Аисткам

чему всегда стремились и все правительства.

Вконце 1730 г. по докладу Сената был восстановлен еще один приказ

—Сибирский19^. Сенаторы отмечали, что владения сибирского губернатора слишком обширны, а находящиеся там воеводы не могут писать непосредственно в коллегии, от чего происходит задержка в делах. По мнению Строева, “эта мера имела свое raison d’etre86 ввиду отдаленности края и значения его в финансовом отношении ”19*\ Примечательно, что во главе возобновленного приказа встал П.И. Ягужинский, совмещавший эту должность с постом генерал-прокурора Сената. Тем самым подчеркивалось особое положение сибирского региона, а управление им замыкалось непосредственно на Сенат. Внося в систему управления в целом определенную вариативность, существование Сибирского приказа, таким образом, ни в коей мере ее не разрушало. Как отмечал недавно М.О. Акишин, указ о восстановлении Сибирского приказа “вовсе не привел к возвращению административной практики XVII в., до окончательной ликвидации в 1762 г. приказ в основном занимался ревизией счетов и сбытом пушнины”197.

Водин день с докладом Сената о Судном и Сыскном приказах появился указ, также связанный с управлением и направленный на корректировку реформы местного управления, осуществленной Верховным тайным советом. К этому времени все пороки допетровской системы воеводского правления, о которой ностальгически вздыхали обладавшие короткой памятью верховники, вновь стали явны. Новый указ предписывал воевод назначать лишь на два года, после чего им надлежало являться в Сенат с полным комплектом документов, отражающих их деятельность.

86разумное основание (фр.).

ЕСЛИ затем в течение года на воеводу не поступало никаких жалоб, он получал новое назначение198. Подобная частая сменяемость глав местной администрации должна была, по мысли законодателя, стать средством борьбы с коррупцией и действительно могла бы стать таковым, если бы не то обстоятельство, что для исполнения указа требовалось значительное увеличение числа лиц, могущих претендовать на место воеводы. Обращает на себя внимание, что новые правители страны, не скрывавшие своего критического отношения к результатам деятельности верховников, о восстановлении петровской системы местных учреждений опять же не помышляли. Зато 16 апреля была восстановлена должность генералрекетмейстера, что вполне объяснимо особенностями новой структуры центрального управления, возникшей после ликвидации Верховного тайного совета и нового возвышения Сената199.

25 марта появился первый указ, касавшийся финансовой сферы: о невзыскании с крестьян семигривенных денег за майскую треть, носивший безусловно пропагандистский и одновременно традиционный для всякого нового правительства характер299. Столь же традиционным был и содержавший многочисленные ссылки на предшествующее законодательство указ от 23 апреля о неподаче жалоб, минуя определенные для этого учреждения291.

Апрель 1730 г. был отмечен указами, регулировавшими полицейскую сферу. Первым из них был указ от 10 числа против ложных доносов. В указе обращалось внимание на то, что многие заключенные пользуются правилами доноса “по первым двум пунктам” для избежания наказания или затягивания следствия. Указ устанавливал наказание за ложные доносы в виде смертной казни. Одновременно тот же указ подтверждал существующее законодательство о недоносительстве, которое также должно было наказываться казнью. В этом же указе содержалась норма, резко ограничивавшая права крестьян: “Людям и крестьянам на помещиков, управителей и на прикащиков о безчестии челом не бить и суда не давать”292. Спустя несколько дней последовало разъяснение о том, что лица, знавшие о преступлении против верховной власти, но не донесшие потому, что не имели доказательств, казни не подлежат295. Ровно через год, 24 марта 1731 г. ведение дел, ранее подлежавших компетенции Преображенского приказа, было поручено А.И. Ушакову294, а 6 апреля была восстановлена Тайная канцелярия295. Позднее, в 1732 г., был подтвержден указ 1715 г. о сожжении, не вскрывая, подметных писем298.

1 июня 1730 г., в день, когда, как уже упоминалось, появилось сразу несколько важных указов, была создана комиссия “для разсмотрения состояния армии, артилерии и фортификации и исправления оных”297. В соответствующем указе подчеркивалось намерение новой власти “учреждение Петра Великого крепко содержать” и говорилось, что после смерти реформатора в армии произошли “непорядки и помешательства”, которые, впрочем, и при Екатерине I, и при Петре II пытались исправить, но не успели. Новой комиссии предлагалось рассмотреть вопросы статуса лиц с генеральским званием, штаты офицеров полков, их денщиков, состоящих при полках штатских лиц, количества необходимых полкам лошадей, а также вопросы снабжения армии провиантом, фуражом и обмундированием. Этим же указом было уравнено жалованье русских и иностранных офицеров, что, несомненно, должно было быть поддержано дворянской средой и одновременно шло вразрез с петровскими установлениями. Петр, устанавливая иностранцам более высокое жалованье, руководствовался прежде всего острой нуждой в специалистах, а также тем, что иностранцам было запрещено покупать поместья с крепостными крестьянами, которые, как полагал царь, кормили офицеров-дворян. Однако сам же царь создал возможность получения офицерских чинов недворянами, которые, как правило, средств для покупки поместий не имели. Но что еще важнее, за годы существования в России регулярной армии в ней уже появились собственные офицерские кадры.

Примечательно, что, вопреки обычной практике, исполнение указа от 1 июня было довольно оперативным. Уже 30 октября Сенат представил императрице доклад о штате генералов, денщиков, штатских при полках и о покупке сукна на мундиры. В последующие годы судьба русской армии оказалась связанной с именем Б.К. Миниха, с 1732 г. возглавлявшего Военную коллегию. Историки по-разному оценивают деятельность Миниха и его полководческие способности. Одни называют его “замечательным полководцем и талантливым инженером zuo, другие, напротив, пишут о нем как о посредственности и отмечают, что из-за него во время русско-турецкой войны уделом армии были “непродуманные стратегические планы, низкий уровень оперативного мышления, военная рутина, слабая организация снабжения войск, колоссальные людские потери”299. Современники, видимо, оценивали фельдмаршала более высоко; широко известно было и его личное мужество. Так, во время штурма крепости Очаков Миних шел во

224 Глава 3 YY\V— $f\<\

главе батальона Измайловского полка и сам водрузил знамя на крепостной стене.

Оценка Миниха-полководца была бы не столь важна, если бы с нею не связывали и оценку состояния русской армии этого времени. Под руководством Миниха был разработан ряд новых уставов и инструкций, которые, как отмечал Л.Г. Бескровный, в отличие от петровских, “направляли боевую подготовку войска совершенно по иному пути в духе прусской системы”21^. По мнению П.П. Епифанова, “насаждением пруссачества” был расстроен “военный механизм государства”. Более того, казнокрадство и расточительство временщиков “самым пагубным образом отразились на положении вооруженных сил государства и сопровождались такими отступлениями от принципов их строительства, выработанных тяжелым опытом двадцатилетней Северной войны, что нередко граничили с изменой национальным интересам России”211. Бросив столь серьезное обвинение, автор, однако, не удосужился как-ли- бо его обосновать. Между тем основным противником России и в 1730-е годы, и в последующие десятилетия XVIII в. выступала Турция, в действиях против которой нововведения Миниха были, как признает Бескровный, достаточно эффективны. Правда, он сомневается в такой же их эффективности в действиях против регулярных европейских армий212, но успехи России в войне со Швецией 1741—1744 гг., начатой мечтавшими о реванше шведами и закончившейся оккупацией русскими войсками Финляндии, говорят об обратном. Забегая вперед, замечу, что, когда после 1741 г. в армии стали восстанавливать петровские уставы, никто не задумался над тем, не устарели ли они за 20 лет после ликвидации Ништадтского мира.

Через полтора месяца после первого указа об армии появился и указ о флоте: “Нашему Правительствующему Сенату в Коллегию адмиралтейскую наикрепчайше подтвердить и впредь подтверждать Нашими указами, чтоб корабельной и галерной флоты содержаны были так, как Уставами, Регламентами и указами учреждено и повелено, не ослабевая и не уповая на нынешнее благополучное мирное время”21^. Во время состоявшейся на следующий год дискуссии, содержание которой Соловьев передает по депеше французского дипломата Маньяна214, вновь был поднят вопрос о дороговизне флота и о том, не лучше ли ограничиться одними галерами. На сей раз за эту идею, впервые выдвинутую еще Меншиковым, ратовал поддержанный Бироном Миних (Соловьев об этом не упоминает). Однако, что существенно для понима-

излишним почитал он и число коллегий. Со всем этим решительно не согласился князь Д.М. Голицын, который, таким образом, в данном случае выступил сторонником петровской системы. Примечательно, что о ликвидации самого института жалованья штатским чиновникам на этот раз речи не было225.

Уже в середине 1730 г. в законодательстве возникла еще одна тема, ставшая затем постоянной на все время царствования Анны Ивановны, — проблема нищих. 21 июля появился указ, предписывавший пресекать бродяжничество и отправлять нищих в богадельни. Одновременно обращалось внимание на то, что в богадельнях скрывается немало тунеядцев, которых следует оттуда выслать и приспособить к общественно полезному труду в соответствующих заведениях224. Спустя несколько месяцев новый указ грозил штрафами попустительствующей нищим городской полиции225. К маю 1733 г. обнаружилось, что исполнение этих указов наталкивается на недостаток мест в богадельнях, и велено было построить новые226.

Несколько весьма значимых указов появились в сентябре— октябре 1730 г. Так, 14 сентября было заменено руководство Медицинской канцелярии и введен там коллегиальный принцип управления, что должно было способствовать улучшению постановки медицинского дела

встране в целом22787. 2 октября Ягужинский был восстановлен в должности генерал-прокурора Сената, причем в указе, содержавшем многочисленные ссылки на авторитет “блаженныя памяти Дяди Нашего”, отмечалось, что, “каким же указом оной чин... отставлен и кем отрешен, о том Нам неизвестно

22 сентября Анна Ивановна и ее окружение сделали важный шаг для укрепления своего положения: было объявлено о создании нового гвардейского полка, солдатский состав которого следовало формировать из русских однодворцев, а офицерский — “из Лифляндцев, Эстляндцев и Курляндцев, и протчих наций иноземцов и из русских, не определенных против гвардии рангами”229. К этой формулировке стоит приглядеться повнимательнее. Основание Измайловского полка обычно объясняется в литературе желанием нового режима иметь военную опору

всоставе столь пе

87о том, как обстояло дело в реальности, красноречиво свидетельствуют документы, приводимые С.М. Соловьевым (Сочинения. М., 1993. Кн. X. С. 488—489).

ременчивой в своих настроениях гвардии. Справедливо обращается внимание на национальный состав нового полка. “Анна не доверяла русскому, точнее сказать — московскому, дворянству, — утверждает Анисимов, — и предприняла попытку создать элитарную воинскую часть, не связанную со служившей в гвардии верхушкой российского дворянства... Измайловский полк должен был в России выполнять функцию швейцарской стражи французских королей”. Ссылаясь на официальную историю полка, историк приводит цифры, свидетельствующие о том, что “иностранцы составляли большинство обер-офицеров (3 из 4) и более половины штаб-офицеров (29 из 43)”2^0.

Однако, что в данном случае означает слово “иностранцы”? Ведь, как известно, швейцарская стража во Франции состояла из наемников, которые не были подданными французского короля, в то время как по крайней мере лифляндцы и эстляндцы находились в подданстве Российской империи и, следовательно, формально иностранцами не были. Не был закрыт доступ в Измайловский полк и русским, он был лишь ограничен для тех, кто служил в иных гвардейских полках. После смерти первого командира полка К.Г. Левенвольде полковником стала сама императрица, а подполковником Г. Бирон, брат ее фаворита. То, что императрица видела в Измайловском полке не просто свою личную, но даже своего рода “домашнюю” гвардию, очевидно. Но почему? Была ли в действительности Анна настолько наивна, чтобы думать, что в минуту опасности именно остзейцы и иностранцы придут ей на помощь, да еще сумеют подчинить себе своих русских солдат? Ведь отнюдь не остзейцы спасли ее от происков верховников, и если и не слишком широкая и прочная, но все же определенная опора в русском дворянстве у нее была. Вспомним сказанное выше об отсутствии в русском обществе 1730 г. сомнений в легитимности власти Анны Ивановны и добавим к этому, что никакого опыта свержения с престола уже взошедшего на него монарха еще не было. Прецедент, которого Анна могла бы бояться, возник лишь через десять лет.

Иное дело, если попытаться интерпретировать создание Измайловского полка как демонстрацию императрицей отношения к своим остзейским подданным. В свою очередь для них, в то время еще вовсе не стремившихся (как к концу века) к ассимиляции с русским дворянством, это была возможность создать как бы собственную структуру внутри российской политической элиты. Если бы попытка удалась, вся система национальных отношений в Российской империи могла бы сложиться иначе. Но и попытка, надо признать, была не слишком активной, ведь полк не был чисто остзейским или даже остзейским с добавлением иностранцев: его основа — солдаты — была русской. Во всяком случае

реальная политика Анны свидетельствует о том, что она не собиралась противопоставлять иностранцев и русских. Так, уже в 1732 г. из России были высланы все иностранные офицеры, не состоявшие в русской службе, дабы они не создавали конкуренции русским23^ а 17 мая 1733 г. был издан указ, предписывавший не принимать иноземцев в службу обер-офицерами без именного указа232. В 1735 г. указом императрицы было велено иностранных офицеров, вышедших в отставку с повышением в чине и желающих вступить в нее вновь, принимать только с тем чином, в каком они служили233.

25 октября 1730 г. ознаменовалось утверждением еще одного важного доклада Сената, запрещавшего крестьянам покупку и принятие под заклад населенных земель. “И никаких для укрепления им крепостей, — говорилось в докладе, — не писать и за ними не записывать”, а уже имеющиеся “все недвижимые свои имении распродать”. Показательно, что в тексте указа крепостные души называются в одном ряду с недвижимой собственностью, но как два различных ее объекта: “поместья и вотчины, дворы и лавки и погреба, люди и крестьяне”234. Это был важный шаг вперед по пути законодательного оформления дворянских привилегий, его монопольного права на владение землей и крепостными душами, да и вообще разделения прав и обязанностей отдельных сословных групп. Однако семь лет спустя, в августе 1737 г., императрице вновь пришлось вернуться к этой теме. В именном указе отмечалось, что некоторые крестьяне, не ставя своих помещиков в известность, покупают на их имя земли в отдаленных местах и фактически владеют ими, что приносит помещикам, вынужденным платить за них подати по старому месту жительства, одни убытки и в лучшем случае им удается лишь получить с таких крестьян денежный оброк. Указ предписывал впредь подобное “пресечь” ужесточением контроля над продажей земель233. По-видимому, с точки зрения сенаторов, указ от 25 октября 1730 г. должен был способствовать и улучшению в сборе налогов, ибо финансовая проблема была по-прежнему самой острой.

Попытки ее решения начались уже в середине 1730 г., когда по инициативе В.Н. Татищева была создана Комиссия о монетном деле. Комиссии, состоявшей из представителей дворянства, купечества и государственных учреждений, было поручено выработать предложения об условиях (“без дальнего казенного убытка и народной тягости”) обмена мелкой медной и серебряной монеты, а также об оптимальном номинале и пробе вновь чеканимых медных и серебряных денег. В течение второй половины 1730— 1731 г. комиссия разработала предложения по всем этим вопросам, в основном одобренные

правительством, и “наметила конкретную программу улучшения денежного обращения в стране”. Принятые меры (сокращение объемов чеканки мелкой медной монеты, установление оптимальных нормативов соотношения медных и серебряных денег и др.) “являлись шагом вперед в преодолении расстройства денежного обращения, в его стабилизации, что несомненно положительно сказалось на экономическом положении России в целом”23**.

Соглашаясь с выводом А.И. Юхта, следует, однако, заметить, что монетное дело было, хоть и очень важным, но все же только одним из факторов, определявших финансовое и экономическое положение государства. Другим было состояние налоговой сферы, контроля за доходами и расходами, и это по-прежнему более всего волновало руководство страны, тем более что рост расходов значительно превосходил рост доходов. Уже в июле 1730 г. Сенат представил императрице доклад о необходимости корректировки еще одной меры, осуществленной в свое время верховниками: Штатс-контора была вновь отделена от Камер-коллегии237, которой и самой в скором будущем предстояла серьезная трансформация. В конце года была ликвидирована созданная Верховным тайным советом Доимочная канцелярия, дела которой были переданы в Канцелярию конфискации23**. К осени стало ясно, что рассчитывать в текущем году на успешный сбор податей вновь не приходится, а доимка постоянно растет. 31 октября был издан указ, красочно описывавший последствия переложения обязанностей по сбору подушины на гражданские власти. “От того в уездах от воевод и от подьячих, — утверждал указ, — многие непорядки и крестьянам тягости произошли... доимка запущена, что крестьянам к большему разорению, а не к пользе произошло, комиссары излишние и вымышленные сборы чинили,., отписей не давали, а писали в доимку...”. Поэтому сбор податей с 1731 г. вновь возлагался на военных, соответствующие части вновь вводились в село и для них должны были строиться полковые дворы23?. Однако уже в феврале 1731 г. в данное установление была внесена корректива: вместо счетчиков собранной подушины из

солдат, как предусматривал еще петровский Плакат 1724 г., “от их в счете незнания” велено было определять счетчиков из подьячих24^. Но и это нововведение продержалось не более полутора лет: в октябре 1732 г. был утвержден доклад Сената, считавшего, что необходимо вернуться к прежней практике, поскольку найти достаточное число подьячих было невозможно, а привлечение имевшихся приводило к почти полному параличу в работе местных органов244.

Возвращение в села воинских команд, вопреки ожиданиям, не переломило ситуации. В начале 1731 г. последовал именной указ об уплате недоимок в течение трех месяцев и велено взыскивать их без всякого послабления24288. В апреле Канцелярии конфискации было велено не составлять новые крепости на имения недоимщиков24^, а 23 июня 1731 г. было принято решение о создании одновременно со старой новой Камер-коллегии — случай беспрецедентный в управленческой практике — и издан ее регламент, предписывавший “подушные деньги платить самим помещикам”, и посылать “в незаплатившие деревни экзекуцию”, возлагая расходы на содержание экзекуторов на тех, против кого она была направлена24489. “Этими распоряжениями, — считал С.М. Троицкий, — правительство ввело более жесткий порядок выколачивания подушных денег, усилило карательные функции армии при сборе налогов”. Одновременно были установлены два (вместо трех) срока уплаты подушины: в январе—марте и сентябре—декабре, что, по мнению историка, должно было уменьшить время пребывания воинских частей в селах. Сбор косвенных налогов был возложен на ратуши, а это “свидетельствовало о том, что в фискальных целях оно (правительство. — А.К.) снова вернулось к практике XVII в., когда сбор большей части косвенных налогов был тяжелой феодальной повинностью посадского населения”245.

Радикальных изменений со сбором налогов, однако, не произошло. Уже в конце 1731 г. указ о немедленной уплате недоимок пришлось повторить246, а в 1732 г. подобные указы пришлось издавать чуть ли не ежемесячно242. Причем главными виновниками правительство считало отнюдь не крестьян, а помещиков. Дело дошло до того, что в 1737 г. помещиков-должников было велено “выслать из деревень из домов их и от заводов отказать их, и людям и крестьянам их ни в чем слушать не велеть”. Власти сознавали, что сами помещики “своих на крестьянах

88Одновременно в апреле 1731 г. по примеру Петра I был издан указ об отсрочке платежа для казанских новокрещенов, повторенный затем в декабре 1733 г. (ПСЗ. Т. 8. № 3737; Т. 9. №

6518).

89В 1763 г. Екатерина И воспроизвела подобную практику, возложив содержание воинских команд, посылаемых на усмирение крестьянских волнений, на самих крестьян.