектив. В этот коллектив вошли В. И. Аснин, П. Я. Гальперин, П. И. Зинченко, О. М. Концевая, Г. Д. Луков, К. Е. Хоменко и ряд других. Поэтому-то имеются все основания назвать Харьковскую школу школой в точном смысле этого слова. Тесно сотрудничал с ней и харьковчанин Ф. В. Бассин. Довольно быстро были установлены контакты с психологами Киева (Г. С. Костюк), Одессы (Д. Г. Элькин), с психологами Армении и Грузии.

Нужно себе представить ситуацию тех лет в Харькове. Нет не только челпановского Института психологии. Нет ни одной психологической лаборатории хотя бы в привычном для того времени виде. Все делалось в яслях, в детских садах, в школах, в малоприспособленных для исследований аудиториях учебных институтов. Все оборудование делалось своими руками. Участники этой научной школы не только работали в различных учреждениях, но и вели порой полуголодное существование. Но не надо забывать, что приехавшие в Харьков москвичи были "замешаны на дрожжах" Л. С. Выготского, а как потом выяснилось, имели и собственные. Как бы то ни было, ими было задумана и реализована замечательная, как теперь принято говорить, комплексная программа исследований развития психики ребенка. Ее концептуальным стержнем стало действие, выступившее в различных ипостасях: предметом изучения и формирования. Следует подчеркнуть, что дело здесь не только в термине. Ведь в 20-ом году А. Валлон уже назвал восприятие действием, а до него об этом же писали художники и искусствоведы. Аналогичным образом в 1927 году П. Жане и Л. С. Выготский назвали действием память. В харьковской школе речь шла не о переименованиях тех или иных психических процессов в действия, акты, а об их строении (тогда термин "структура" в психологии был не очень употребителен), о зависимости этого строения от множества внешних и внутренних обстоятельств. К таким обстоятельствам

83

относились внешние средства и внутренние способы реализации действия, место и роль объектов деятельности, ее цели, задачи, мотивы и т. п. Сравнивалась эффективность результатов, достигаемых посредством различных действий, уточнялись этапы интериоризации внешних действий во внутренние, а тем самым раскрывалась ее природа. Неуловимые психические процессы стали приобретать свои достаточно определенные, если не формы, то очертания, стали приобретать вид вполне дискретных и поддающихся дальнейшему членению и анализу действий. Отчетливо просматривается и обратный ход — поиск общих черт у различных форм действия, необходимый для введения обобщенного понятия "психическое действие". Поначалу это понятие мелькало лишь назывным образом, преобладала его дифференциальная специфика: действие сенсорное, мнемическое, интеллектуальное, практическое, предметное и т. п. Но зато более отчетливо понятия практической и психической деятельности стали отпочковываться от философской категории "предметная деятельность". Это понятно, поскольку исследуемое действие, с одной стороны, вычленялись из некоторого более широкого жизненного, учебного, игрового контекста, а с другой стороны, в итоге исследований они в своем более дифференцированном и оформленном виде возвращались в этот контекст, нередко перестраивали его.

Принцип деятельности долгие годы представлял собой методологический частокол, охрану и защиту внутренней территории которого осуществлял А. Н. Леонтьев. Делал он это мастерски. Если идеологи и проникали на эту территорию, то придраться было трудно. Дежурные ссылки — на месте, а в самых трудных местах — не разберешься, туман. Даже близкие сотрудники не всегда понимали стратегию лидера. А. Р. Лурия нередко язвил, но не требовал определенности. В. И. Аснин требовал, и за это коллеги прозвали его Ясниным. Он говорил А. Н. Леонтьеву примерно так: "Возможны лишь два варианта: либо ты сам не понимаешь и только делаешь вид, что понимаешь, либо ты понимаешь и не хочешь сказать". Это туман имелся лишь в близких к философской проблематике пунктах. Его не было в теоретических исследованиях филогенеза и онтогенеза психики, в исследованиях исторических и онтогенетических корней сознания.

А за методологическим частоколом тем временем происходили необыкновенные вещи. Сам А. Н. Леонтьев не только "держал удар", был не только теоретиком. Он был тонким психологом и в высшей степени изобретательным экспериментатором. Совместно с В. И. Асниным и А. В. Запорожцем он проводил исследования чувствительности, свойств возникающих новообразований — функциональных органов, названных А. В. Запорожцем сенсорными действиями. П. Я. Гальперин проводил исследования формирования первых орудийных действий у

84

младенцев и преддошкольников, исследовал психологию установки. В. И. Аснин проводил исследования формирования исполнительных действий-навыков в ситуациях, когда испытуемые имели представление о задаче и знали результат и когда они об этом не подозревали. А. В. Запорожец наряду с исследованием сенсорных и мыслительных действий изучал восприятие детьми-дошкольниками различного возраста рисунков, сказок, басен и т. п. Но этого мало, он исследовал пассивное и активное осязание, наконец, интеллектуальное действие. (В этих исследованиях принимали участие Т. О. Гиневская, Д. М. Дубовис-Арановская, Л. И. Котлярова, Т. И. Титаренко, К. Е. Хоменко и др.) Понятие "перцептивное действие" появилось значительно позже, в совместных исследованиях с его учеником В. П. Зинченко. Еще позже А. В. Запорожец стал рассматривать эмоции как акты действия. П. Я. Гальперин в послевоенные годы открыл цикл исследований формирования умственных действий и понятий. Этому предшествовали выполненные О. М. Концевой исследования процессов формирования понятий, рассматривавшихся как интеллектуальные действия. П. И. Зинченко, начав исследование памяти с процессов забывания, рассматривал их как активные процессы, что не было оригинальным по сравнению с запрещенным Фрейдом, а затем перешел к изучению процессов запоминания и ввел понятие мнемического действия. Наконец, А. Р. Лурия занимался дефектологией и патологией различных форм действий, изучавшихся его коллегами.

После войны москвичи оказались в Москве, прихватив с собой П. Я. Гальперина. Фронтовик-харьковчанин Г. Г. Луков попал в Ленинград. Напротив, фронтовик-ленинградец Д. Б. Эльконин переехал в Москву. Основная группа харьковчан вернулась в свой родной город. П. И. Зинченко, к счастью вернувшийся с фронта невредимым, стал неформальным лидером харьковских психологов, разбросанных по разным научным учреждениям и институтам города. Он же возглавил психологическую лабораторию — филиал киевского Института психологии. Эта лаборатория не имела своего пристанища, вернее, имела его на квартирах членов лаборатории, чаще всего дома у ее руководителя, где ее сотрудники пользовались гостеприимством хозяйки — Веры Давидовны. Таким образом, Харьковская школа сохранилась, продуктивно работала, публиковала десятки статей в научных записках харьковских институтов, киевского Института психологии, затем в "Советской педагогике", а с 1955 г. — в "Вопросах психологии". Она сохраняла самые тесные дружеские и научные контакты с москвичами. Все харьковчане часто бывали в Москве. Из москвичей чаще других приезжал в Харьков А. В. Запорожец, реже — П. Я. Гальперин, иногда — А. Н. Леонтьев. Москвичи, организовав новую школу, присылали своих учеников, среди которых были В. В. Репкин, Г. В. Репкина, Л. М. Житникова,

85

В. Я. Ляудис, для продолжения учебы и работы в Харьков. И спустя многие годы после отъезда из Харькова москвичи с удовольствием называли себя представителями Харьковской школы, а харьковчане, никогда в Москве не учившиеся, называли себя представителями Московской психологической школы. Возникает вопрос, где же родился и развивался деятельностный подход? В Москве? В Харькове? Но психология, к счастью — не Черноморский флот, и делить мы ее не собираемся.

Все коллеги А. Н. Леонтьева по Харьковской психологической школе были не только яркими индивидуальностями, но и оригинальными учеными, создателями собственных направлений и школ. Деятельностная школа потому и может быть названа школой, что в ней не было рядовых учеников. Роли в этом коллективе были различны. Признанным лидером был А. Н. Леонтьев, совестью — А. В. Запорожец, гением — А. Р. Лурия, мужественным научным темпераментом, щедро разбрасывающим свои идеи — Д. Б. Эльконин. Учителем же всегда был П. Я. Гальперин. Конечно, они все были прежде всего личностями, учеными. Мы же отмечаем лишь их доминирующие личностные черты. П. Я. Гальперин был не самой сильной личностью среди них, но был признанным учителем. Все же остальные, когда им удавалось задумать или сделать нечто, на их взгляд, существенное и интересное, говорили, что нужно пойти посоветоваться с учителем; часто они с любовью говорили: "Пойти к "ребе". К нему ходили и следующие поколения психологов, называвших его ласковым именем "Гальпетя".

Нельзя сказать, что представители деятельностной школы счастливы были называть себя марксистами, как это делал Л. С. Выготский. Но за опошленный марксизм им было все же обидно. Будучи человеком тонким и умным, А. Н. Леонтьев не допускал по поводу марксизма ни иронии, ни чувства юмора, даже когда ему говорили, что сейчас каждый пошляк, неуч и даже бандит называет себя марксистом.

Однажды, правда, А. Н. Леонтьев сочувственно рассказал о своей беседе с известным бельгийским психологом Ж. Нюттином об отношении к психоанализу. Нюттин — достаточно веселый человек, когда была затронута эта тема, посерьезнел и заметил: "Разница между Вашим и нашим отношением к психоанализу состоит в том, что Вы оцениваете его с точки зрения, подходит ли он к Вашей идеологии, а мы с точки зрения, может ли помочь психоанализ простому страдающему человеку".

А. Н. Леонтьев — европейский, причем, франкоориентированный психолог. С французскими психологами его связывала многолетняя дружба, он писал предисловия к их трудам, издававшимся в СССР. Он благосклонно относился к английской психологии, к немецкой классической психологии. Его негативные оценки адресованы преимущественно

86

американской психологии. И здесь он разделял и с трудом преодолевал пристрастное отношение французов и англичан к американцам. Надо сказать, что и американские психологи ему платили тем же. Насколько им близки и понятны работы Л. С. Выготского, А. В. Запорожца, А. Р. Лурия, настолько от них далеки, в отличие от французов и немцев, работы А. Н. Леонтьева. Это сам по себе любопытный историко-психологический феномен, заслуживающий специального обсуждения.

Отметим еще одну любопытную деталь. А. Н. Леонтьев иногда с известным и, нам кажется, незаслуженным пренебрежением говорил о дореволюционной официальной университетской психологии, забывая о том, что он сам, по крайней мере начиная с послевоенных лет, не только стремился стать, но и стал официальным психологом в Советском Союзе. Он занимал ряд руководящих постов в Академии педагогических наук СССР, вплоть до ее вице-президента, был президентом Общества психологов СССР, явился одним из создателей Института психологии АН СССР, не против был возглавить его и т. д. Все это позволило ему многое сделать для развития психологической науки в стране. Он был просвещенный и интеллигентный ученый-администратор. С пониманием относился к другим, не совпадающим с его собственным, направлениям и школам в психологии, содействовал их развитию. Однако как официальный психолог он не мог не идеологизировать психологическую науку, не мог не принимать всерьез даже нелепые с точки зрения нормального ученого указания, связанные с различного рода перестройками психологической науки. При этом ему удивительным образом удавалось проводить принципиальную линию развития собственной концепции и традиций школы Л. С. Выготского. Именно это, несмотря ни на что, было делом его жизни. И именно этим он отличался и отличается от многочисленного племени администраторов от науки.

Размышляя об "официальности" А. Н. Леонтьева, невольно задаешься вопросом: а что же лучше — официальность или свобода? Абстрактный ответ, конечно, ясен и без размышлений. Но когда вспоминаешь конкретные условия его жизни, то все оказывается вовсе не так однозначно. А. Н. Леонтьев был блестящим экспериментатором, проницательным практиком и умудренным теоретиком. Безусловно, в условиях свободы ему удалось бы сделать много больше. Но нельзя забывать, что его "официальность" дала возможность относительно свободно развиваться всей школе Л. С. Выготского. Чудес, конечно, не бывает — школе после кончины ее создателя жилось довольно сложно. В чем-то был и отход от замысла учителя, в чем-то ученики оказались не в состоянии развивать эти замыслы. Но не надо забывать, что Л. С. Выготский был гений, а заменить гения не под силу даже очень большому

87

коллективу. Главное же в том, что традиции культурно-исторического исследования психики и сознания сохранились. Здесь несомненная заслуга не только А. Н. Леонтьева, но и прежде всего А. Р. Лурии, А. В. Запорожца и Д. Б. Эльконина. Все они не только продолжали эти традиции, но и воспитывали в них учеников.

Следует учесть, что почти 20 лет традиции передавались устно. И чтобы покончить с сюжетом об официальности, нужно сказать, что в А. Н. Леонтьеве, когда он играл роль большого администратора, всегда было что-то от подростка, чувствовалось, что это не всамделишное, а как бы понарошку. Когда он переставал играть, перед нами неизменно оказывался настоящий А. Н. Леонтьев — серьезный и большой ученый, умный человек, добрый советчик, легко увлекающийся интересной идеей, легко втягивающийся в обсуждение экспериментальных замыслов и результатов.

В последние годы жизни А. Н. Леонтьев болезненно относился к проблеме философского осмысления основ психологии. Для того были объективные основания, к возникновению которых он был причастен и сам. Отделения психологии в ряде университетов по инициативе прежде всего А. Н. Леонтьева выделились из философских факультетов и стали самостоятельными факультетами. Это привело к ослаблению связей между философами и психологами, к снижению философской культуры последних. На факультетах появился ряд специализаций (социальная, медицинская, детская, педагогическая, инженерная психология), что естественно уменьшило интерес к общей психологии, к теории психологии. А. Н. Леонтьев как декан факультета создавал и содействовал развитию всех этих кафедр и вместе с тем испытывал определенный дискомфорт, часто повторял, что психология должна развиваться не в куст, а в ствол. Наконец, страна стала испытывать потребность в создании самых разнообразных психологических служб. Кадров недостаточно, а свято место пусто не бывает. В психологию ринулись люди без психологического образования, например, инженеры и математики, и стали строить модели человека, даже модели личности. Чуть позже в психологию хлынули физиологи и стали объявлять мозг предметом психологии. Это одна из причин появления различных форм редукционизма в психологии, по поводу которого сетовал А. Н. Леонтьев. Таких форм тем больше, чем больше число неудачников из разных областей науки притекает в психологию. Можно было бы только радоваться, если бы все это можно было объяснить болезнями роста, а опасения А. Н. Леонтьева, высказанные 15 лет назад — старческим брюзжанием (пользуемся его выражением), но, к сожалению, это не так. Его опасения имели основания, а сейчас они сбываются. В психологии, даже академической и университетской, резко упал профессионализм. В нашей науке отставание набирает ускорение. Причем,

88

речь идет не о нашем сто раз уже упоминавшемся отставании от Запада, а об отставании от самих себя. Идеи школы Л. С. Выготского, А. Н. Леонтьева, А. Р. Лурии более успешно и энергично развиваются в Европе, в США, в Японии. У нас после смерти А. Н. Леонтьева началось продолжавшееся более десяти лет наступление на эту школу. Симптомы были еще при его жизни, он это знал. Во главе всех коллективов, где велась работа в русле идей этой школы, были поставлены чуждые ей люди, способные хорошо выполнять разрушительные функции, но неспособные к конструктивным шагам, пусть даже вне идей этой школы. Системно-административный подход, возобладавший в психологии, привел к бессистемной эмпирии. Наука ведь мстительна. Если ученый пренебрегает теорией, меняет, выражаясь психологическим языком, когнитивный вектор на утилитарно-практический или организационный, то в итоге не получается ни теории, ни эксперимента, ни практики.

Нам, ученикам, Леонтьева не хватает, как не хватает и других наших университетских учителей: А. Р. Лурии, П. Я. Гальперина, А. В. Запорожца, Д. Б. Эльконина, при жизни которых сохранялся высокий нравственный климат в науке. Ведь они все же представляли культурно-историческую школу психологии.