Аисткам

реформы было необходимо выяснить, кто подлежит и кто не подлежит подушному обложению. Практически с самого начала от обложения было освобождено дворянство, чем была юридически закреплена одна из важнейших его привилегий. Но и тут не все было просто, ибо не всегда можно было достаточно легко отличить дворянина от недворянина. В допетровской России не было узаконенной процедуры пожалования дворянства со всем сопутствующим этому документальным оформлением (дипломы на дворянское достоинство и титулы стали появляться только в петровское время, а гербов русскому дворянству пришлось ожидать до конца XVIII в.), да и не могло быть, поскольку социальный статус человека определялся его местом на служебной лестнице, его чином. В результате возникла ситуация, когда для доказательства своей принадлежности к дворянству нужно было воспользоваться теми же документальными свидетельствами, какими пользовались предки при местнических спорах. Однако основная масса дворян не имела и таких доказательств, а проверка через сохранившиеся архивные документы была бы слишком долгой, да и подобная процедура была отработана значительно позже, после появления Герольдмейстерской конторы208.

Таким образом, на практике основным признаком принадлежности к дворянству в ходе податной реформы выступало реальное служебное положение человека на момент ревизии, т. е. его служба в армии в офицерском чине или в государственном учреждении на достаточно высокой должности, а также наличие у него поместья с крепостными крестьянами. Причем часто оказывалось, что владельцами крепостных душ были и те, чьи предки не принадлежали к служилым по отечеству (московским чинам или городовым детям боярским), причем на протяжении петровского времени, как сказано выше, число таких лиц постоянно увеличивалось. Но особенно много таких душевладельцев оказалось среди бывших “приборных” служилых юга страны. Из данной категории людей в ходе податной реформы была сформирована особая категория госу

дарственных крестьян — однодворцев, положенных в подушный оклад, однако остававшихся иногда мелкими помещиками. Вполне очевидно, что, отсекая однодворцев от привилегированного дворянства, Петр заботился не столько о чистоте сословия, сколько о всемерном увеличении количества налогоплательщиков. Парадоксальность ситуации была в том, что, превращая дворянство в единую привилегированную социальную категорию, государство тем самым фактически создавало предпосылки для его трансформации в полноценное сословие. Но это значило замену служебного принципа родовым, в то время как одновременно Петр провозглашал и довольно последовательно проводил принцип служебной годности, который лег в основу и Табели о рангах — документа, действовавшего в России вплоть до 1917 г.

Еще одной категорией населения, не положенной в подушный оклад, было духовенство, хотя законодательство резко ограничивало и число церковников, и те их категории, которые освобождались от обложения. По мнению Анисимова, податная реформа способствовала “обособлению сословия духовенства, закреплению социальных и юридических перегородок, отделявших его от тяглых сословий”209. Дальнейшее, однако, показало, что реально процесс становления духовенства как сословия был совсем не прост и нормы, введенные податной реформой, оказались едва ли не единственными, определявшими его сословный статус.

Дворянство и духовенство были единственными социальными категориями, не положенными в подушный оклад. Все остальное население страны подлежало подушному обложению. Его структура при этом была значительно уточнена. Так, была создана новая категория государственных крестьян, в которую, помимо однодворцев, были включены потомки всех прочих многочисленных чинов служилых по прибору, а также черносошные крестьяне русского Севера, нерусские народы Поволжья, Сибири, Дальнего Востока — ясачные. Что же касается остального сельского населения, то если раньше при подворной системе обложения вне ее оказывались различные категории холопов и дворовых, живших на территории помещичьей усадьбы, не имевших собственного хозяйства и занимавшихся различными работами по обслуживанию поместья и его обитателей, то теперь все они были положены в оклад наравне с землепашцами. Так был завершен процесс ликвидации холопства как социальной категории. Крепостное крестьянство стало по существу единым социальным слоем.

Аналогичные мероприятия были проведены и в городах. И здесь перепись населения привела к возвращению на прежнее место жительства лиц, покинувших родные места, и закреплению их в городе на крепостнических основаниях. При этом законодатель сделал все для

унификации городского населения, независимо от реальных занятий горожан, определив их всех как купечество. Замечу, что проводившаяся таким образом в отношении городского населения политика резко отличалась от норм, установившихся в предшествующее время: Уложение 1649 г. прямо предписывало включать посадских в списки тяглецов по месту фактического проживания и запрещало возвращать их насильно на прежнее место жительства210. В целом же податная реформа значительно повысила уровень “регулярности” Русского государства, унифицировав социальную структуру, сведя к минимуму юридическую возможность перехода из одной социальной категории в другую, т. е. основу социальной мобильности, сузив свободу выбора занятий и ограничив возможность передвижения по стране. Все это означало усиление несвободы, консервацию, закрепление принципов крепостничества как основных принципов организации социальных отношений. Причем, собственно, крепостничество не было, конечно, осознаваемой целью реформатора. Цель реформы была исключительно финансовофискальной, а характер решения проблемы был определен как мышлением Петра и его окружения, так и реальными условиями огромной страны, чей уровень экономического развития не соответствовал новым задачам формирующегося имперского государства.

В обширном законодательстве податной реформы центральное место занимает Плакат 1724 г.211 Именно он закрепил порядок, по которому крестьянин имел право отлучиться на заработки из своей деревни на расстояние до 30 верст лишь с письменным разрешением помещика или приказчика, а далее 30 верст — со специальным пропуском (паспортом), выданным земским комиссаром. При этом оговаривалось, что в паспорте должен быть указан срок отлучки (но не более 3 лет) и что выдаваться он должен только на самого крестьянина без членов его семьи. Плакат предписывал возвратить владельцам всех помещичьих крестьян, работающих на заводах, за исключением квалифицированных рабочих, без которых может пострадать производство. За них следовало уплатить бывшим владельцам по 30 рублей. Статья 17 Плаката вводила важное ограничение на перевод крестьян из одного уезда в другой получением специального разрешения от Камер-коллегии.

Таким образом, Плакат резко ограничил, а по существу и вовсе лишил крестьянина права на свободу передвижения. Наряду с ужесточением законодательства о беглых и конкретных мер по борьбе с ними^2 это означало значительное усиление режима крепостничества в целом. Однако одновременно ограничивалось и одно из существенных прав душевладельцев распоряжаться тем, что они считали своей собственностью, и не случайно на протяжении

нескольких последующих десятилетий дворянство упорно добивалось разрешения переводить своих крестьян из одного поместья в другое по своему желанию. Нетрудно увидеть, что за Плакатом также прежде всего стояла забота законодателя о “государственном благе”, фискальный и промышленный интерес.

Двойственный характер воздействия податной реформы на крепостное право был раскрыт еще И.Д. Беляевым. Он, в частности, отмечал, что ликвидация в ходе реформы социальной категории холопов “объявила доселе небывалое на Руси отрицание всякого исключительного права собственности на людей, а всех людей, живущих в России... признала государевыми людьми”. Став налогоплательщиком, “и раб, полный холоп” оказался “в числе людей, служащих государству”. Но одновременно, возложением на душевладельцев обязанности платить подати за своих крестьян, что для законодателя имело чисто практическое значение, было осуществлено “страшное разобщение крестьян с государством: между им и государством стал господин, и, таким образом, крестьянин сделался ответственным только перед господином”, а “контролировать господские распоряжения не было законной возможности”. В результате “крестьяне окончательно перестали быть крепкими земле, а сделались крепостными своих господ”. Вместе с тем Беляев подчеркивал, что, прикрепляя крестьян к помещику, Петр старался еще больше прикрепить дворян к государству. Владение крепостными

душами, согласно букве закона, было по-прежнему обусловлено

службой^.

Рассуждения Беляева о превращении крестьян в служащих государства, как нетрудно заметить, напрямую связаны с тем, что говорилось выше о формировании восприятия всего населения страны как подданных государя. Однако одновременное разобщение крестьян с государством в последующие десятилетия XVIII в. (вплоть до царствования Павла I) воплотилось, например, в том, что крестьяне бы^и исключены из числа тех, кто приносил присягу при вступлении на престол нового монарха. Здесь налицо двойственность итогов петровской реформы, причем, как и в других их проявлениях, очевидно противоречие между устремлениями государства и крепостным правом.

Было бы, впрочем, ошибкой думать, что петровские реформы окончательно сформировали социальную структуру русского общества и сделали ее статичной. Новейшее исследование Э. Виртшафтер, посвященное истории социальной категории разночинцев, показало, что “на протяжении всего восемнадцатого и даже начала девятнадцатого века правительство было озабочено сложной задачей определения, какие группы общества подлежат обложению, а какие нет”, а постоянное существование проблемы лиц с неопределенным

сословным статусом “обнаруживает относительно подвижный, недетерминированный характер определения социального статуса в течение всего имперского периода” русской истории. Основную причину такого положения исследовательница видит в противоречии между налоговой политикой правительства и экономическим развитием общества и отмечает, что “практически на всех уровнях общества экономические отношения разрушали формальные социальные границы”214. Таким образом, можно заключить, что и в этой сфере результат петровской реформы был крайне противоречивым. По форме новая система налогообложения (подушная подать) по сравнению с предшествующей была более прогрессивной и находилась в русле процесса модернизации, потому, что, во-первых, делала более эффективной финансовую систему государства и, во-вторых, способствовала выделению личности из патриархального коллектива. Последнее, однако, сводилось на нет общинной ответственностью за уплату подати, а реализация реформы через укрепление крепостничества по существу противоречила естественному ходу социально-экономического развития страны, тормозя его и накладывая на него особый, неповторимый отпечаток.

Создание коллежской системы и проведение податной реформы совпали по времени и с реформой местного управления. За основу и тут был взят шведский образец, но со значительными коррективами. Решительно была отвергнута нижняя ступень шведской системы областного управления — приход (кирхшпиль), основанный на выборном самоуправлении крестьян. Весьма примечательно обоснование Сенатом этого решения: “Кирхшпильфохту и ис крестьян выборным при судах и у дел не быть для того, что всякие наряды и посылки бывают по указом из городов, а не от церквей; к тому жив уезде ис крестьянства умных людей нет”21^. Здесь важна не только оценка сенаторами способностей русских людей, но и очевидная убежденность их в том, что все управление в России должно осуществляться, во-первых, из центра и, вовторых, без какого-либо участия церкви.

Результатом реформы было создание сперва 45, а затем 50 провинций во главе с провинциальными воеводами. Провинции были разделены на уезды, а те, в свою очередь, на дистрикты. Следствием этого было значительное увеличение числа учреждений разного уровня, а проведение в областном устройстве принципов камерализма привело к унификации системы управления в разных регионах страны, независимо от особенностей их хозяйственного и национального развития. Однако полная унификация достигнута еще не была, поскольку значительные территории страны (Украина, Прибалтика) управлялись через традиционные для них институты власти. По мнению Анисимова, осуществление областной реформы “означало

крушение губернской системы: власть губернатора отныне распространялась только на провинцию губернского города”^. С этим вряд ли можно согласиться. Все зависит от того, что понимать под “губернской системой”. По существу Петр лишь усложнил уже существующую систему, введя в нее дополнительное звено. Провинциальный воевода стал таким же губернатором, но на меньшей по размерам территории. Не случайно впоследствии Екатерина II без особых сложностей превратила петровские провинции в губернии.

“К началу 20-х годов XVIII века, — замечает Анисимов, — корабль империи был вчерне построен великим плотником, и под звуки последних залпов Северной войны он уже плыл”2^. Важные детали оснастки этого корабля были добавлены именно в 1720—1722 гг. Сперва был издан Генеральный регламент — основа бюрократической системы, затем, в январе 1721 г. появился Регламент Главного магистрата, которым было положено начало новой реформы городского управления. Главный магистрат, созданный на основе петербургской Ратуши, был подчинен непосредственно Сенату, а его президент назначался царем. В свою очередь Главному магистрату подчинялись избираемые горожанами городовые магистраты. Сами города делились на пять отделов в зависимости от количества в них дворов, а их жители

— на две гильдии. К первой было отнесено состоятельное купечество, городские доктора, аптекари, ювелиры, иконописцы и художники, ко второй — мелкие торговцы, ремесленники, наемные работники. При этом Регламент Главного магистрата предписывал объединяться по профессиям в цеха, наподобие западноевропейских. Все указанные новшества вводились параллельно с переписью городского населения с целью подушного обложения, и в результате в рядах “купечества” оказалось немало людей, не обладавших ни средствами, ни какой-либо собственностью и промышлявших “черной работой”. Петр формулировал задачу реформы как “всероссийское купечество, яко рассыпанную храмину паки собрать”, но реально основная цель была опять же фискальной. Поэтому никаких стимулов к развитию русского города как торгового и промышленного центра реформа не содержала. К тому же сам Главный магистрат, идея которого была также заимствована на Западе, резко отличался от своих зарубежных собратьев тем, что не был органом сословного управления и, тем более, самоуправления, а “являлся типично бюрократической организацией”^, по существу еще одной коллегией. Это отразилось в истории составления его регламента: первоначальный проект Г. Фика, основанный на идее самоуправления, подобного западноевропейскому, был отклонен царем. Как справедливо замечает Анисимов, “в совокупности все положения Регламента Главного магистрата говорят, что целью создания этого учреждения и подчиненных ему городских магистратов было не намерение дать русским городам европейскую

систему самоуправления, а желание усилить полицейскими мерами контроль над жителями городов и обеспечить исправное несение повинностей и выплату податей посадским населением”^.

В том же январе 1721 г. был подписан регламент и еще одной коллегии — Духовной. Этим документом Петр окончательно решил вопрос соотношения церкви и монархии в системе власти Российского государства. В Духовном регламенте теоретически обосновывалась мысль о недопустимости иной духовной власти, кроме власти самого государства, воплощенной в самодержце: “От соборного правления не опасатися Отечеству мятежей и смущения, яковые происходят от единого собственного правителя духовнаго. Ибо простой народ не ведает, како разнствует духовная власть от самодержавной, но великрю высочайшего пастыря честию и славою удивляемы, помышляет, что таковой правитель есть то второй государь, самодержавцу равносильный или и больше его, и что духовный чин есть другое и лучшее государство... Тако простыя сердца мнением сим развращаются, что не так на самодержца своего, яко на верховного пастыря, в коем-либо деле смотрят”^. В соответствии с регламентом в феврале 1721 г. был создан Святейший Синод — коллегиальный орган из назначаемых царем высших церковных иерархов, при вступлении в должность приносивших клятву на верность государю. Спустя год, в мае 1722 г. для наблюдения за деятельностью Синода туда был назначен оберпрокурор, светский чиновник, да к тому же военный. Д. Кракрафт справедливо отказывается видеть в этом назначении какое-либо особое отношение к церкви, отмечая, что аналогичные чиновники были назначены тогда же и в другие учреждения и в целом “в последние годы своего царствования Петр постоянно усиливал использование офицеров, а иногда даже офицеров, не произведенных в чин, или простых стражников, в попытке обеспечить честную и эффективную власть на всех уровнях управления”221. Но в том-то и дело, что Петр не делал различий между церковью и светскими учреждениями и смотрел на церковь как на часть государственной машины, один из инструментов воспитания подданных. В 1722 г. было установлено, сколько священников должно приходиться на определенное число жителей, с тем, чтобы лишних включить в подушный оклад. Оставшиеся произносили с церковных амвонов проповеди, прославлявшие достижения и начинания государства и посвященные годовщинам “баталий”, взятия крепостей и тезоименитству государя и членов его семьи. В мае 1722 г. в нарушение правил одного из основных церковных таинств специальное постановление Синода обязало священников доносить на своих прихожан, открывших им на исповеди злые умыслы против государя и державы. А дабы придать этому своеобразному способу сыска неблагонадежных тотальный характер, совместным указом Сената и Синода хождение в церковь и к исповеди было

объявлено одной из обязанностей всех подданных, контроль за исполнением которой, а соответственно и право наказания было дано священникам. Таким образом, священнослужителям, как государственным чиновникам, были приданы еще и полицейские функции. В течение всего царствования Петр не забывал и о монахах, которых считал тунеядцами. В 1723 г. царь велел произвести их перепись и запретил постриг новых, намереваясь преобразовать монастыри в госпитали и богадельни. Довести дело до конца Петр не успел, но само намерение весьма характерно.

Вполне завершенный вид новая система управления страной приобрела примерно к 1722 г. с введением коллежских и Генерального регламентов, установлением строгой соподчиненности учреждений по схеме Сенат—коллегии—губерния—провинция—уезд, выводом президентов коллегий из состава Сената, созданием ин-

статута прокуратуры^ В апреле 1722 г. Петр строго-настрого указывал Сенату: “...сим указом, яко печатью, все уставы и регламенты запечатываются, дабы никто не дерзал иным образом всякие дела вершить и располагать не против регламентов и не точию решить, ниже в доклад выписыват то, что уже напечатано... и требовать на то указу, и тем сочинить указ на указ, дабы в мутной воде удобнее рыбу ловить”^. Как бы последними штрихами государственной реформы стали еще два законодательных акта того же 1722 г. — Табель о рангах и Указ о порядке престолонаследия.

Исследования С.М. Троицкого и А.Н. Медушевского о Табели о рангах убедительно показывают связь принятия этого важнейшего документа с модернизацией Российского государства в целом, а также с процессом бюрократизации управления. В ходе продолжавшейся несколько лет работы над Табелью Петру предстояло разрешить ряд серьезных противоречий. Во-первых, документ был призван упорядочить всю систему государственной службы и одновременно обеспечить постоянный приток кадров. Для этого организовать государственную службу следовало таким образом, чтобы она оказалась привлекательной, обеспечивая постоянное повышение социального и материального уровня служащих по мере продвижения их по служебной лестнице, выстроенной на строго иерархических принципах. Осуществить это представлялось возможным за счет использования преимуществ привилегированного положения дворянства. В итоге неизбежным следствием принятия Табели о рангах должно было стать и стало укрепление дворянства как единой сословной корпорации, причем закрепление за дворянами высших чинов Табели означало для них гарантию принадлежности к политической элите. Но одновременно в основу Табели о рангах был положен принцип личной выслуги, обеспечивавший выходцам из иных социальных групп также возможность проникновения в состав этой элиты. В результате, как отмечал Троицкий, “вплоть до своей гибели в октябре 1917 г. российское дворянство не было замкнутым сословием”. Причем, если “в большинстве европейских государств служба монарху была привилегией членов феодального сословия”, то “в России она стала для них и обязанностью” (т. е. формой повинности), а “Табель о рангах увеличивала служебное бремя для представителей дворянского класса, дополнив его обязанностью учиться”

Иначе говоря, принцип крепостничества, последовательно проводившийся Петром на протяжении всего царствования в по-

строении взаимоотношений с дворянством, был закреплен юридически. Прав Анисимов, утверждающий, что “петровская политика в отношении дворянства была... в сущности закрепостительной”, ибо по сравнению с XVII в. свобода дворян резко ограничивалась”22^. Между тем и в XVII в. дворянин был отнюдь не свободен, а его служба также была

обязательной. Однако при том, что он служил в нерегулярной армии, он был, конечно, гораздо свободнее, а вся его жизнь менее регламентирована, менее подвержена неусыпному контролю государства. Для Петра же дворянин или не дворянин, вне зависимости от наличия или отсутствия каких-либо привилегий, каждый житель империи должен был исполнять свою строго определенную функцию, состоящую в служении государству, вносить свой вклад в преумножение его богатства и могущества. Понятие “благо государства” совместилось с понятием “общего блага” и стало высшей ценностью, перед которой отдельная человеческая жизнь не стоила ничего. По мнению И.В. Волковой и И.В. Курукина, «петровские реформы окончательно оформили... тип российской государственности, где отношения между сословиями и верховной властью развивались по пути “подданстваминистериалитета”»226.

Прямым продолжением петровской политики в отношении дворянства стало и учреждение спустя две недели после появления Табели о рангах должности герольдмейстера, которому была дана специальная инструкция. Уже название должности, казалось 4 бы, указывало на то, что император имел намерение повысить статус российского дворянства, придав ему некоторые черты евро- . пейского, в частности, снабдив его гербами. Действительно, составление гербов (впрочем, не только дворянских, но и городских) вменялось в обязанность герольдмейстеру и это также не могло не способствовать укреплению привилегированного положения дворянства. Но основной его функцией, как и Герольдмейстерской конторы, которую он возглавил, стал учет дворянства, ведение специальных дворянских списков, организация смотров с целью определения годности к службе, свидетельствование и определение в службу дворянских недорослей (новиков), выявление уклоняющихся от службы.

Сам Петр вряд ли сознавал противоречивость созданной им системы взаимоотношений власти и общества, и в особенности власти и дворянства. Укрепление дворянства как политической силы, конечно, не входило в его планы, а при разработке Табели о рангах он руководствовался тем, что считал интересами государства. А поскольку государство в его сознании по существу отождествлялось с монархом, то фактически введение Табели о рангах вело к укреплению самодержавия, усилению зависимости дворянства от власти государя и, в свою очередь, установлению ее относительной независимости от интересов различных слоев населения, в том числе дворянства. Но победа самодержавия над дворянством оказалась мнимой. Противоречие, заложенное в созданной Петром I системе, стало залогом одного из важнейших для XVIII в. явлений — постоянного противоборства дворянства и государства, в конце концов закончившегося почти полной победой первого над вторым.