Аисткам

соединились с тем, по выражению Л.Н. Гумилева, “чувством горького одиночества”, которое русские люди испытывали еще со времен взятия Константинополя крестоносцами в начале XIII в. и которое, усилившись после окончательного падения Византийской империи в 1453 г.61, породило идеи о Москве — Третьем Риме, особой роли русского народа как хранителя истинной веры, а заодно и идеологию изоляционизма и “осажденной крепости”.

Однако во второй половине XVII столетия положение Русского государства было уже совсем иным. Оно сумело не только успешно отстоять свою независимость, но и значительно расширить свои владения, прежде всего за счет освоения Сибири, Поволжья и присоединения Украины. По занимаемой территории и экономическому потенциалу Россия уже тогда стала одной из мощнейших держав мира. Одновременно она стала страной многонациональной (и даже более того — полиэтнической), что само по себе требовало новых форм и механизмов управления и хозяйственной жизни. Эта задача усложнялась тем, что вошедшие в состав Русского государства территории различались по уровню социально-экономического развития, культурным, хозяйственным, религиозным особенностям населявших их народов. Так, формы организации хозяйственной и культурной жизни народов Поволжья и Сибири были явно более отсталыми по сравнению с русскими, но и их интеграция в состав Московской Руси была нелегкой, а попытки этих народов освободиться от российского гнета продолжались и во второй половине XVIII в. Напротив, на Украине можно было наблюдать как более архаичные (и одновременно более демократичные) формы социальной организации, вроде казацкого круга, так и города, знакомые с Магдебургским правом. Крестьяне там не были прикреплены к земле, а православная культура в течение столетий испытывала сильное влияние католичества. Вступив под скипетр московского царя, Украина сохраняла автономию и особенности своего социально-политического устройства, но при этом постоянно “бунтовала” против Москвы. Следовательно, перед русским правительством второй половины XVII в. стояла задача не просто выработать иные механизмы и формы управления, соответствующие новому характеру страны как обширного многонационального государства, но и такие, которые бы позволили не потерять с таким трудом завоеванные земли, по своим размерам в несколько раз превышавшие начальную территорию собственно Московской Руси. Это и были одни из тех новых задач, решение которых, требовало радикальной реформы. Причем, логика развития страны, конкретные обстоятельства международного положения того времени и характерные для той эпохи представления о критериях могущества государства требовали продолжения завоевательной политики. Доктрина обороны, как и связанная с ней идеология изоляционизма, таким образом,

изживали себя.

Новое геополитическое положение России и новые внешнеполитические задачи сталкивали ее и с новым, гораздо более грозным противником — Османской империей. Столкновение было неизбежным, но его характер обещал быть принципиально иным, чем в прежних конфликтах Руси с ее соседями. Противостояние России и Турции неминуемо должно было принять затяжной характер, затронув стратегические интересы и других европейских держав. Уже это означало втягивание России в активную международную политику. Причем для успешной борьбы с Турцией были необходимы союзники, что само по себе опять же вынуждало к отказу от изоляционизма и качественным изменениям в характере внешней политики России. Но для того, чтобы партнерство было равным, как и в принципе для борьбы с Турцией, необходимы были перемены и иного рода. И тут мы подходим к, пожалуй, самому главному вопросу.

Шестнадцатое—семнадцатое столетия в истории Европы — время так называемой “военной революции”, когда создаются хорошо оснащенные, профессионально обученные, регулярные армии с преобладанием пехоты и артиллерии49. М. Робертс, впервые введший этот термин в 1956 г., отмечал, что “военная революция” имела серьезные политические, социальные и культурные последствия62. Так произошло понижение значения старого дворянства и его привилегии оказались под вопросом. Часть его вовсе покинула государственную службу, а другая перешла на гражданскую службу или в новую армию. “Военная революция” сопровождалась централизацией власти в руках монархов, использовавших армию для решения внутренних проблем, демилитаризацией аристократии, уничтожением частных армий и, следовательно, значительным нарушением баланса сил между аристократией и монархом в пользу последнего. Все это привело к возникновению абсолютистских режимов. Наконец, качественно иные военные нужды вызвали значительное увеличение числа государственных учреждений, усиление контроля государства за подданными и, следовательно, изменения в общественной жизни50.

Как мы увидим, многие последствия петровских реформ имели сходный характер, однако само осуществление военной революции в Европе стало возможным лишь благодаря резкому усилению темпов экономического развития ведущих европейских стран, науки и образования в них. Между тем Россия второй половины XVII в. по уровню технико-

49Впрочем, хронология “военной революции” в Европе является дискуссионной. Так, некоторые авторы относят ее начало к концу XV в., а другие, напротив продлевают ее до конца XVIII

в. (ср.: Parker G. “The ‘Military Revolution’ — a Myth?” // Journal of Modern History. 48 (1976); Black /. A Military Revolution? Military Change and European Society. 1550—1800. N.Y., 1991).

50При изложении взглядов M. Робертса я пользовался докладом М. По на совещании в Стэнфорде в июне 1993 г. (Рое М. The Moscovite Military Development in Western Perspective — Five Thesis).

экономического развития отставала от передовых стран Запада, как принято считать, примерно на 200 лет63. И сколь бы ни было в целом успешным в то время экономическое развитие страны, его темпы никак не отвечали новым условиям, а разрыв становился все большим.

Чем это грозило России? На данный вопрос самые разные авторы отвечали примерно одинаково. Так, еще В.Г. Белинский писал, что “Петр явился вовремя: опоздай он на четверть века, и тогда — спасай и спасайся, кто может”64. По мнению В.С. Соловьева, “Россия в XVIII веке избегла участи Византии”6351. “Страшно даже подумать, что было бы, если бы мы не сравнялись с Европою до конца XVIII века, — полагал Л. А. Тихомиров, — Мы и при петровской реформе попали в... кабалу к иностранцам, но без этой реформы, конечно, утратили бы национальное существование, если бы дожили в варварском бессилии до времен Фридрихов Великих, Французской революции и эпохи экономического завоевания Европою всего мира”66. Петр, утверждал И.А. Ильин, “понял, что народ, отставший в цивилизации, в технике и знаниях, — будет завоеван и порабощен”67. В советской историографии эта мысль была выражена М.П. Павло- вой-Сильванской, также писавшей о том, что реформы были продиктованы стремлением сохранить национальную независимость, а “ускоренное строительство мануфактур, создание постоянной армии, реформа государственного аппарата были ответом на усиливающийся натиск капиталистической Европы”66. Философ М.А. Киссель считает, что без петровских реформ “России грозила бы участь Оттоманской Порты или Китая, которые перестали быть субъектом исторической инициативы и на долгие столетия превратились в заповедники мертвого традиционализма”6^. На том, что пример Турции был “предупреждением для России”, настаивает в новейшем учебном пособии для вузов Л.И. Семенникова70.

Своего рода теоретическое основание под эту идею, ссылаясь на М. Вебера, подвел А.Н. Медушевский. В истории Европы, пишет он, наступает качественно новый этап, когда “развитие экономических связей, географические открытия и исследования, появление и распространение новых средств коммуникации и технических знаний объединяют мир в единую цивилизацию, каждый элемент которой выступает лишь как часть системы. В этих условиях отставание в темпах развития, рационализации оборачивается угрозой суверенитету государства”71.

Вряд ли целесообразно рассуждать о том, потеряла или не потеряла бы

51He лишне заметить, что тема печальной судьбы Византии как предупреждения для россиян была хорощо знакома людям петровского времени. См., например, речь Петра I по случаю заключения мира со Швецией: Воскресенский Н.А.

Законодательные акты Петра I. М.; Л., 1945. Т. 1. № 213. С. 156.

^Подобная угроза осознавалась и современниками. Так, показательно, например, что даже спустя пять лет после смерти Петра, в 1730 г. А.И. Остерман, интригуя против замыслов верховников, пугал шляхетство отложением Украины.

Россия национальный суверенитет, если бы в ней не были осуществлены радикальные реформы. Однако очевидно, что успешно противостоять Турции ей вряд ли бы удалось, о чем наглядно свидетельствуют результаты Крымских походов. Нелегко было бы и удержать в составе государства Украину*. В конечном счете из субъекта мировой политики Россия могла бы действительно превратиться в такой же ее объект, каким стала в XVIII в. Польша и каким постепенно становилась Турция.

Необходимо подчеркнуть, что данное положение является по сути ответом на существующее мнение о якобы имевшейся для России возможности догнать страны Запада без радикальной реформы, эволюционным путем: времени на медленное, эволюционное развитие попросту не было52. Не отрицая значения преобразований предшественников Петра, как несомненно подготавливавших общество к его реформам, надо заметить, что все они были по существу полумерами, не способными решить главный вопрос: вывести страну из структурного кризиса. Можно, конечно, сожалеть о ранней смерти “сторонника просвещения и реформатора” царя Федора Алексеевича, “по слухам отравленного боярами-за- говорщиками”72, или о нереализованных планах князя В.В. Голицына53, но “историческая реальность в том виде, как она

52Вопрос в том, было ли такое развитие вообще возможно для России как специфического типа общественной организации. Как известно, различают системы статичные и динамичные. Применительно к системам социальным очевидно, что ни одно общество не может не меняться вовсе. Однако средневековое общество, а именно таковым по своему типу, несомненно, было русское общество предпетровского времени, с учетом этой оговорки в целом может быть охарактеризовано как статичная система, поскольку основы хозяйственной и культурной жизни не менялись в течение столетий. К русскому обществу может быть применено и понятие “традиционное” (“традициональное”) общество, для которого, как уже отмечалось, характерно преобладание обычного права над писаным, строгая социальная иерархия, натуральное хозяйство, статичность, длительное, без кардинальных изменений и основывающееся на традиции и обычае существование основных социальных, политических, хозяйственных и других институтов. Р. Пайпс использовал для характеристики русского общества XV—XVII вв. термин М. Вебера “патримониальное общество”. Еще один вариант характеристики русского общества времени Московской Руси на основе теории английского антрополога М. Глюкмана предложен Н. Коллманн. В качестве критерия взят способ разрешения обществом возникающих в нем конфликтов (т. е. по существу реакция на новые явления), на основе чего выделяются два типа обществ — меняющиеся (приспосабливающиеся к новым ситуациям и способные как ответ на конфликт создавать новые социальные и политические структуры) и воспроизводящие (рецидивные), в которых разрешение конфликта ведет к воспроизведению прежних социальных и политических институтов. По мнению Н. Коллманн, русское общество принадлежало ко второму типу, что нашло отражение в его идеологии (Kollmann N.S. Ritual and Social Drama at the Moscovite Court // Slavic Review. 45. № 3. 1986. P. 493). Современная наука накопила немало и иных понятий, которые с успехом могут быть использованы для определения типа русского общества предпетровского времени, но так или иначе сказанное подтверждает сомнение в способности этого общества к радикальной трансформации эволюционным путем.

Haven; L., 1990. Р. 105—119), однако оценка планов Голицына как некоей альтернативы реформам Петра весьма популярна среди исследователей самых разных направлений (см.: Гордин Я А. Меж

совер

рабством и свободой. СПб., 1994. С. 125—126; Головатенко А. История России: спорные проблемы. М., 1994. С. 97—98). Говоря о планах Голицына, следует иметь в виду и то, что все сведения о них восходят к единственному источнику — сообщению французского дипломата Невилля.

во внимание его непосредственное влияние на духовную жизнь общества и культуру, был, несомненно, одним из наиболее ярких проявлений кризиса, ибо означал кризис идеологии. Употребленное же Раевым выражение “кризис традиционализма”, думаю, с успехом можно распространить со сферы духовной на все русское государство этого времени. Помимо церковного раскола как кризиса официальной идеологии (к тому же разделившего население страны на два непримиримых лагеря), к очевидным проявлениям кризиса традиционализма следует отнести и стрелецкие бунты, т. е. мятеж полицейской опоры власти против самой этой власти, и появление женщины во главе государства, что прямо шло вразрез не только с традицией престолонаследия, но и, что гораздо важнее, с традиционным стереотипом места женщины в русской средневековой культуре. Также проявлением кризиса была и отмена местничества. Ею фактически разрушалась веками складывавшаяся система социальных отношений, то положение, при котором «Древнюю

Русь можно представить как некую родовую общину, состоящую, вопервых, из кровных семей и, во-вторых, из семей “покаяльных”»78. Но отмена местничества — это еще и, по словам А.М. Панченко, “законодательный отклик на проблему соревнования

поколений”77, т. е. на проблему, которая и появиться-то могла только с разложением старой системы ценностей.

Именно и прежде всего трансформация в духовной сфере подготовила, как считали еще историки прошлого века, общество к петровским реформам. «Необходимость движения на новый путь была сознана, — говорил С.М. Соловьев в “Публичных чтениях о Петре Великом”, — обязанности при этом определились: народ поднялся и собрался в дорогу; но кого-то ждали; ждали вождя; вождь явился»78. Конечно, эту фразу не следует понимать буквально: готовность общества к переменам и ожидание их отнюдь не носили Г~~ всеобщий характер. Охвативший страну кризис

State and Society in the Old Regime. N.Y., 1984. P. 37; Idem. Seventeenth-Century Europe in EighteenthCentury Russia? // Slavic Review. 41. № 4 (1982). P. 612—613. Позднее его идеи были поддержаны Д. Кракрафтом (Cracraft ]. The Petrine Revolution in Russian Architecture. Chicago, 1988. P. 42). Д. Ле Донн в связи с этим пишет: “Концепцию кризиса не следует понимать апокалиптически, как крушение мира традиционных ценностей и появление нового, но скорее как возникновение мнения, что традиционный порядок оказался не в состоянии справиться с созданными обстоятельствами новыми задачами и что необходимо преодолеть возникшее в результате этого напряжение, дабы предотвратить уничтожение политического и социального единства, гарантирующего легитимность правящего дома и правящего класса” (Le Donne }. Absolutism and the Ruling Class. The Formation of the Russian Political Order. 1770—1823. N.Y.; Oxford, 1991. P. XII). Еще ранее другой американский исто-

рик Г. Фурманн высказал мнение о том, что в царствование Алексея Михайловича Россия исчерпала себя на путях традиционного общества, кардинально перестраивается и готовится войти в Новое время (Fuhrmann G.T. Tsar Alexis: His Rein and his Russia. S.I.,1981). См. также: Пивоваров Ю.С.

Политическая культура и политическая система России от принятия христианства до петровских реформ // Мир России. 1993. № 1.

традиционализма \ сказался прежде всего на политической элите, которая в результа- \ те его оказалась не столько морально подготовленной к преобразованиям, сколько дезорганизованной и не способной сопротивляться радикальной реформе, чему способствовали и конкретные политические обстоятельства. В отличие от обычного положения, когда различные группировки внутри элиты борются за влияние на самодержца, но элита в целом остается единой, династический кризис после смерти Федора Алексеевича, правление Софьи и официальное провозглашение царями сразу двух братьев, порождали, с одной стороны, неопределенность, ощущение временности сложившегося положения, а с другой — резкое противостояние внутри политической верхушки, ее разобщенность. В свою очередь разобщенность политической элиты означала ее слабость и готовность подчиниться тому из претендентов на власть, кто окажется сильнее.

Основное содержание новых явлений в духовной культуре конца XVII в., по мнению Панченко, состояло в том, что “Рос- I сия преодолевала культурное одиночество, приобщалась к евро- ) 1 пейской цивилизации, становилась великой державой”7^. Таким образом, само направление развития культуры не было порождением “революции сверху”, а результатом ее естественного развития на протяжении длительного времени. Но нельзя вновь не задаться вопросом: а могла ли Россия того времени действительно приобщиться к европейской культуре и стать великой державой без радикальной реформы?

Подводя итоги, можно заключить, что радикальная реформа, осуществленная Петром I, была откликом на внутренние потреб-

ности развития Русского государства конца XVII в. и стала возможной благодаря охватившему страну системному кризису56. Приведенные в предыдущей главе понятия из арсенала политологической науки позволяют также сделать вывод, что по своему характеру это был кризис функциональный и патологический, т. е. требовавший перестройки всей системы.

56Мысль о кризисе русского общества накануне петровских реформ, высказанная автором этих строк в ряде публикаций (см.: Каменский А.Б. Реформы в России XVIII в.: попытка целостного анализа // Российское государство XVII — начала XX в.: экономика, политика, культура. Екатеринбург, 1993. С. 70—72; Он же. Реформы в России XVIII века в исторической ретроспективе / / Сословия и государственная власть в России. XV — середина XIX вв. Международная конференция. Чтения памяти академика Л.В. Черепнина. Тезисы докладов. М., 1994. С. 136—132), была поддержана Е.В. Анисимовым. Хотя он пишет о' кризисе политическом, социальном и военном, по существу его понимание кризиса мало отличается от изложенного в данной главе (Анисимов Е.В. “Шведская модель” с русской “особостью” // Звезда. 1995. № 1. С. 133—135; Он же. Рождение империи. Власть и реформы при Петре Великом // Власть и реформы: От самодержавной к советской России. СПб., 1996, С. 113—117; Он же. Государственные преобразования. С. 10—12).

Реформа Петра Великого была осуществлена как нельзя вовремя, ибо отказ от нее мог обернуться для России самыми катастрофическими последствиями, что, однако, не означает, будто содержание реформы и методы ее осуществления могли быть только такими, какими они и были в реальности. И если альтернативой реформе как таковой было, возможно, превращение России в третьеразрядную, политически и экономически зависимую страну, то варианты реформы как таковой могли быть различны. Для выяснения того, какая альтернатива оказалась неосуществленной, обращусь к собственно истории петровских преобразований и их итогам.

ХРОНИКА ПЕТРОВСКИХ РЕФОРМ

В научной и учебной литературе история преобразований Петра Великого рассматривается обычно по крупным темам — реформы в сфере государственного управления, реформы в финансовой и хозяйственной сферах, военная реформа, реформы в области культуры. Это вполне оправдано, поскольку, суммируя сделанное в определенной сфере, можно более отчетливо представить и соответствующие результаты. Такой подход обеспечил, как видно из первого раздела этой главы, весьма основательную проработку истории крупнейших реформ Петра. Однако он имеет, как представляется, и свою негативную сторону, поскольку отчасти нарушаются причинноследственные связи между отдельными преобразованиями, теряются многие непосредственные побудительные причины реформ и, следовательно, нарушается и целостность всей картины. История петровских реформ в их хронологическом развитии представлена в тех работах, где на первом плане не сами реформы, а жизнь и деятельность царя Петра, как, например, в книге Павленко “Петр Великий”. Но именно поэтому отдельные эпизоды этой истории, естественно, разбросаны по разным разделам книги и соответственно также не составляют целостной картины. Для целей же данной книги, чтобы проследить общую направленность реформаторского процесса и его результаты, необходима именно целостная картина петровских реформ, возможность создания которой, на мой взгляд, обеспечивается наличием богатой историографической традиции. В связи с этим здесь я попытаюсь дать краткую хронику истории петровских реформ в их историческом развитии, что, как можно надеяться, поможет при обсуждении их итогов и возможных альтернатив.

•к•к it

Историки почти единодушно отсчитывают начало самостоятельного правления Петра с 1694 г., когда умерла царица Наталья Кирилловна. Ранее царь практически не интересовался внутренними делами государства, не заглядывал ни в Боярскую думу, ни в приказы, передоверив управление страной главным образом своему дяде Л.К. Нарышкину57. Вернувшись в начале осени 1694 г. в Москву из Архангельска, Петр устроил очередные грандиозные маневры, после которых было принято решение выступить в уже настоящий поход. Показательно, что избранное направление похода — на Юг — было традиционным для военных усилий России того времени, еще в 70-е годы XVII в. заключившей с Польшей, Австрией и Венецией антитурецкий союз, из чего ясно, что никаких новых внешнеполитических идей и замыслов у Петра еще не было. Но если в предшествующий период Россия направляла основные усилия на борьбу с союзником Турции Крымским ханством, то теперь было решено попытаться овладеть турецкой крепостью Азов, что должно было открыть выход в Азовское море. Вряд ли стоит придавать этому обстоятельству слишком большое значение: скорее всего, такая перспектива попросту привлекала Петра новыми возможностями утоления его морской страсти. Неудача первого Азовского похода в полной мере выявила сильные черты характера Петра, его способность учиться на ошибках. Он не только не пал духом, но вернулся в Москву с планом нового похода, организованного на иных принципах.

Уже 27 ноября 1695 г., через два дня после возвращения царя, о новом походе было объявлено служилым людям, а в январе 1696 г. в Преображенском стали собираться добровольцы, причем пожелавшие записаться в войско холопы становились лично свободными. Одновременно была развернута грандиозная работа по строительству флота, которая велась в Преображенском и в Воронеже, куда были согнаны со всей округи около 20 тыс. работников, в основном крестьяне, которых вооружили топорами и превратили в плотников. Так была проведена первая грандиозная мобилизация населения, осуществленная Петром, позволившая за несколько месяцев соорудить около 30 различных судов. Уже в этих мероприятиях сугубо военного характера проявились те методы, которые вскоре стали применяться весьма широко: сочетание насилия со стимуляцией новых форм деятельности.

57А.П. Богданов, впрочем, полагает, что “до самой смерти матери... Петр не допускался к сколько-нибудь серьезным вопросам государственного управления”. И более того: “мать и родственники приложили особые усилия, чтобы отдалить Петра от жены и вызвать ненависть к ее родне Лопухиным” (Богданов А.П. Софья Алексеевна // Романовы. Исторические портреты. 1613—1762. М., 1997. С. 226). Историк, однако, не затрудняет себя доказательством своих утверждений, и потому, на чем они основываются, остается неясным.