Askochensky_V_I_Za_Rus_Svyatuyu

Раздел II. ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ (Проза)

дия; они принесли ему свою правоту, свои страдания и свои убеждения в деле, грозящем им неминуемою бедой: но ведь и забыли то, что господа, подобные Пустовцеву, служат не людям, а закону; что, по убеждению этих умников, не закон создан для человека, а человек для закона, то есть не суббота ради человека, а человек ради субботы. Вас ограбили, обесчестили; вы начинаете дело, прося защиты: но вы начали не по форме, вы пошли прямою дорогой, а не окольным путем, – и вас поворотят назад, поведут по мытарствам и будут водить до скончания века. Пропадет

иохота искать удовлетворения за грабеж и обиду! Между тем ваш обидчик или ходатай его знает надлежащую форму и вставит в нее дело, в котором вы страдательное лицо; где нужно, обрежет его, где понадобится, вытянет, и дело как тут быть, как раз по форме. Глядит блюститель закона, подобный Пустовцеву, на все это и важно объявляет, что ваши претензии ничем не доказываются, то есть если вас и точно ограбили и обесчестили, то ограбили и обесчестили по форме, и потому сделает вам же замечание по форме, чтоб вы не смели формально беспокоить начальство, если

ивпредь вас ограбят и обесчестят без всякой формы... Не один Пустовцев в наше велеученое время смотрит с этой точки на свои служебные обязанности; не один из таких, зная Свод Законов, не знает Русской Правды... Конечно, не марал Пустовцев рук своих бесчестным взяточничеством; не явились к нему просители с докладными записками, содержащими в себе радужные доказательства правоты их дела; не нажить ему никогда «благоприобретеннаго»: но недалеко уйдут дела под такой невздоимной рукой, ибо в виду таких господ не люди с их несчастьем или подлостью, а школьная задача о чем-то метафизическом, чуждом действительности. «Fiat justitia, pereat mundus!»1 – повто-

рял Пустовцев, гордо поднимая лохматую голову, и сам, бедненький, не подозревал всей глупости этой школьной,

1  Да будет правосудие, и пусть гибнет мир! – Перевод В. И. Аскоченского.

251

В. И. Аскоченский

стародавней поговорки, высиженной в кабинете какимнибудь немцем-педагогом.

Пустовцев в обществе. Как он ловок! Как толпятся вокруг него эти барыни, из всех сил старающиеся испортить свою репутацию, – эти юные создания, недавно увидавшие свет и не вкусившие еще смертоносного яда его! Слышите ли вы этот гомерический хохот окружающей его толпы? Верно, корабль ее бросил в кого-нибудь из присутствующих бойкое, язвительное слово. И не пощадит он для такого словца ни связи супружеской, ни отношений дружеских, ни привязанности родственной, ни нежности детской, ни любви родительской... Как удав, он обливает все ядом неотразимой насмешки и возмутительного презрения. Градом сыплются увлекательные софизмы его на все святое ума и сердца; тяжким молотом сарказма и иронии разбивает он кумир, которому поклонялись вы доселе, и измельченными черепками он бросает в вас все самих, любуясь вашей душевной болью и тайными страданиями...

Как он честен! – говорит свет. Да, честен, – но честен, как язычник. Дайте такому человеку деньги – он возвратит их; сообщите ему ходячий секрет – он сохранит его; но не вверяйте ему ни вашей тайны задушевной, ни чувства любви и привязанности, ни имени вашего друга, ни чести вашей супруги, сестры и дочери. Он затопчет их в грязь, если только это нужно для его удовольствия и ненасытного эгоизма.

Заподозрят читатели автора в преувеличении набросанного образа; но заподозрят напрасно. Он уже встречался им и в Онегине – Пушкина, и в Печорине – Лермонтова, и в Петре Ивановиче – Гончарова; только там они выглажены, убраны и причесаны, словно на бал. Любуется ими человек, не зря страшного растления являемых ему типов и не нисходя до сокровеннейших изгибов их души...

И вот такой-то человек явился руководителем еще неопытной Marie. Юное сердце ее прильнуло к этому ис-

252

Раздел II. ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ (Проза)

кусителю, очарованное его змеиным, неотразимым взором. Он видел привязанность к себе Marie и небрежной невнимательностью развивал в ней эту привязанность до страсти. Робкая Marie грустила, когда он не являлся к ним по нескольку дней; ей нравились бойкие и остроумные выходки Пустовцева, которых не удавалось ей слышать ни

винституте, ни в своей, слишком обыкновенной семье. Maman мучила ее своими аристократическими претензиями: но Пустовцев уже успел показать Marie смешную сторону важничанья ее мамаши, а с этим вместе убил в ней и должное уважение к виновнице дней своих. В саркастических насмешках над правами родителей он простер софизмы свои до того, что первое, естественное основание прав родительских обратил им же в упрек и поношение, – и все это пред девицей, внимавшей ему от простоты ума и непорочности сердца!.. Он показал в настоящем виде моральное значение самого Онисима Сергеевича и, низведши его

всословие оригиналов, заставлял Marie от души смеяться над речами отца, ловко и удачно копируемыми Пустовцевым. Он сбил с пьедестала мнимой учености mademoiselle Елену и артистически убедил ее, что oнa не артистка и что ее рассуждения о музыке и вообще об искусствах оченьочень немузыкальны и неискусны. Marie увидела, что сестра, которую она прежде ставила выше себя несколькими градусами, так себе, ничего; вследствие такого убеждения она поприбавила спеси, и после нескольких домашних стычек благоразумная Елена уступила сестре поле битвы и, подметив в Marie небывалую прежде бойкость и резкость в приговорах, пошла противоположным тому путем. А между тем Пустовцев удачно успел подделаться под прямой и откровенный тон Онисима Сергеевича; Соломонида же Егоровна, запуганная его эксцентрическими правилами, половину которых, правду сказать, она и не понимала хорошенько, спасовала окончательно и предоставила Marie действовать, как она знает, в том однако ж

253

В. И. Аскоченский

убеждении, что дочь ее уронить себя никак не может, ибо хорошо помнит, чьих она и какой фамилии. Софьин, о котором Marie имела неосторожность на первых порах отзываться слишком выгодно, подвергся сильнейшим нападкам и самому злому остроумию Пустовцева, который ошибочно думал преследовать в нем соперника себе, но весьма верно предугадал в нем противника преступным своим замыслам.

Месяца за четыре пред сим на вице-губернаторском кресле города В. посадили какого-то русского немца Ивана Ивановича Клюкенгута. Жители города В., следуя давней, коренной своей привычке, основательно обревизовали нового своего сочлена. Оказалось, по самовернейшим справкам, что Клюкенгут, впрочем умный человек, женат и имеет штукшестьдетей,чтоонприбылсовсемсвоимсемейством, что собственное состояние у супруга весьма сомнительно, но что взамен того он получил за своей законной половиной самые осязательные наличности в капиталах, возвышаемыхилиуменьшаемыхразнымизаписнымивестовщицами, «смотря по расположению в воздухе»; что он женат уже лет двенадцать и что несмотря на огромную лысину супруга дражайшая его половина не находит в нем других недостатков и вследствие того почти всякий год дарит его то Петрушенькой, то Оленькой, то Андрюшенькой, а иногда Павлушенькой и Таничкой вместе. Морщился нежный супруг от такого благословения небес: но что ж делать? Надо было принимать благим сердцем такую благодать, тем более что тестюшка его, откупщик какой-то плодородной губернии, всякий раз присылал своей дочке по пяти тысяч «на зубок», что в некотором роде составляло значительное подспорье умножавшемуся семейству и позволяло супругу не пугаться ниспосылаемой ему небом благодати. Боже! Как хорошо было бы для рода человеческого, если б у всякого зятюшки были такие тестюшки! Теория Мальтуса должна бы тогда остаться чистейшей глупостью.

254

Раздел II. ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ (Проза)

Супруга многочадного отца семейства Софья Кузминишна Клюкенгут, урожденная Лоскутникова, с первого же раза обратила на себя исключительное внимание города. Все оказалось в порядке: наружностью Софья Кузминишна была ничего себе; круглое лицо ее в надлежащих местах имело молочную белизну, а где долг велит и румянец; руки у ней были весьма и весьма недурны, а ножками она брала решительный верх над всеми, на кого работала модная башмачница «пани Куявска c Варшавы». Зато мадам Клюкенгут при всяком удобном и даже неудобном случае старалась выставлять натурою то, что у ней было хорошо. Она носила башмаки собственного изобретения с кривой подошвой, показывавшие ногу с лицевой стороны весьма в малом виде. Она искусно драпировала ручку и, сидя, всегда старалась держать ее в вертикальном положения, ни за что не позволяя свободно обращаться крови, что, как известно, много портит изящную руку, придавая ей излишнюю полноту, а иногда и красноту. Проделки подобного рода не могли ускользнуть от внимательных наблюдателей и особенно наблюдательных, которые единогласно решили, что мадам Клюкенгут кокетка. В какой мере это справедливо и даже справедливо ли, судить не наше дело, хоть и действительно, некоторые доискались более прочного основания такому мнению в том именно, что мадам Клюкенгут не терпела своих дочерей, – признак, как замечают многие, обличающий закоренелую кокетку. Но опять и этого мы не принимаем за верное, считая такое явление психологической тайной, известною лишь прекрасному полу.

Ясно теперь, что ревизующие не остановились на одной внешности, а естественным порядком пошли дальше. Таким образом, по сведениям, из-под руки собранным, оказалось, что мадам Клюкенгут, урожденная Лоскутникова, получила домашнее воспитание, то есть что ее питали в детстве всякими сластями, исподволь учили гра-

255

В. И. Аскоченский

моте, и когда Софинька начала округляться, договорили учителя, который с небольшим в два года успел преподать ей все науки от грамматики да астрономии включительно. Французский язык, как первая и самая важная статья в русском воспитании, был предметом наибольшей заботливости родителей Софиньки с самого ее детства. Для этого, кроме учителя-француза Трепе, при ней находилась неотлучно какая-то полупомешанная пани Рублевска, тоже «с Варшавы», отличавшаяся необыкновенной охотой болтать и в безустанной речи своей храбро мешавшая все известные ей языки. Вышла наконец Софи и из детей; ее стали наряжать как куколку, и кокетство – чувство врожденное всякой мало-мальски хорошенькой женщине – явилось и у новой прозелитки света. Нянька, называя ее бесприданницей, в то же время напевала своей питомице, что за нею денег куры не клюют. Что ни говорите, а толки такого рода вскружат хоть какую голову; Софинька стала уже женихов смышлять и в многолюдной толпе молодежи отыскивать «предмет» свой. Но как на беду ни один из предметов, бывших налицо, не приходился ей по мерке, какую состроила она в своем воображении. Вот Софиньку и в корсет облачили; а известно, что это такая пора в возрасте девицы, когда грудь ее начинает волноваться иногда мерно и плавно, как перед перед бурей, иногда беспокойно и шумно, как дыхание испуганного во сне. Софиньке стукнуло осьмнадцать, но по какому-то странному капризу сердца Софи громко стала осмеивать романическую страсть и начала находить больше смысла в браках по расчету. Явление, действительно иногда бывающее в жизни и юной красавицы (о заматоревших во днех своих и не говорю – там это легко объясняется), но только оно почти всегда разрешается очень невыгодно для супруга, указанного расчетом.

Было ли то предчувствие или особого рода призвание, но только mademoiselle Софи нашла партию именно по мыслям своим. В город, где обитал родитель ее, прибыл

256

Раздел II. ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ (Проза)

некто Клюкенгут, командированный свыше по каким-то служебным делам. У председателя Казенной палаты, задушевного друга откупщику, Клюкенгут познакомился сначала с самою Софи, а потом и с ее папенькой. Дело было за преферансом, за который внимательный хозяин усадил приезжего гостя визави с дочерью своего задушевного друга. Надо заметить, что Sophie, сначала из угождения своему папеньке, отчаянному любителю всех коммерческих игр, а потом и собственному влечению, сделалась одною из страстных почитательниц приятного и полезного препровождения времени за картами. Она даже сделала себе этим огромную репутацию, и записные знатоки преферанса говорили, что с mademoiselle Loskutnikoff нельзя рисковать на семь, не имея в руках почти осьми. Приезжий гость испытал это на себе, проиграв несколько игр, по его словам, вернейших: но когда Sophie глубокомысленно доказала ему, что, мол, так и так, что следовало бы выходить вот с этой, а не козырять, то Клюкенгут согласился, что игры его были не вернейшие и тут же получил справедливые понятия об основательности и дельности своей партнерки. После двух пулек они долго еще разговаривали о случайностях игры в преферанс и расстались совершенно довольные друг другом. С этой минуты завязалось между ними нечто вроде «сердечного согласия», и когда Клюкенгут, дня через три после первых достопамятных проигрышей, явился с визитом к Лоскутниковым, Софи уже смотрела на него как на постоянного своего партнера и потом, сходясь с ним где-нибудь, вместо пошлого осведомления: «Как ваше здоровье?» – обыкновенно спрашивала: «Что вы вчера или сегодня сделали?» – на что Клюкенгут ответствовал длинным рассказом о том, как, например, третьего дня он проиграл в бубнах, имея на руках вот то и то. Эти невинные разговоры до того сблизили наших партнеров, что они стали подумывать о партии другого рода, где тоже не обходится без ремизов, и иногда очень печальных.

257

В. И. Аскоченский

Говорите ж после этого, что карты выдуманы для того лишь, чтоб убивать попусту время!

Как бы то ни было, но в пятимесячное пребывании Клюкенгута в месте жительства Лоскутниковых дело уладилось как нельзя лучше. За три дня до отъезда Клюкенгута молодые партнеры были помолвлены законным порядком, и Sophie, оставшись невестой, еще более привязалась к картам, оказавшим ей такую услугу.

Нужно знать, что Sophie и тут помог привычный расчет. Мимо других личных достоинств своего нареченного, она приняла в соображение и сообщенное ей сведение, что Клюкенгут, по окончании поручения, непременно получит место председателя или вице-губернатора. И действительно, месяца через четыре старик Лоскутников показал ей газету, в которой значилось, что коллежский советник Клюкенгут назначается исправляющим должность председателя Уголовной палаты в город такой-то. По той же почте они получили от жениха письмо, которым он оффициально и вежливо испрашивал позволения явиться для окончания дела, «о коем, – сказано в письме, – всякую секундунапоминовениеделаеткольцо,блистающеенаодной из моих палец». Ответ на это письмо писала сама Sophie. Прочитав его несколько раз с расстановкой, свойственной откупщикам, старик Лоскутников вычеркнул некоторые, по его мнению, горячие выражения и, взвесив потом каждое слово в послании невесты, отправил его страховым уже по другой почте. Через месяц Лоскутниковы шумно отпировали свадьбу своей единородной и проводили молодых в путь-дорогу к месту службы Клюкенгута.

Более десяти лет прошло после этого события, пока в город В. явился Клюкенгут со своей супругой. Мы уже видели, как приняты были они всем народонаселением города, пропускаем и происшествия, случившиеся в семействе Клюкенгута в первые месяцы их прибытия, они не относятся к нашему рассказу. Посмотрим, что было дальше.

258

Раздел II. ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ (Проза)

И пост, занимаемый Клюкенгутом, и состояние его требовали, чтоб он жил открыто. Ради такой причины у Клюкенгутов образовались известного рода пятницы. День этот выбран был потому, что, как говорил Иван Иванович Клюкенгут, «больше удобности для увеселения представляет, и служба ничего не претерпевает, поелику на субботе присутствия не бывает». Между постоянными посетителями и пятниц, и других непривилегированных дней недели заметней всех был Пустовцев. Мадам Клюкенгут с некоторого времени начала оказывать особенное внимание к этому губернскому льву; она даже отказывалась от преферанса, как скоро проведывала, что на вечер к ним пожалует Пустовцев. Вестовщицы радехоньки были такому казусу и плели сплетни, словно кружево. Они по секрету передавали друг другу разные заметки; и догадки их, по-видимому, имели вид некоторого правдоподобия. Мадам Клюкенгут, в самом деле, была уж слишком неосторожна и дружеские отношения свои к Пустовцеву простерла до излишней конфиденциальности. Конечно, никто против того не станет спорить, что даме дозволяется больше, чем не-даме: но есть пункты, которые равно не годятся для той и для другой, а особенно, если дама имеет честь быть матерью... Сильно почесывался лоб у доброго Клюкенгута; он ясно видел, что жена его «пошаливает немножко»: но сообразив, что ведь особенного влечения другу к другу они никогда не имели и что в выборе удовольствий они совершенно вольны, снисходительный супруг стал хлопотать лишь о том, чтоб шалость его супруги не слишком выходила из границ светского приличия, и сообразно такому, флегматически немецкому взгляду на вещи, сам же мимовольно помогал врагам своей супружеской чести. И Пустовцев пользовался этим очень хорошо: но легко удавшаяся интрига скоро ему наскучила. Он чаще обыкновенного начал говорить перед самою Клюкенгут о младшей Небеде; более прежнего стал оказывать при всяком случае внимание к Marie. Надо быть

259

В. И. Аскоченский

не женщиной, чтоб не видеть в этом кой-чего отличного от обыкновенных отношений между молодыми людьми разных полов. Софья Кузьминишна ясно видела, что теряет своего поклонника, что она уже наскучила ему, что ей приходится отбивать игру, рискуя поставить огромный ремиз; рассчитав хорошенько, она убедилась, что всякого рода трагические сцены, бывающие в таких случаях, не поведут ни к чему доброму, а пожалуй, еще усилят в Пустовцеве отвращение к ней, и – чего доброго, ославят ее не слишком с выгодной стороны. В силу такого убеждения Софья Кузьминишна сама даже стала содействовать возникающей страсти Пустовцева и с особенным участием выслушивала одобрительные речи его о Marie, искусно выведывая тайные мысли самой девушки о своем лохматом Фобласе. Она из-под руки подсмеивалась над супругом, который, весь отдаваясь ломберу и ералашу, знать не хотел о проделках своей половины; злые языки говорили, что мадам Клюкенгут только замаскировывает свою интригу с Пустовцевым и непременно обремизит девушку; но такое мнение вряд ли основательно, а впрочем, не знаю. Софья Кузьминишна простерла наконец заботливость свою до того, что начала уже намекать Пустовцеву об «Исаие ликуй»; но Пустовцев обыкновенно отражал такие нападения эксцентрическими выходками против брака, чем заметно радовал дальновидную посредницу.

–  Но какая же цель твоего ухаживания? – спрашивала Софья Кузьминишна, сжимая руку Пустовцева.

–  Очень простая: собственное мое удовольствие, – отвечал обыкновенно Пустовцев, пуская кверху дым папироски­.

Глава восьмая

–  Как угодно, дяденька, а белый галстух будет приличней, – говорил Племянничков с видом знатока.

260