Аисткам

соответствовали естественному направлению развития страны.

к к к

Царствование Анны Ивановны началось с событий, вошедших в историографию, как “затейка верховников”. Этот эпизод русской истории всегда привлекал внимание исследователей, и ему посвящена большая и разнообразная литература. Однако в контексте темы данной работы интерес представляют прежде всего два аспекта рассматриваемых событий. Во-первых, вполне очевидно, что сами события 1730 г. свидетельствуют о серьезных изменениях в русском обществе, его менталитете, взаимоотношениях с властью. Во-вторых, факт решения судьбы престола в условиях династического кризиса узким кругом вельмож, составлявших в тот момент высший орган исполнительной власти страны, был отражением изменений в структуре власти. В России уже не было органа, подобного Земскому собору или даже Боярской думе, в чьих руках оказывалось решение подобных вопросов в XVI—XVII вв. Согласно действовавшему в то время законодательству, высшую власть в стране олицетворял Верховный тайный совет и то, что его члены взяли на себя ответственность за будущее России, было вполне естественным. Легитимным и оправданным было и приглашение ими на престол (в условиях пресечения мужской линии правящей династии) Анны Ивановны — представительницы старшей ветви дома Романовых85.

Замечу, что механизм принятия этого важнейшего для страны решения, как и сделанный верховниками выбор, не вызвали скольконибудь значительных протестов в обществе, которое тем самым фактически признало за Верховным тайным советом право на подобные действия. Протест вызвала попытка верховников тем же узким кругом лиц изменить политический строй России. В литературе о событиях 1730 г., как правило, приводятся известные слова А.П. Волынского: “Боже сохрани, чтоб не сделалось вместо одного самодержавного государя десяти самовластных и сильных фамилий: и так мы, шляхетство, совсем пропадем и принуждены будем горше прежнего идолопоклонничать и милости у всех искать...”16^. На основании этих слов нередко делается вывод о том, что дворянство более всего опасалось узурпации власти несколькими аристократическими фамилиями и олигархии предпочитало

85Довольно сложной юридической проблемой является судьба завещания Екатерины I, согласно которому в случае смерти Петра II трон должен был перейти к одной из ее дочерей или их потомкам. С одной стороны, верховники были вправе проигнорировать его, поскольку по петровскому указу о престолонаследии 1722 г. государь был вправе сам назначить себе преемника и объявить об этом при жизни (как и делалось в последующие правления), в то время как завещание Екатерины было оглашено уже после ее смерти. С другой стороны, в 1727 г. те же верховники фактически уже признали ее завещание правомочным, провозгласив императором Петра II.

самодержавие, что и лежало в основе движения 1730 г. Однако, если такого рода опасения у дворянства и были, они должны были рассеяться, как только было обнародовано содержание “кондиций” и объявлено о готовности Верховного тайного совета рассмотреть предложения шляхетства. Протест же был вызван прежде всего именно келейным способом принятия решения по столь важному вопросу, в то время как в дворянской среде, как выяснилось (по-видимому, неожиданно для самих верховников), существовало убеждение в том, что такого рода вопрос должен рассматриваться более широко и гласно.

Характер дворянского протеста явился, несомненно, следствием эволюции дворянства в течение первой четверти XVIII столетия и, следовательно, своеобразным плодом петровских преобразований. В событиях 1730 г. дворянство выступило уже как по большей части единая, хотя и не слишком организованная политическая сила, способная отстаивать свои интересы в борьбе с властью и сознающая эти интересы как общие для определенного социального слоя. По сути дела в экстраординарных условиях начала 1730 г. впервые обнажились и оказались на поверхности общественной жизни те противоречия между государством и дворянством, которые, как указывалось выше, также были одним из результатов реформ Петра. При этом дворянские проекты являются яркими свидетельствами эволюции дворянского самосознания, источником для изучения самоидентификации дворянства, важнейших особенностей его мировоззрения.

Изучение проектов 1730 г. — большая самостоятельная тема, и поэтому здесь отмечу лишь то, что представляется важнейшим

Как видим, во втором случае слово “общество” опущено и, видимо, потому, что уже из предшествующего текста ясно, о чем идет речь — о выборе членов Верховного тайного совета коллективно. Такое толкование слова “общество” подтверждается и вышеприведенной ссылкой первого пункта на пункт 6-й, в котором сказано: “...утверждать верховному тайному совету, сенату, генералитету и шляхетству общим советом”.

Впервом проекте, где слово “общество” употреблено уже в преамбуле

вином, чем во втором проекте, значении, далее в тексте оно уже не встречается, но говорится, что, “какие дела касатца будут к государственной общей пользе, оные сочинять и утверждать вышнему правительству, сенату и генералитету, и шляхетству общим советом”17^ (курсив мой. — А. К.). Таким образом, значение слова “общество”, в котором его употребляли составители дворянских проектов 1730 г., никак не связано ни с представлениями о некоем органе власти, ни с тем значением, какое это слово получило уже во второй половине века, ни тем более с современным его значением, что очень важно для характеристики самосознания русского дворянства в первые послепетровские годы.

Еще одна, обращающая на себя внимание черта проектов 1730 г. — присущее им всем осознание дворянства правящим сословием, только члены которого могут представлять народ и составлять персональный состав органов власти. Причем, для всех проектов, составленных как верховниками, так и группами дворян, характерно разделение дворянства на “генералитет” и “шляхетство”. Такое разделение по форме напоминает разделение служилых людей допетровской Руси на чины московские и городовые. Однако, если социальное положение московских чинов определялось их знатностью, в свою очередь обусловленной местническим счетом, основанным на служебных достижениях сородичей, то в проектах 1730 г. понятие “генералитет” имеет прямое значение и объединяет военные и штатские чины первых 4—5 классов. Сам факт их выделения указывает на то, что, по мысли авторов проектов, они должны были составлять особую социальную группу привилегированного характера. Итак, налицо один из результатов воздействия петровских реформ на самосознание русского дворянства.

Среди черновых бумаг Верховного тайного совета имеется также документ (С.Н. Дудкин не без оснований приписывает его авторство Д.М. Голицыну171), в котором высшее сословие разделяется на “фамильных” (или “старые фамилии”) и шляхетство, т. е.

делается попытка выделения и придания привилегированного положения определенному слою дворянства, что могло бы повлечь возникновение аристократии западноевропейского образца172. Одновременно за этим стоит противопоставление родового дворянства выслужившемуся. Появление такого сюжета в проектах 1730 г. весьма показательно, однако сама проблема еще не стал% видимо, ключевой для внутридворянских

противоречий, как случилось несколькими десятилетиями позже. Наконец, обращает на себя внимание, что в одном из проектов

предлагается предоставить право участия в управлении страной лишь собственно русскому дворянству, отсекая не только иноверцев, т. е. в том числе и прибалтийских лютеран, но и православных, “у которых деды не в России породились”17^. Принятие такого предложения должно было бы радикальным образом изменить характер Российского государства как империи, систему взаимоотношений центра с национальными окраинами.

Аспект, особенно интересующий нас в проектах 1730 г., — высказанные в них сословные требования дворянства, многие из которых были исполнены правительством в последующие годы. Дворянство требовало: отмены введенных указом Петра I о единонаследии ограничений на право распоряжения вотчинами, установления определенного срока обязательной службы и отмены петровского положения о непременном начале дворянами службы в солдатах и матросах. В одном из проектов предлагалось также перевести столицу в Москву. Последнее предложение было связано не столько с какими-либо идеологическими соображениями, сколько с тем, что именно вокруг Москвы были сконцентрированы вотчины того самого генералитета, о котором шла речь в проектах.

Таким образом, нетрудно заметить, что требования дворянства были связаны с расширением их привилегий и шли вразрез с тем статусом, которое было ему определено петровским законодательством. Но одновременно и само дворянство, как единое сословие, впервые осознавшее себя таковым именно в 1730 г., было порождением петровских реформ и связанного с ними процесса модернизации русского общества. Как верно заметил Строев, “это был первый дебют сословия после того, как оно получило организацию благодаря реформе императора Петра Великого... Это было теперь сословие, правда, сословие не в западноевропейском смысле слова, так как не было еще понятия о

сословных правах...”174.

к к к

Рассматривая внутреннюю *политику России в царствование Анны Ивановны, следует помнить, что ее формирование происходило в необычных условиях и в значительной мере под непосредственным влиянием обстоятельств воцарения императрицы. По существу государственная власть впервые столкнулась с фактом существования в стране социальной группы, способной к самоорганизации и защите собственных сословных интересов. Вполне понятно, что политическая стабильность при таких обстоятельствах могла быть обеспечена только на пути компромисса с этой группой. Его масштабы определялись тем, насколько сильной была новая власть и насколько прочным было ее

положение. В свою очередь сила власти и прочность ее положения в значительной мере определяются наличием у властителя некоей, численно достаточно ограниченной, группы преданных ему людей, на которых можно положиться и опереться (выражаясь современным языком, собственной “команды”), а у той, в свою очередь, возможности опереться на какой-либо социальный слой. У Анны в момент прибытия в Москву своей “команды” не было, и ее еще предстояло сформировать, опираясь на тех, кто помог ей избавиться от опеки верховников и, следовательно, уже связал с нею свое политическое будущее. Причем, сложность формирования собственной “команды” была связана с тем, что в конкретных политических обстоятельствах того времени ее невозможно было сразу же легализовать в виде некоего правительственного органа, что удалось сделать лишь значительно позже. На первых же порах приходилось иметь дело с достаточно многочисленной группой лиц, отнюдь не сплоченной и не единой. В этих условиях вызов и приезд в Россию Бирона, человека, несомненно, верного и уже проверенного, был для Анны не только духовной, но и политической необходимостью.

Вместе с тем показательно, что во всех спорах периода междуцарствия ни разу не возникал вопрос о легитимности власти новой государыни, которая вроде бы ни у кого сомнений не вызывала, и, соответственно, по крайней мере доказывать свое право на престол Анне было не нужно, что уже само по себе укрепляло ее положение. Способствовал этому и способ обретения ею самодержавия, который, по крайней мере внешне, выглядел как удовлетворение народных чаяний, ибо дворянство не только декларировало, что выступает от имени всего народа, но, по-видимо- f му, и само так считало, заставляя поверить и императрицу с ее окружением. Иными словами, сугубо дворянские интересы невольно воспринимались как часть общенародных. Все эти факторы следует учитывать, оценивая те или иные действия правительства Анны.

* “За время царствования Анны, — утверждает Анисимов, — было издано не менее 3,5 тысяч указов, но из этой гигантской груды бюрократических произведений в истории осталось буквально несколько указов, понастоящему важных для будущего развития страны ”17^. Утверждение историка справедливо лишь постольку, поскольку пишущие об аннинском времени обычно действительно оперируют традиционным и весьма ограниченным набором из нескольких указов. Реальное же число понастоящему значимых законодательных актов было гораздо большим.

Первый из указов собственно политического характера появился уже 24 февраля 1730 г. и касался приема в русскую службу иностранных военных инженеров, вышедших в отставку в своих странах176. В указе

говорилось о нехватке таких специалистов в русской армии, и, таким образом, декларировалась забота о вооруженных силах страны. Но это была не только декларация. Повидимому, положение с профессиональными инженерными кадрами в армии было действительно острым, ибо спустя год появился сенатский указ о постройке инженерной школы и выделении на нее денег177.

Можно, конечно, удивляться, почему именно с такого указа начала свою деятельность новая администрация, хотя понятно, что он был подготовлен еще Верховным тайным советом и Анна подписала его, не видя в нем ничего, что противоречило бы ее намерениям. Действительно, этот указ находился в полном согласии с петровской политикой, а ссылки на авторитет великого дяди вскоре уже стали общим местом аннинского законодательства. Иначе говоря, независимо от реального значения самого указа, он был своего рода символом преемственности в политике.

Спустя несколько дней, 4 марта последовал указ, имевший уже гораздо большее значение. Им объявлялось о ликвидации Верховного тайного совета и одновременно о восстановлении значения Сената “на таком основании и в такой силе, как при Дяде Нашем... Петре Великом... был”17®. Одновременно число сенато-

ров было увеличено до 21. Подобная мера, во-первых, отвечала требованиям дворянства о большем представительстве в правительственных органах и, во-вторых, видимо, по мысли законодателя, должна была восполнить пробел в системе управления, образовывавшийся в результате ликвидации совета. Таким образом, косвенно подтверждалось, что существование Верховного тайного совета не было результатом происков враждебных государству сил, но диктовалось несовершенством системы управления. Позднее, в том же 1730 г., появилось еще несколько указов, регулировавших деятельность Сената и направленных на ее совершенствование. Так, 1 июня, которое стало днем появления целого ряда важных указов, Сенат был разделен на пять экспедиций-департаментов (духовных дел, военных и морских дел, дел Камер-коллегии, дел, касающихся юстиции и купеческих)1^. Первейшая цель этого нововведения была, конечно, опять же в повышении эффективности управления. Американский историк Д. Ле Донн предлагает еще одно объяснение. Он считает, что подобным образом предпринималась попытка избавиться от всеобъемлющей власти сенатских чиновников, которые производили такое количество всевозможных документов, что сенаторы, прибывая на заседания, должны были чувствовать себя гостями, не знающими, чем их будут потчевать и развлекать. Новый порядок предусматривал, что четырепять сенаторов, заседающих в каждом департаменте, будут сами готовить необходимые документы и затем обсуждать их в общем собрании. В результате сенатские чиновники превращались в простых исполнителей180.

Другим указом сенаторам было велено еженедельно докладывать императрице о всех решенных ими делах, а также о тех, что требуют ее резолюции181. Формально такая мера должна была упорядочить порядок принятия решений и сделать его более эффективным. Повидимому, императрица полагала, что если будет еженедельно налагать резолюции на доклады Сената, то механизм управления будет функционировать бесперебойно. Однако на деле, в условиях, когда в компетенции Сената вновь оказались все вопросы государственного управления, даже при самой эффективной работе сенаторов за неделю у них должно было накопиться столько вопросов к императрице, что решить их в один день было невозможно. Как свидетельствует дальнейшее развитие событий, это уже скоро стало ясно и Анне, вовсе не испытывавшей желания по примеру своего дяди превращаться в государственного служащего, занимающегося административной деятельностью

J

ежедневно с утра до вечера. Впрочем, в течение некоторого времени

надежда справиться с помощью Сената не угасала, и предпринимались дальнейшие шаги по улучшению его работы. Так, 18 августа 1730 г. появился указ “О порядке отправления дел в сенатской канцелярии”, довольно детально расписывавший делопроизводственные процедуры этого важнейшего подразделения центрального органа управления1®2.

17 марта 1730 г. императрица Анна Ивановна подписала обширный именной указ о защите православия1®^. Указ касался самых разных аспектов статуса государственной религии, предписывал Синоду следить за сохранением веры, посещением подданными церкви, обращать в истинную веру неправославных, возобновить крестные ходы в дни тезоименитства государыни и членов ее семьи, а также в дни памяти представителей царствующей династии. Одновременно подчеркивалось, что крестные ходы следует проводить так же, “как прежде сего при их величестве Деде и Отце Нашем было...”. Здесь можно было бы усмотреть выпад против Петра I, если бы не то обстоятельство, что тут же говорилось о восстановлении духовных училищ “по Регламенту духовному”, а также, что “при Деде и Отце” церковь управлялась патриархом, которого Петр заменил Синодом и к которому, собственно, и был обращен данный указ. С.М. Соловьев полагал, что указ был “направлен против архиереевнововводителей, пренебрегавших крестными ходами”, и конкретно против Феофана Прокоповича: “В страхе пред сильною борьбою хотели прикрыться ревностию к православию и прикрыть Бирона”. Однако тут же историк опровергает сам себя, замечая: “Усердие Феофана Прокоповича не могло остаться без награды, его не могли выдать врагам”1®4. Добавлю, что в обстоятельствах того времени подобный указ вряд ли мог появиться на свет без участия Феофана. Между тем линия на защиту православия была продолжена и позднее, что свидетельствует о том, что это была одна из программных установок, реализовывавшаяся достаточно последовательно. Так, 20 апреля появился указ о непропуске из Польши в Россию католических проповедников1®^, 8 мая — указ о борьбе с агитаторами раскола, предписывавший отправлять их на галеры с конфискацией всего имущества1®®, а вскоре затем — указ о непогребении иноверных при православных церквах и о непринуждении священников причащать лютеран1®7. 15 сентября было восстановлено празднование дня Св. Александра Невского, отмененное распоряжением Синода, в 1727 г.1®® Позднее, в 1732 г., был принят основанный на Духовном регламенте специальный указ о монахах, продолжавший политику Петра в этой области и предписывавший архимандритам осуществлять строгий контроль за передвижением монахов и иметь специальные книги их учета^. В 1735 г. духовным лицам неправославных христианских конфессий было запрещено обращать в них русских^0.

В марте же 1730 г. возник и вопрос о восстановлении в Москве Судного и Сыскного приказов. 20 марта Сенат подал императрице

доклад^, в котором сообщал, что после ликвидации в 1727 г. надворных судов судебные дела по Московской губернии попали в ведение губернской канцелярии. Но поскольку Московская губерния — одна из крупнейших в стране, в Москве находится царская резиденция и проживает большое число помещиков, в том числе имеющих поместья в других губерниях, поток судебных дел очень велик и “в одном губернском правлении исправиться никак не можно”. В результате скопилось около 20 тыс. нерешенных дел. Сенат предлагал возобновить Судный приказ как судебную инстанцию по делам людей всех чинов и Сыскной для следствия по делам о воровстве, разбое и убийстве. Предлагалась и весьма разумная мера: “Дабы Судному и Сыскному приказам в настоящих новых делах помешательства и остановки не было”, учредить “особливых судей” для разбора нерешенных дел.

Доклад Сената был утвержден императрицей, и 22 июля был издан именной указ, в котором повторены его основные положения. Однако пункт о выделении судей для разбора нерешенных дел принят не был, скорее всего в целях экономии средств, а также в силу недостатка квалифицированных кадров, в которых нуждались и новые учреждения. Как легко предположить, это должно было с самого начала сильно затруднить их работу.

В.М. Строев полагал, что доклад Сената о Судном и Сыск-

« ”10? ном приказах является панегириком допетровских порядков Iyz. Действительно, сенаторы писали, что в дореформенное время в Москве было семь судебных учреждений, что обеспечивало отсутствие волокиты. Сенаторы, впрочем, вовсе не предлагали восстановить все, что было до реформы Петра. Они вполне сознавали невозможность, да и ненужность этого и из перечисляемых ими семи учреждений выбрали лишь те два, что могли вписаться в систему новых учреждений, не разрушая ее. Причем, апелляции на новые приказы было определено подавать в Юстиц-коллегию, т. е. в петровское учреждение. На практике это означало присутствие в Судном приказе прокурора Юстиц-коллегии, чьи функции были уточнены указом Сената от 26 июля 1732 г.19-^ Новые учреждения должны были быть не общегосударственными органами, но губернскими, местными и только в одной, столичной губернии, или, вернее, в той, которая в тот момент мыслилась как столичная. Позднее, когда столица возвратилась в Петербург, там в августе 1735 г. по представлению Юстиц-коллегии была учреждена особая контора, подобная московскому Сыскному приказу194. Показательно, что о восстановлении уничтоженных верховниками петровских надворных судов, т. е. судебных органов на местах, речи не было. Само намерение сенаторов было благим, поскольку преследовало цель избавиться, наконец, от груды нерешенных дел (чего сделать на протяжении всего XVIII в. все равно не удалось), а также борьбу с ненавистной волокитой, к