Глава 3.

ПОДВИЖНИКИ СРЕДИ НАС. ВЕРБАЛЬНАЯ

МИФОЛОГИЗАЦИЯ ЛИЧНОСТИ (ВМЛ)

Подвижник — доблестный делатель.

Чье правое дело, тот говори смело.

Затянул песню, так веди до конца.

Смело веди: куда-нибудь да доведешь.

В. Даль. Толковый словарь

Согласно «Толковому словарю живого великорусского языка», «обстоятельство» есть «побочный случай, происшествие и отноше­ния, совместные с каким-либо делом, связь или сцепление посто­роннего дела с тем, о коем идет речь». И здесь же примеры: «Об­стоятельства не дали мне свободы действий»; «Это обстоятельство вынудило меня изменить свои намерения». Такова позиция боль­шинства — побочные случаи творят нашу жизнь.

Но есть и другое мнение. «Не обстоятельства творят человека, а человек творит обстоятельства», — говорил британский политик и писатель Бенджамин Дизраэли. Иными словами, главное об­стоятельство победы — это сам человек. И в самом сердце (корне) слова «обстоятельства» эта мысль затаилась. Потому что «обс­тоять» значит «отстаивать, заступаться и защищать, оправдывать, править». «Обстаивать права свои, дело свое» способен только на­стоящий «обстойщик» (заступник) и «самоотверженец».

Наверное, в каждом обыденном слове есть своя тайна, в каж­дом тексте — потенциальная суггестивность, в каждой личности — способность стать героем и вождем. Но не каждая песчинка становится жемчужиной, не каждый человек обретает свой миф и становится лидером. Побеждает лишь тот, кто сможет вобрать в себя всю скрытую силу массы — красную энергию, измененное состояние сознания и, наконец, невероятную целеустремленность и самоотверженность. «Каждый мог бы стать таковым, но почти никто таковым не является», — сказал Гофмансталь.

Как уже отмечалось в главе 1, по результатам теста Майерс — Бриггс только 12% людей обладает так называемым Прометеевским темпераментом. Эти люди обладают холистическим мышлением, бу­дучи в силах использовать ресурсы левого полушария (ответствен­ного за речевые, вычислительные, логические и микро-ориентационные операции), в то же время загружая правое (ответственное за невербальные, зрительно-пространственные, макро-ориентационные интуитивные операции и перцепцию — восприятие).

Прометеи используют левое полушарие для осознания объек­тивного и количественного, а правым осмысливают субъективное и качественное. Великие творцы в состоянии подавить свою раз­меренную, аналитическую «левую» натуру, чтобы дать волю нату­ре творческой, где доминирует правое полушарие.

Забегая вперед, обратимся к массам. «Толпы обладают веще­ством и формой. Они состоят из людей внушаемых и поляризо­ванных, податливых и изменчивых, подверженных случайностям внешнего мира. Их форма — прочные верования, догматические по своей природе, по необходимости утопические, сходные с рели­гией. Толпы соединяют, таким образом, то, что есть наиболее примитивного в человеке, с тем, что есть наиболее постоянного в обществе. Именно здесь и кроется проблема: каким образом фор­ма воздействует на вещество? ...Согласно схеме Аристотеля, необ­ходим третий член силлогизма — демиург, творец, способный со­единить их вместе и сделать из них произведение искусства: сто­ляр, превращающий дерево в стол; скульптор, отливающий из бронзы статую, музыкант, который переводит звук в мелодию.

Таким демиургом и является вождь. Он превращает внушае­мую толпу в коллективное движение, сплоченное одной верой, на­правляемое одной целью. Он — художник общественной жизни, и его искусство — это правление, как столярное мастерство — ис­кусство столяра, а ваяние — искусство скульптора. Именно он формирует массу, готовит ее к идее, которая наполняет эту массу плотью и кровью. В чем секрет искусства вождя? В глазах массы он воплощает идею, а по отношению к идее — массу, и в этом обе искры его власти.

Он осуществляет власть, опираясь не на насилие, имеющее вспомогательное значение, а на верования, которые составляют главное. Ведь и скульптор проявляет свой талант не тем, что с помощью молотка и стамески разбивает камень, а тем, что создает из него статую».

Иными словами, для толпы вера является тем, чем атомная энергия — для материи: наиболее значительной и едва ли не са­мой ужасающей силой, которой мог бы располагать человек. Вера активно действует, и тот, кто ею владеет, обладает возможностью превратить множество скептически настроенных людей в массу убежденных индивидов, легко поддающихся мобилизации и уп­равляемых.

Согласно словарю В. Даля, первое значение слова «вера» — «уверенность, убеждение, твердое сознание, понятие о чем-либо, особенно о предметах высших, невещественных, духовных». Не­даром в русском народе говорят: «С верой нигде не пропадешь.// Вера спасает.// Вера и гору с места сдвинет.// Веру к делу применяй, а дело к вере.// Не та вера правее, которая мучит, а та, кото­рую мучат.// Мера всякому делу вера».

Идеи управляют массами, но масса с идеями неуправляема. Чтобы сделать идею материальной, преобразовать рациональные взгляды отдельных людей в действие всеобщей страсти, необхо­дима особая категория людей: выходцев из толпы, захваченных верой, более и ранее других загипнотизированных общей идеей; Составляя единое целое со своей идеей, они превращают ее в страсть. (Напомню, что по другой теории — В. М. Бехетерева, — герои не выходят из толпы, а сами ее создают).

Ле Бон пишет: «Вождь чаще всего сам был загипнотизиро­ванным идеей, ее последователем, апостолом которой он становит­ся позже. Она им овладевает до такой степени, что все, помимо нее, утрачивается, и что любое противоположное мнение кажется ему ошибкой и суеверием. Таков Робеспьер, загипнотизированный своими химерическими идеями и использовавший методы Инкви­зиции, чтобы их пропагандировать».

Подобные люди, больные страстью, полные сознания своей миссии, аномальные, с психическими отклонениями. Они утрати­ли контакт с реальным миром и порвали со своими близкими. Значительное число вождей набирается среди невротизированных, перевозбужденных, полусумасшедших, которые находятся на гра­ни безумия. Какой бы абсурдной ни была идея, которую они за­щищают, любое рациональное суждение блекнет перед их убеж­денностью. Презрение и гонения лишь еще больше возбуждают их. Личный интерес, семья — все приносится в жертву. Инстинкт самосохранения у них утрачивается до такой степени, что единст­венная награда, которой они домогаются, — это страдание. О том же пишет Ле Бон: «Полусума­сшедшие, как Пьер Лермит и Лютер, потрясли мир». Вторит ему американский актер Питер Устинов: «Будь у героев время поду­мать, героизма вовсе бы не было».

Лидеры — своеобразный сгусток (центр) толпы. Но они также и радикально от нее отличаются своей несравненной энергией, своим упорством и твердостью. Именно это безмерное упрямство, это стремление идти к цели можно считать признаком их «бе­зумия». Здоровый, нормальный человек относительно легко идет на компромиссы ради безопасности (своей и близких). Вождю же необходимо быть человеком веры до крайностей, до коварства. Поскольку большинство людей непостоянны в своих убеждениях, то с появлением такого вождя всякая неуверенность исчезает. Лю­бое его действие нацелено на достижение триумфа — доктрины, религии, нации — любой ценой. Другие люди покоряются ему и выполняют свой долг.

Любой великий вождь — фанатик. Массы заражаются фана­тизмом с поразительной легкостью. Несокрушимая уверенность в себе фанатиков порождает безмерное доверие других. Они говорят себе: «Он знает, куда идет, тогда пойдем туда, куда он знает». Громкие раскаты его речи непреодолимо влекут их. Когда он го­ворит языком силы, озаренной светом веры, все его слушатели покоряются. «Религиозный человек думает только о себе», — ут­верждает Ницше. — В «Я» заложена его идея».

Контраст между вождем и просто политическим деятелем блес­тяще описан историком Французской революции Фюре: «Тогда как Мирабо или Дантон, другой виртуоз революционного слова выгля­дят ораторами-лицедеями, мастерами двуязычия, Робеспьер — это пророк. Он верит во все, что говорит, и выражает это языком Рево­люции; ни один современник не пронес через себя такого, как он, идеологического воплощения революционного феномена. Можно сказать, что у него нет никакой дистанции между борьбой за власть и борьбой за интересы народа, которые совпадают по определению».

Таким образом, здесь можно видеть слияние индивидуальной судьбы и судьбы толпы, идеи и общества, власти и веры. Смысл властной миссии, призвания, первое качество вождя — амбиция, его непреодолимая жажда вырваться вперед. Вождь, загипнотизи­рованный верой, идет навстречу толпам открыто, лицом к лицу. Ему не чужды закулисные махинации, силовые компромиссы, ко­варство власти. Но самая большая его уловка состоит в том, чтобы делать то, что он говорит, следовать своим путем до конца, ко­гда никто на это не надеется, не считая его таким безрассудным, каким он на самом деле является.

Второе качество вождя проявляется в преобладании смелости над интеллектом. Людей, способных поразмыслить над задачей, рассмотреть проблему со всех точек зрения, дать объяснения и предложить решение в политике, как и везде, достаточно много. Они представляют собой прекрасных советников, строгих экспер­тов и грозных исполнителей. Но верная теория ничего не значит без воли к действию, умения увлечь людей. В решающие моменты смелость, а значит, характер берет верх над интеллектом. Слова Ле Бона: «Вождь может быть порой умным и образованным, но в целом это ему скорее бесполезно, чем полезно. Обнаруживая сложность вещей, позволяя объяснить и понять их, ум проявляет снисходительность и существенно ослабляет интенсивность и дей­ственность убеждения, необходимого проповеднику. Великие вож­ди всех эпох, главным образом, революционных были людьми ог­раниченными и, однако, совершали великие деяния».

Вот неизменный постулат: не бывает слишком много характе­ра, то есть силы, но можно обладать избыточно большим умом, то есть слабостью, которая обескровливает отвагу и рассеивает осле­пление, необходимое, чтобы действовать. Вспомним Грибоедова «Горе от ума», известную поговорку «Все понять — значит все простить» или библейское «Во многой мудрости много печали»...

Так, по сравнению с другими руководителями, великими ора­торами как Зиновьев и Троцкий, блестящим теоретиком Бухари­ным, Сталин слыл за личность неприметную, с посредственным интеллектом. Он обладал только элементарными познаниями в области истории, литературы и марксизма. Его тексты были со­всем не оригинальны, выдавая ограниченность ума, к тому же ему недоставало полемического дара. Врачи даже считали его психи­чески больным: диагностировали паранойю.

Но блеск ума и обширность знаний стали ограничениями не для Сталина, которому их недоставало, а для Троцкого, который был ими щедро наделен; они сделали его нерешительным в кри­тические моменты, склонным к компромиссам и к ложным расче­там. Один из сторонников Троцкого, Иоффе, признавался ему в этом перед самоубийством в одном из писем: «Я всегда думал, что вам недостает ленинского характера, непреклонного и неуступчи­вого, этой способности, которой обладал Ленин, держаться одному, оставаться одному на пути, который он считал верным... Вы часто отказывались от вашего собственного правильного взгляда, чтобы прийти к соглашению или к компромиссу, значимость ко­торых вы переоценивали».

История подтверждает теорию: идеальный для психологии толп вождь идет в своем «безумии» до конца. Он взбирается на вершину. Он выполняет миссию. В нем толпа признает единствен­ного Героя и покоряется его околдовывающей личности: Робеспь­еру, Наполеону или Магомету. Что же привлекает массу и отлича­ет вождя от обычного человека? «Это, конечно, не дар слова, не физическая сила, не ум, не красота или молодость. Многие вожди лишены этих качеств. Да, несмотря на неприятную внешность, корявую речь, посредственный ум, они властвуют и очаровывают. Ведь должен существовать некий знак избранности, особый стиг­мат, делающий из человека повелителя толп.

Признак, который светится через веру и мужество, неопреде­лимую, но действенную черту вождя С. Московичи называет ав­торитетом. Речь идет о «таинственной силе, некоем колдовстве, наполняющей восхищением и уважением, парализующей крити­ческие способности». Человек, обладающий ею, осуществляет не­отразимое воздействие, естественное влияние. Одного его жеста или одного слова достаточно, чтобы заставить повиноваться, до­биться того, для чего другим бы потребовалась армия в состоянии войны, бюрократия в полном составе. Ганди достаточно было про­изнести короткую речь перед вооруженной и перевозбужденной толпой, за которой стояли миллионы людей, чтобы успокоить и разоружить ее.

Этот дар — основное преимущество вождя, а власть, которую он ему дает, кажется демонической. Гете видел этот демонический элемент «в Наполеоне настолько действенным, как может быть в Последнее время ни в ком другом». Авторитет объясняет господ­ство, которое тот имеет над своим окружением, и его влияние на Движение мнений. Он придает ему ореол: каждый жест восхищает его приверженцев, каждое слово околдовывает аудиторию. Толпа магнетизируется его присутствием, напуганная и очарованная од­новременно, загипнотизированная его взглядом. Она замирает, она послушна. Как и гипнотизер, вождь является мастером взгля­да и художником глаз, инструментов воздействия.

Глаза самого Гете, говорил Гейне, были «спокойны, как глаза бога. Впрочем, признаком богов является именно взгляд, он тверд, и глаза их не мигают с неуверенностью». Это, конечно, не случай­но, замечает он также, что Наполеон и Гете равны в этом смысле. «Глаза Наполеона тоже обладали этим качеством. Именно поэтому я и убежден, что он был богом».

Авторитет у вождя становится гипнотической силой, способ­ностью воздействовать на толпу: диктовать ей свою волю и пере­давать свой идефикс. Он заставляет ее делать то, что она не жела­ла и не думала делать, остановиться или идти, разрушать или сражаться. И он делает это абсолютно один, нужно добавить, го­лыми руками, без видимой внешней помощи. Он не опирается ни на какую силу физического подавления».

Такой демонстрацией авторитета можно считать возвращение Наполеона с острова Эльба. Вот одинокий и побежденный человек, лишенный союзников и средств, который с горсткой верных ему людей высаживается в стране, где мир восстановлен, где король привлек к себе значительную часть буржуазии, полиции и армии. Ему достаточно показаться и быть услышанным, чтобы все перед ним отступили. Перед ореолом Наполеона пушки короля умолкли, его войска рассеялись. Шатобриан следующим образом описывает возвращение вождя: ошеломленный народ, исчезнувшая полиция, пустота вокруг его гигантской тени: «Его очарованные враги ищут его и не видят, он прячется в своей славе, как лев в Сахаре пря­чется в солнечных лучах, чтобы скрыться от взоров ослепленных охотников. В горячем смерче кровавые фантомы Арколя, Марен­го, Аустерлица, Йены, Фридлянда, Эйлау, Москвы, Лютцена, Бау-цена составляют его кортеж из миллиона мертвецов. Из недр этой колонны огня и дыма при входе в города раздаются звуки трубы, смешанные с трехцветными императорскими штандартами — и ворота городов открываются. Когда Наполеон перешел Неман во главе четырехсот тысяч пехотинцев и ста тысяч лошадей, чтобы подорвать царский дворец в Москве, он был менее удивителен, чем когда, прервав ссылку, бросив свои цепи в лицо королям, он пришел один из Канн в Париж, чтобы мирно почивать в Тюильри».

Итак, в авторитете слиты два качества вождя: его сияющая убежденность и упрямая отвага.

С. Московичи так же, как и генерал Де Голль, разграничивает авторитет должности (передаваемый по традиции) и автори­тет личности (независимый от всяких внешних признаков вла­сти или места). В стабильных и жестко иерархизированных рангами, титулами и т. п. обществах прошлого преобладал должност­ной авторитет. Все, в прямом смысле слова, склонялись перед фа­милией с частицей, перед армейским или церковным званием, на­градами или униформой. Сейчас ситуация изменилась. Единст­венным авторитетом, которым можно воздействовать на массы, становится авторитет личности. Он целиком исходит от личности, которая с первого слова, с первого жеста или даже самим своим появлением очаровывает, притягивает, внушает.

Авторитет основан на даре — способности, которой некоторые люди наделены, как другие способностями рисовать, петь или разводить сады. Но дар — это не наследство, над ним нужно рабо­тать, направлять его, разрабатывать, пока он не станет истинным талантом, социально полезным и применимым.

«Это ремесло заключает в себе несколько простых правил: осанка, точный и повелительный стиль речи, простота сужде­ния и быстрота решений — вот главные составляющие воспита­ния вождей. Поскольку речь идет о толпах, нужно добавить спо­собность уловить и передать эмоцию, привлекательность манер, дар формулировки, которая производит эффект, вкус к теат­ральной инсценировке — все, что предназначено для разжигания воображения. Примененные разумно, эти правила порождают под­ражание, возбуждают восхищение, без которого нет управления.

Кроме того, авторитет, понятый таким образом, нуждается в сохрании определенной дистанции, покрова тайны. Расстояние, отделяющее его от толпы, пробуждает в ней чувство уважения, покорной скромности и возводит вождя на пьедестал, воспрещая делать обсуждения и оценки. Даже если он представляет социали­стическую власть, то и тогда заботится о том, чтобы не было фа­мильярности: «Тито, — пишет один старый соратник руководите­ля югославской коммунистической партии, — заботливо оберегал свою репутацию. Он держал на расстоянии самых близких своих товарищей, даже в состоянии возбуждения, которое на войне дает близость смерти или победы».

Понятно, что это желание отдалиться от своих приближенных у вождя, вышедшего из толпы, соответствует желанию порвать с прошлым. Отделяясь от своих соратников, он превращает отноше­ния взаимности в подчинение, отношения равенства в неравенст­во. Став властителем, будь то Наполеон или Сталин, он не знает больше друзей, у него есть только подчиненные или соперники. Огромная пропасть, которую он создает, способствует этому изменению. В противном случае он не будет свободен в своих решениях, не сможет руководить по своему усмотрению.

«Я был вынужден, — признался однажды Наполеон своему биографу Лас Казу, — создать вокруг себя ореол страха, иначе, выйдя из толпы, я имел бы много желающих есть у меня из рук или хлопать меня по плечу».

Одиночество человека у власти проистекает, без сомнения, из этого разрыва и отказа от взаимности в мире, где ему больше нет равных. На вершине пирамиды есть место только для одного. Одиночество, необходимо, чтобы подчеркнуть авторитет вождя, создать вокруг него атмосферу тайны, питающей все иллюзии. Так, массы могут награждать его всеми желаемыми качествами. Поддерживать ощущение загадочности, возбуждать любопытство по поводу своих намерений особенно необходимо вождю в решаю­щие моменты. Шарль де Голь возводит это в принцип: «Авторитет не может обходиться без тайны, поскольку то, что слишком хо­рошо известно, мало почитается». Проще говоря, не существует великого человека для его камердинера.

Завеса тайны, скрывающая его, всегда украшена какими-то представлениями, как театральный занавес масками и драматиче­скими сценами. Все это позволяет показать его в благоприятном свете. Его внешность, личность, жизнь защищены экраном незна­ния, искусно камуфлирующим его предпочтения, действительные увлечения, чувства, болезни. Вильсон, близкий к безумию, и Помпиду при смерти продолжали, однако, управлять: один — Сое­диненными Штатами, другой Францией. Своей связностью, иллю­зорной силой эти образы, распространяемые таким способом, вну­шают страх, пресекают любую дискуссию. Это условие авторитета. Поскольку «оспариваемый авторитет — это уже больше не авто­ритет. Боги и люди, которым удалось надолго сохранить свой ав­торитет, никогда не допускали спора».

Властители толп пользуются Тайной, чтобы создать впечатле­ние, что они наделены тем, чего масса лишена. Тайна выводит их за рамки обычного, позволяет им делать сюрпризы и устраивать представления, вплоть до инсценировки собственного конца. Вера толпы вынашивает эту тайну, приукрашивает образ, который она хочет себе создать. Загипнотизированная иллюзией, толпа сопро­тивляется вторжению реальности. Массы и вожди, постоянные сообщники, вместе создают мир видимостей, святая святых их общих верований. Потребность в надежде довершает остальное.

«Сущность авторитета, — заявляет Ле Бон, — состоит в том, чтобы помешать видеть вещи такими, какие они есть, и парализо­вать суждения. Толпы всегда, да и сами люди чаще всего, нужда­ются в готовых мнениях».

Итак, можно сказать, что авторитет по своей сути есть раз­деляемая иллюзия. Мы захвачены ею, как волшебством чародея. Зная, что это трюк, мы, однако, верим в его магию и позволяем себя покорить.

Добавим: единственные вожди, сохраняющие свой безупреч­ный авторитет и вызывающие безграничное восхищение толп, — это мертвые вожди. Живых боготворят и питают к ним отвраще­ние, любят и ненавидят. «Но мертвым создается безграничный культ, так как они составляют одно целое с коллективной идеей и иллюзией. Они — боги. Именно поэтому мертвые вожди опаснее живых: невозможно бесконечно править в их тени, разрушать их легенду, обожествлять, не ранив самой толпы».

Если сила исключается, а разум неэффективен, настоящему вождю остается третий путь: обольщение. Авторитет обольщает, а вождь — обольститель. Обольщать — значит переносить толпу из разумного мира в мир иллюзорный, где всемогущество идей и слов пробуждает одно за другим воспоминания, внушает сильные чувства. Как это делать подробно рассматривается в книге «Ан­гельский огонь».

«Поразительный спектакль, несмотря на его банальность: на­верху вождь, щедро изливающий свои обещания на толпу, нахо­дящуюся внизу, она же дружным хором возвращает ему потоки похвал и клятв, уверяя его, что он уникален, и что давно уже земля не рождала деятеля такого масштаба».

Вождь стремится господствовать над людьми в такой же ме­ре, в какой над ним властвует идея: это первое звено подлинной власти. Это человек, охваченный единственной страстью — ясно­видец, упрямец, однобожец, самоотверженец.

Но что же ищут вожди в толпе? Психология масс открывает нам единственную причину, которая господствует над всеми дру­гими: желание авторитета, пробужденного в них всемогущест­вом верований, которые в итоге их изменяют. Если речь идет о личностях, это могут быть имена Наполеона или Сталина, Иисуса Христа или Карла Маркса, если о функциях, то это будут титулы: генерал, профессор, император или президент. Желание авторите­та проявляется в желании известности, от которого никакой че­ловек не застрахован. Отсюда у вождя навязчивая идея присваи­вать свое имя людям, партии, городам, наукам и т. д. Их число измеряется его влиянием. Отсюда опять же этот вальс имен, когда вождь меняется, отстраняется или умирает.

Ни один вождь не обладает подлинной властью, если никто его самого не ассоциирует с его именем, быть именем и сделать себе имя ничего не значит для разума, но значит все для эмоций. Масса безымянна.

Лидер — зеркало толпы. Восхищаясь им, массы восхищаются собой. Каждый в глубине души чувствует, как он становится ма­леньким Наполеоном или Эйнштейном. Поэтому сила лидера в том, «чтобы быть правдивым и действовать правдиво. Если он действует по правде, не являясь сам по себе правдивым, его сила утрачивается. Он впадает в иллюзию, что является владыкой, не будучи им в действительности. Таким образом, он теряет силу сво­его обаяния, весь тот капитал доверия, которое оказала ему толпа.

Восхищайся собой, и тобой будет восхищаться толпа — при­близительно такой совет нужно дать вождю».

В. Даль определяет слово «авторитет» как «свидетельство или мнение известного человека в деле науки, принимаемое слепо, на веру, без поверки и рассуждений».

Термин «авторитет» с точки зрения политического значения соотносится с модным в настоящее время термином «харизма» (по мнению С. Московичи, они взаимозаменяемы с небольшой разни­цей). В толковом словаре Даля такого слова нет, но есть близкое фоносемантически слово «харица» (один из вариантов слова «харя»).

Для психологии толп авторитет составляет условие всякого могущества, тогда как понятие харизмы, взятое в историческом аспекте, выделяется как его особая форма. Теория авторитета предшествовала, даже вдохновила теорию харизмы. У харизмы больше выражена пророческая сторона, а у авторитета — эмоцио­нальная.

В переводе с греческого «харизма» — это милость, благодать, божественная сила, ниспосланная человеку для преодоления гре­ховности и достижения спасения. В традиционном смысле, слово «харизма» относится к священной личности (власть пророка).

Оно определяет догмы религии, связано с благодарностью, кото­рая облегчает страдание; со светом, который исходит на измучен­ное сознание верующего; с живым словом пророка, которое трогает сердца; с внутренней гармонией учителя и его учеников.

Однако выдающийся немецкий социолог Макс Вебер, иссле­дуя в начале нашего века феномен харизмы в общественной жиз­ни, придал ему несколько иное значение. По Веберу, «харизмой следует называть качество личности, признаваемое необычайным, благодаря которому она оценивается как одаренная сверхъестест­венными, сверхчеловеческими или, по меньшей мере, специфиче­ски особыми силами и свойствами, недоступными другим людям». По мнению Вебера, эта благодать присуща вождям, которые оча­ровывают массы и становятся объектом их обожания. Черчилль обладал ею так же, как и Мао Цзэдун, Сталин, Де Голль, Тито.

Сегодня слово «харизма» стало столь популярным, что его ис­пользуют даже газеты с большим тиражом и политические рекла­мисты (например, лозунг «Кто сказал, что харизма — это ерун­да?»), наивно полагая, что массовый читатель понимает его зна­чение. Эта востребованность слова «харизма» во многом обязана неясности и неточности термина, который будит в нас таинствен­ные отзвуки слов «харя» и «маразм». Идея Макса Вебера гораздо яснее: этот тип власти «особым образом отличен от экономиче­ской. Он представляет собой «призвание свыше», в высоком смыс­ле слова, как миссию».

Иначе говоря, воздействие харизматического лидера на массы не зависит ни от богатства, ни от промышленности, ни от армии — они представляются всего лишь вспомогательными средствами повседневного управления. Харизма означает дар, некое качество отношений между последователями и учителем, в которого они верят, которому подчиняются. Этот дар (качество) — например, способность излечивать, которую раньше приписывали королям, — определяется верой, обыденными представлениями.

Будучи однажды признанным, этот дар действует, как симво­лическое плацебо. Он производит желаемый эффект на того, кто входит в контакт с его носителем. В точности, как безобидное ле­карство, которое гасит боль, лечит потому, что оно прописано вра­чом, в то время как реально не обладает ни соответствующими физическими, ни химическими свойствами. Несмотря на прогресс науки, лекарством для одного человека является другой человек, это самый универсальный наркотик

Несомненно, харизма основывается в большей степени на ве­рованиях массы, нежели на личных талантах человека.

«Вера вообще играет особенную роль как фактор, способствую­щий внушению, — отмечает В. М. Бехтерев. — Поэтому во все вре­мена являлись целители, которые одним взглядом, словом и даже простым мановением руки или жестом ...заставляли прозревать сле­пых, ходить параличных или немощных, исцелять прокаженных и «бесноватых» и даже воскрешать умерших. Само собою разумеется, что дело идет здесь о слепоте и параличах функционального проис­хождения, о слепоте нервного происхождения, об истерической одержимости и о так называемых мнимо умерших».

В качестве яркого примера подобного влияния веры Бехтерев приводит «недавние подвиги в Америке немецкого эмигранта Шлятера, который, начав башмачником в Данвере, вообразил, что его призвание заключается в том, чтобы просветить всю Америку евангельским учением. С этих пор он закрывает свою торговлю и, превращаясь в странника, выдает себя за Мессию и исцеляет мно­гих наложением своей руки. Вскоре молва о проводимых им чуде­сах повлекла за ним толпы приверженцев, на глазах которых со­вершались чудесные исцеления. Репортер того времени так описы­вает свои впечатления: «со всех сторон были видны мужчины, женщины и дети с печатью душевного страдания на лице; с каждой минутой толпа увеличивалась и скоро вся местность представляла море голов, насколько можно было охватить взглядом. Потом вне­запное движение прошло по собранию, и всякий даже малейший шепот затих... пришел Шлятер. Когда я приблизился к нему, мной овладел сверхъестественный страх, который было трудно проанали­зировать. Моя вера в этого человека росла вопреки моему разуму. Бодрствующее, контролирующее, мыслящее, рассуждающее «я» стало колебаться, терять свою силу, а рефлекторное, подбодрствующее начало укрепляться. Когда он отпустил мои руки, моя ду­ша признала какую-то силу в этом человеке, чему, по-видимому, противились мой ум и мой мозг. Когда он раскрыл мои руки, я по­чувствовал, что мог бы упасть перед ним на колени и назвать его владыкой». Сразу вспоминается фильм «Праз­дник святого Иоргена» или деятельность бывшего комсомольского работника и милиционера, а ныне — мессии Виссариона...

Не всякий может быть шаманом или вождем. Именно поэтому так много званых и мало избранных. Но таланты вождя понятны любому. Это показал Шекспир в примечательном диалоге:

Лир: Ты узнаешь меня, приятель?

Кент: Нет, господин, но в вашей наружности есть нечто, что заставляет назвать вас господином.

Лир: Что же?

Кент: Власть.

Понятие харизмы — наиболее популярное изобретение Вебера, «является наименованием, которое можно дать власти идеи в по­литической или религиозной областях».

Когда какой-либо человек покоряет нас или оказывает на нас воздействие, это всегда происходит благодаря внушению. Этот эф­фект остается тем же самым для всякого человека, подвергающе­гося гипнозу. Харизма является идеей, пронизывающей нас, идеей, которую мы разделяем, без которой ничего не создается. Она мо­жет быть туманной, но оказывать в высшей степени конкретное действие, при условии, что остается единственной. Мы вынужде­ны испытать ее влияние наподобие физической реальности, минуя логику. Стало быть, общественное положение человека может на­прямую соотноситься с обладанием им харизмой. Власть является результатом харизмы. ...Теории Вебера постулируют такую силу, которая направлена изнутри вовне, от мира идей к миру реалий. Именно ей общества обязаны своим движением и своей стабильно­стью», — такой комментарий дает С. Московичи. И вновь перед нами слово-идея, которая была в начале...

Как всякая первичная, иррациональная власть, харизма од­новременно и благодать, и стигмат. Она придает ее обладателю знак чрезвычайной значимости и отметину исключительности, неистовой силы.

«Харизма обладает свойствами воскрешения прошлого, про­буждения чувств и образов, погребенных в памяти авторитетом традиции. Благодаря этому сговору с миром воспоминаний, вождь вызывает немедленную реакцию повиновения. Можно сказать, что Достаточно ему появиться, чтобы масса признала в нем другого вождя, который играл роль на другой сцене, в других обстоятель­ствах. Кажется, что он будит в ней своего рода внутреннего демо­на, как гипнотизер пробуждает в своем подопечном наследие ар­хаического прошлого. Единственного настоящего демона людей — память».

Как верно заметил Пол Валери: «Прошлое, более или менее фантастическое, воздействует на будущее с мощью, сравнимой с самим настоящим».

В психической жизни ничто не теряется, все может возвра­титься в тот или иной момент. Принято говорить, что у народа короткая память. Герои и необычайные события быстро забыва­ются. На самом деле, память у народа долгая, он никогда не отво­дит взгляда от зеркала прошлого. Точно так же, как все, происхо­дящее в жизни индивидов, оставляет мнестический след в мозге, так и массы получают мнестические следы благодаря языку. «Язык кажется превосходным средством передачи мнестических следов из поколения в поколение. Символы, которые он несет, не­замедлительно узнаются и понимаются, начиная с раннего детст­ва. Более того, мы располагаем мифами и религиями, которые лежат у истоков языка и которые сосредоточивают и сохраняют в течение тысячелетий очень древние идеи и ритуалы».

«Обладание магической харизмой, — пишет Макс Вебер, — всегда предполагает возрождение». Возрождение образа, который масса узнает. В подобном случае вспоминают идентичность с дру­гим персонажем, главным образом, мертвым. Ученики Пифагора представляли его похожим на шамана Гермотима, позже в Стали­не находили Ленина. Римляне сделали из этого механизма поли­тическую формулу. В каждом императоре воскресала личность основателя. Он и носил титул redivivus — воскресший, обновлен­ный (лат.). Октавиан Ромул redivivus. С той поры эта практика не прекращалась. Все вожди поддерживают свою власть, взывая к героям прошлого, которые, однажды воскреснув, зажигают бы­лые чувства. Бодлер очень точно заметил: «Феномены и идеи, которые периодически, через годы, воспроизводятся, при каждом воскресении заимствуют дополнительную черту варианта и об­стоятельства». Так появляются галереи героев, определяющие яв­ление будущих лидеров.

В одном из выпусков журнала «Коммерсантъ-Власть» А. Сосланд открывает публике 6 секретов вождя. К сожалению, в переч­не тайн отсутствует главная составляющая — мифологический текст, своего рода «лингвистическая икона». Но, тем не менее, выявленные автором закономерности также представляют опреде­ленный интерес.

«Среди известных истории харизматических персонажей есть основатели мировых религий — Будда, Моисей и Христос. К ним относятся создатели направлений внутри мировых религий — Лютер и Кальвин, например. С другой стороны, это великие государственные и военные деятели, такие, как Чингис-хан или Напо­леон. В XX веке среди таких деятелей — Гитлер и Муссолини, Ленин и Троцкий, но также Ганди и Мартин Лютер Кинг. Свойст­во харизмы относительно безразлично к роду деятельности и ее морально-этическому содержанию: харизматическим лидером с равным успехом может быть и святой, и преступник.

Широко распространено мнение, будто харизма — это врож­денное свойство, данное человеку от природы раз и навсегда. Од­нако в основе харизмы лежит всего лишь умение производить впечатление обладания такого рода свойствами. Харизма — это вовсе не врожденное мистическое качество. Это вполне поддаю­щийся анализу набор персональных черт (точнее было бы сказать — составляющих — И. Ч.).