Askochensky_V_I_Za_Rus_Svyatuyu

Раздел II. ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ (Проза)

решительно стали пренебрегать контролем, когда сметливая приспешница в крайне сомнительном бюджетном казусе накидывала какую-нибудь свежепросольную новость, заставлявшую строгую барыню трепетать от нетерпения передать эту новость другим, разумеется по секрету. Туалетные занятия многих госпож тоже потребовали больше времени по той причине, что горничная, обыкновенно причесывавшая барыню, иногда лишних разов десять принималась за гребешок, прежде чем успевала перевязать ленточку или шнурок у корня косы. А это потому, что барыня, узнав от своей поверенной нетерпеливо ожидаемую сплетню, никак не могла покойно сидеть перед зеркалом и беспрестанно вертелась, приводя в отчаяние привиллегированную вестовщицу бесконечным продолжением прически волос, поминутно ускользающих из ее напомаженной руки. В Клубе же и речи другой не было, как о Небедах да о Пустовцеве. Почтенные Члены один перед другим старались удивить новостями своих слушателей, и горячим спорам конца не было. Семен Семеныч даже немножко повздорил с Созонтом Евстафьевичем, который вздумал отвергать одну нелепость, которая, действительно, ни на что похожа. В самом деле, нельзя ж было согласиться, что Пустовцев магометанской веры, когда в формуляре его ясно значилось, что он православного вероисповедания.

И долго бы еще мучиться Соломониде Егоровне нерешительностию объяснить мужу то, что немного попозже обяснилось бы само собою; и долго бы разгуливать по городу толкам и сплетням, если б неожиданное обстоятельство не ускорило всеми ожидаемой развязки.

Глава двенадцатая

В одно, как говорится, прекрасное утро Онисиму Сергеевичу подали записку, в которой он прочитал следующее: «Сегодня вечером я буду у вас. Вы должны принять

331

В. И. Аскоченский

меня непременно, если дорожите вашим спокойствием, спокойствием всего вашего семейства и, наконец, репутацией вашей дочери».

Которой дочери, – не было сказано, а подписался Ва-

лериан Пустовцев.

Сначала Онисим Сергеевич улыбнулся. Он еще раз прочитал записку, – и вдруг лицо его подернулось страшной бледностью. Он схватил себя за голову и громко вскрикнул:«Божемой,Божемой!Неужтоэтоправда?..»Но сила мысли взяла верх над увлечением сердца. Оскорбленное чувство отца придало силу и энергию этому доброму и гибкому характеру. Оправившись от первого впечатления, Онисим Сергеевич решился скрыть от всех полученную им записку и наедине встретить удар, уже предугаданный его сердцем. Он секретно отдал одному из доверенных своих слуг приказание немедленно и без особого доклада провести прямо в кабинет к нему Пустовцева, как скоро он пожалует. Сделав такое распоряжение, Онисим Сергеевич заперся в своей половине, не желая видеться с кем бы то ни было из своего семейства.

Чем более сближалось к вечеру, тем беспокойнее становился Онисим Сергеевич, с каждым часом теряя силу преодолеть непобедимое волнение. Он хотел уже отдать приказ отказать Пустовцеву, как вдруг увидал перед собой ожидаемогогостя.Горевшаяподколпакомкарсельскаялампа бросала сомнительный свет на лица двух собеседников, из которых один – мрачный, бледный и сухой – остановился безмолвно посреди кабинета, а другой словно пригвожден был к креслу, из которого не имел сил подняться для того даже, чтоб встретить и приветствовать гостя.

–  Онисим Сергеевич, – начал Пустовцев, подойдя к креслу, – я не подаю вам руки, потому что чувствую себя недостойным принять вашу. Нас тут двое: один из нас должен быть судьею, а другой – ответчиком и подсудимым. Право первого неотъемлемо принадлежит вам; вторым яв-

332

Раздел II. ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ (Проза)

ляюсь я, не с тем однако ж чтоб оправдывать себя, а чтоб обвинять нещадно.

Из дрожащих уст Небеды послышалось глухое стенание. Он закрыл лицо руками и остался в этом положении.

–  Будьте хладнокровней, Онисим Сергеевич, – продолжал Пустовцев. – Дело наше слишком большой важности, чтоб решить его шумом и ни к чему не ведущими восклицаниями. Привязанность к вашей дочери увлекла меня далее границ благоразумия. Буду откровенен: сначала я видел в ней только только ребенка, хорошенькую игрушку, которою мне нравилось забавляться. Далее и далее я серьезно привязался к ней, успел пробудить в ней самой незнакомое ей чувство любви и по-своему трудился над образованием ее ума и сердца. Не думайте, чтоб я не видел бездны, открываемой мною под ногами вашей дочери; нет, я видел, хорошо видел и при всем том смело вел ее к этой бездне с чистым намерением показать ей всю гибельность гибельного увлечения, но я чересчур много доверял моим собственным силам; я забыл, что человеку трудно устоять против очарования, которому он сам поддается в гордой мысли дойти лишь до известной точки – и ни шагу далее. Сначала, как видите, я увлекал, и потом меня увлекли дивные совершенства вашей дочери.

–  Батюшка, Валериан Ильич! Дорезывайте меня проворней!.. Что мне в ваших хитрых словах? Я человек простой. Я вижу только, что вы меня обидели, обесчестили, убили...

–  Повторяю, Онисим Сергеич, без восклицаний! Здесь стены слышат.

–  Да что мне стены! Я в истошный голос закричу на весь город!..

–  Удивительно, как много вы этим сделаете, – с невозмутимым хладнокровием сказал Пустовцев. – Вас же осмеют; вас же будут поносить, но главное репутация Marie навеки будет убита.

333

В. И. Аскоченский

–  Боже мой, Боже мой! – воскликнул Небеда, ломая руки. – Наказал ты меня по грехам моим!

–  Онисим Сергеич! Некогда теперь молиться; надо дело делать. Иначе оно примет худой оборот.

Закинув голову на спинку кресла, Небеда, казалось, думал о чем-то; по лицу его текли слезы тяжкой, мучительной грусти оскорбленного, обесчещенного отца.

–  Слушайте, – сказал глухо Пустовцев, наклонясь к Небеде, – я... обольстил... вашу Marie.

Онисим Сергеевич вздрогнул, как вздрагивает уже измученная жертва под последним ударом палача, но ни слова, ни даже звука не вырвалось из стиснутых уст его; только лицо побагровело.

Сам Пустовцев испугался. Он торопливо бросился к графину и, не нашедши стакана, намочил водою свой платок и проворно приложил его к воспаленной голове Онисима Сергеича. Небеда вздохнул всей грудью и, быстро выхватив из рук Пустовцева графин, стал прямо из него глотать воду.

–  Дайте мне лечь, – сказал он потом слабым голосом и, облокотясь на руку Пустовцева, перешел на широкое канапе и ринулся на него всем корпусом.

В эту минуту в зале послышался страшный, пронзительный вопль, и что-то рухнуло на пол. Пустовцев насторожил ухо; там поднялась беготня. Через минуту раздался другой вопль... Онисим Сергеемч глухо простонал и впал в бесчувствие.

Не зная, что начать, Пустовцев бросился к двери, ведущей в залу; дверь была заперта. Сильной рукой рванул он ее, и обе половинки с шумом распахнулись. Что же увидел он?.. На полу, с разбитым до крови скулом, лежала бесчувственная Marie, и только прерывистое дыхание показывало присутствие в ней жизни. Бросив шляпу и оттолкнув прислугу, Пустовцев схватил на руки бедную девушку и понес в гостиную. Он бережно сложил свою ношу на

334

Раздел II. ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ (Проза)

мягкое канапе и, стоя на коленях, старался привести Marie в чувство всем, что подавала ему растерявшаяся прислуга. Но старания его не так были успешны, как старания Елены, которая хлопотала около матери; Соломонида Егоровна поднялась и, опираясь на руку дочери, вошла в гостиную. Вид бесчувственной Marie, окруженной попечениями Пустовцева, едва не сделался причиною вторичного обморока мадам Небеды. К счастию, этого не последовало, и Соломонида Егоровна сама начала отдавать приказания, нужные в таком случае.

–  Идите, – сказал Пустовцев Соломониде Егоровне, – к Онисиму Сергеевичу, – но старайтесь быть как можно покойнее, – иначе все погибло!

Испуганная, она забыла всю слабость, оставшуюся от обморока, и поспешно пошла в кабинет мужа, оставив Marie попечениям Пустовцева и Елены. Дыхание Marie становилось ровнее.

–  Елена Онисимовна, – сказал Пустовцев пофранцузски, – прикажите прислуге выйти вон. Мы должны остаться одни, прошу вас!

Елена сделала знак, и прислуга медленно и осторожно вышла из гостиной.

–  Затворите плотнее двери в людскую и в прихожую, – продолжал Пустовцев.

Елена взглянула на него вопросительно.

–  Затворите, – говорю вам прошептал он нетерпеливо. Невольно повинуясь властному тону, Елена поспеши-

ла исполнить требование Пустовцева.

Между тем Marie начинала приходить в себя. Она открыла глаза; но свет, ударивший прямо, заставил ее опять закрыть их.

–  Переставьте лампу на тот стол! – сказал Пустовцев Елене, держа руку Marie.

Елена повиновалась.

–  Кто здесь? – слабо проговорила Marie.

335

В. И. Аскоченский

–  Я, Валериан, друг твой.

Несчастная девушка взглянула испуганными очами и, порывисто поднявшись на диване, судорожно вырвала руку из рук Пустовцева.

И Пустовцев... Пустовцев... заплакал... Голова его упала на край дивана; глухие, но сильные всхлипывания колебали страдальческое ложе его жертвы...

Marie с недоверчивостью и изумлением глядела на Пустовцева, на этого гордого, непреклонного человека. Он – всегда кощунственно смеявшийся над всяким выражением внутренней боли человека, он – презрительно называвший горькую слезу каплею пота, проступающего из пор глазных; он – ни разу не погрустивший над горем человека и всегда готовый гордо встретить находящую беду, – он плачет!.. С каким-то детским любопытством Marie протянула руку к голове Пустовцева и старалась приподнять ее, как бы желая увериться в истине скорби своего обольстителя и насладиться его слезами. Пустовцев схватил эту так знакомую ему руку, прижал ее к пылающим устам своим, обливая жгучими слезами. Грудь Marie волновалась сильнее прежнего.

–  Marie, – сказал Пустовцев, – простишь ли ты меня? Она опять отдернула руку от уст его.

–  Marie! не проклинай хоть меня! Я преступник, но я у ног твоих: я виноват, но ведь любовь моя безумная привела меня к тому. О, Marie, Marie! вспомни, и ты ведь меня любила!

Бедная девушка упала на подушку и залилась слезами. –  Я не выйду отсюда, пока ты не назовешь меня тем сладким именем, которое так часто слышал я из уст твоих!.. Marie! Всю жизнь мою, все думы мои отселе я посвящу тебе, и честь моя порукою, что я сделаю тебя счастливою! –  Надолго ли? – как гром, раздался над годовой Пустовцева голос Онисима Сергеевича, который незаметно

вошел в гостиную с рыдающей женой.

336

Раздел II. ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ (Проза)

–  На всю вечность! – вскричал Пустовцев под влиянием восторженного чувства.

–  Ха, ха, ха, ха! Не велика же ваша вечность, если мы будем считать ее днями! – сказал Небеда, стоявший ровно и как будто выросший в одну минуту.

–  И мгновение счастья искупает иногда годы страданий, – отвечал Пустовцев, гордо смотря в глаза Небеде.

–  А если и мгновенье это отравлено болезнию неизлечимой?

–  Любовь моя будет самым целительным лекарством для вашей дочери.

–  Вижу, батюшка, как оно целительно! Уйди, Елена, – сказал Онисим Сергеевич кротко, – тебе стыдно быть тут. Уйди, друг мой!

Елена, рыдая, вышла.

–  Упреки в сторону, Онисим Сергеевич, – сказал Пустовцев, – они ни к чему не поведут. Что сделано, того уж не воротишь. Здесь, перед вами, я винюсь в преступлении и клянусь заслужить если не любовь вашу, то по крайней мере прощение себе. Честь вашей дочери давно уже принадлежит мне; от вас я прошу только руки ее, я уверен, что вы не откажете мне, хоть бы для того лишь, чтоб покрыть бесчестие имени, драгоценного и мне, и вам... Соломонида Егоровна! обращаюсь к вам как к матери....

–  Ах, что ж я могу сказать? – едва проговорила, рыдая, обесчещенная мать.

–  Ничего! – твердо произнес Онисим Сергеевич. – По делам вору и мука! Мы, мы, матушка, одни с тобой виноваты! Пустили волка...

–  Папенька, подите ко мне! – громко и как-то решительно сказала Marie.

Небеда подошел к ней колеблющимися шагами. Marie наклонила его к себе и сказала что-то на ухо. Онисим Сергеевич ухватился за стол и задрожал. Marie упала на подушку и закрыла себе лицо руками.

337

В. И. Аскоченский

–  Боже! – сказал наконец Онисим Сергеевич. – Вижу, вижу карающую десницу Твою!.. Валериан Ильич, вы поступили подло, бесчестно... но не мне судить вас. Есть Бог, отмститель злого коварства и всякой неправды! Он воздает вам за то горе, которым облили вы всю мою душу! Он заплатит вам за тот стыд, которым покрыли вы седины мои! Она, – и отец указал на поруганную дочь, – она отдалась вам, не спросясь меня; возьмите ж ее, тоже не спрашиваясь меня! Когда в преступной душе вашей скоплялся гнусный замысел, вы не просили моего благословения, ибо преступного и гнусного не благословляют; не просите ж и теперь, ибо не поднимется рука моя благословить преступников!..

Marie вскрикнула. Соломонида Егоровна бросилась к ней со спиртом. Небеда продолжал твердо и невозмутимо:

–  Я удержу язык мой от проклятия... оно пало бы на меня, глупого и виновного отца! Но не будет вам счастья, ибо вы хотели пользоваться им воровски; не будет вам долголетия, ибо вы не уважили седин отца и преклонных лет матери! Валериан Ильич!.. Вы тайно от меня вошли в родство со мною и заставили старика со стыдом признать это родство; вы зять мой, но никогда не будете моим сыном! слово мое верно. Кончайте ж теперь то, что начали! Мое тут дело сторона. Прощайте!

И Онисим Сергеевич быстро вышел из гостиной. Захлопнув за собой двери кабинета, он два раза повернул ключ в замке, оставив другие действующие лица доигрывать эту грустную драму... Пора однако ж и пред вами, читатель мой, спустить занавес; развязка слишком очевидна, чтобы досказывать ее до конца. Слава Богу еще, что при этих сценах не было Жорженьки, а то, право, не знаю, как выдержали бы роли свои главные персонажи этой драмы. Юный питомец Пустовцева и Чикарского приехал поздно на извозчике препьяный-пьяный, что, впрочем, на этот раз было довольно кстати, потому что устранилась

338

Раздел II. ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ (Проза)

неизбежная надобность посвящать его в эту минуту в семейные тайны.

На той же неделе начались приготовления к свадьбе. ОнисимСергеевичрешительноневыходилникудаиневмешивался ни во что. Он всеми мерами избегал даже встречи с Пустовцевым, и обычные приветствия знакомых раздражали его страшно. Не желая служить баснею целого города, Небеда немедленно подал в отставку и с нетерпением стал ожидать минуты, когда позволено ему будет выбраться из омута сплетней, толков и злословия, которые кишмя кишели черными гномами в самой атмосфере, его окружавшей. Онисим Сергеевич на время свадьбы уехал в имение, состоявшее под его опекою. Тихо и скромно отпраздновали бракосочетание Marie с Пустовцевым в одной ближайшей

кгороду деревне, и молодые супруги начали свои медовые месяцы, уже отравленные горькой полынью...

Внепродолжительном времени на воротах квартиры Небеды проходящие читали следующую надпись: «Сей дом прадаеца и взаймы адаетца, а о цене спрасить у хозяена». Онисим Сергеевич получил отставку, немедленно выехал из города, где так поносно осмеяна была его ничем не запятнанная честь и доброе имя.

Грустно и печально было его расставанье с дочерью, в которой он когда-то души не слышал. В последние минуты прощанья уже готово было сорваться с уст его слово примирения, уже он протянул было отцовские объятия к преступной дочери: но раздавшийся под окнами громкий смех каких-то молодых людей снова оледенил сердце оскорбленного отца. Он отвернулся от Marie и произнес как-то напряженно: «Бог тебя да помилует! Живите, как знаете!»

И отошла отверженная дочь от любившего ее отца...

Села она, бедная, одна-одинешенька и залилась горькими слезами. Соломонида Егоровна, вся расплаканная, подошла

котринутой и, обвив рукою шею дочери, другою разглаживала густые волосы, успокоивая ее нежными словами.

339

В. И. Аскоченский

–  Ах, маменька, маменька, – говорила сквозь рыдания бедная Marie, – ведь я сирота уже!

–  Бог с тобою, друг мой! Мы еще живы; отчего ж ты сирота?

–  Вы не мои.

–  Как тебе, Маша, не грех отказываться от нас!

–  Не я отказываюсь, маменька, а от меня отказались. –  И, полно! Чего ты смотришь на отца? Ведь он всегда такой на первых порах, а после уходится, и все пой-

дет хорошо.­ –  Верю, только не со мною. Мне уж не видать его

ласк, мне уж...

И снова зарыдала отринутая дочь. Соломонида Егоровна утешала ее, как умела, но и не Marie заметила бы во всяком слове матери неверность и непрочность убеждений.

–  Не надолго я с вами, маменька, – сказала Marie после продолжительного молчания.

–  Что ж делать-то, друг мой? Нельзя же откладывать, когда все уже готово.

–  Приедете ли вы проводить меня? –  Да разве ты сбираешься куда?

–  Сбираюсь, маменька, и в дальнюю-дальнюю дорогу. Вы видите, в каком я положении: но не видите, что тоска изгрызла уже мое сердце, что с развязкой моего стыда я развяжусь и с жизнию... Маменька! Поминайте... меня... в молитвах ваших! Скоро, скоро не будет меня на этом свете!

Соломонида Егоровна рыдала. Сердце матери болезненно соглашалось с пророческими словами дочери...

–  Бог милостив, Маша; все пройдет, – говорила она, сама искренно не веря словам своим. – Ты будешь жива, здорова и к нам еще приедешь.

–  Нет, маменька, не приеду. Я знаю, что у меня чахотка. Но не то меня мучит, милая маменька! Смерть мне не страшна; я даже с радостию встречу ее... но Валериан – Валериан, – вот кто не дает мне умереть покойно! он стал так

340