Askochensky_V_I_Za_Rus_Svyatuyu

Раздел II. ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ (Проза)

зопил бы против мнимо-постыдной измены внезапно брошенному слову.

Глава четвертая

А между тем мы напрасно так скоро расстались с Онисимом Сергеевичем, не познакомившись с ним поближе. Таких людей со свечей поискать: ибо они уж последние представители отжившего поколения. Наши потомки не найдут уж этих топорно обделанных характеров и, быть может, заподозрят рассказчика в беззаконном преувеличении. А между тем они еще живут и движутся меж нами с своей грубоватой честностью, с своим крепким словом, которое в иную нору пришибет, словно обухом, модного краснобая, с своими ухватками и приемами, от которых не мешает иногда и посторониться, – короче, со всеми особенностями, характеризовавшими наших отцов и дедов.

Онисим Сергеевич Небеда происходил из древнего благородного, русского дома, и если б он, подобно Соломониде Егоровне, занимался поболее своей генеалогией, то без труда мог бы рассказать, как прадеды его заседали в Боярской Думе, как иные из них водили дружины на поле ратное, как пировали за сытными боярскими столами, гнувшимися от тяжести братин, полных русским медом и заморской романеей, и от необъятного груза разнородных яств. Когда порой задевали апатическое его равнодушие к таким воспоминаниям и кто-нибудь, опустясь на дно генеалогического моря, вытаскивал оттуда поросшие мхом осколки родословного своего дерева, Онисим Сергеевич, махнув рукой, обыкновенно говаривал: «А, черт знает что там такое! Вон, пожалуй, и мои предки по истории значатся еще при Василии Темном, да мне-то что от этого? Ни тепло, ни холодно! Русский дворянин да и баста!» Соломонида Егоровна однако ж не жаловала таких рассуждений Онисима Сергеевича, и если ему случалось

191

В. И. Аскоченский

проповедовать при ней подобную ересь, то она старалась всеми силами перебить речь своего супруга и показать слушателям аристократическую древность фамилии Небеды, непременно употребляя в таких случаях личные и притяжательные местоимения в числе множественном: мы, наши и проч. Онисим Сергеевич вставал при этом с своего мягкого кресла и, склонив более обыкновенного голову на сторону и потупив глаза, уходил в кабинет. Зачем он уходил, затем ли, что не любил похвал себе слушать, или оттого, что боялся проговориться как-нибудь во вред аристократическому важничанью своей дражайшей половины, – Бог его знает. Надо заметить, что Соломонида Егоровна, к крайнему своему прискорбию, была вовсе не аристократического происхождения, и говорят, предок ее, не далее как во втором колене, был вольноотпущенным и служил економом или приказчиком у какого-то мелкого барина. А страсть похвастать если не своим, то мужниным достоянием не давала ей покою. Вообще, мы всегда любим громко проповедовать и навязывать себе те похвальные качества, которых в нас или вовсе нет, или есть только в чуть заметных зародышах. Онисим Сергеевич чувствовал это очень хорошо и потому-то крепко не жаловал длинноречивых рассуждений своей супруги.

–  Ну, распустилась со своими красноречиями! – бормотал он с таких случаях. – Ты, матушка, вот что лучше скажи: сколько великие предки-то мои благоприобретенного мне оставили, вот что!

–  А уваженье, Онисим, а почтение? – возражала Соломонида Егоровна.

–  Оно мое, а не предковское!

–  Все ж не сравняют тебя с каким нибудь выскочкой. –  Как же! В почетный угол так тебя и посадит! Нет, матушка, теперь уж люди поумнели, и зато, что отцы да

деды были умны, дураков сынов не уважают.

–  Из чего ж бы после этого и состояла аристократия?

192

Раздел II. ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ (Проза)

–  В Русском царстве, благодаря батюшке Петру, вывелась старинная, пузатая аристократия; а если есть она у нас, то слагается из людей умных, полезных, отличенных Царем-Батюшкой, кто б они такие ни были. Вот те и вся недолга!

Онисим Сергеевич, действительно, не мог в той же мере похвалиться наследственным богатством, в какой досужая генеалогия могла бы насчитать знаменитых его предков. Все состояние его ограничивалось двумя сотнями ревизских душ, которые давали очень мало подспорья своему барину. Благородные раны – памятка двенадцатаго года, честная, долговременная служба обратили на него внимание Правительства, и Онисим Сергеевич, не купаясь, как говорится, в золоте, мог однако ж похвалиться достатком, следствием его скромности и прадедовской бережливости. «Копейка рубль бережет, – говаривал он, – а кому рубль ни по чем, тот сам гроша не стоит». Соломонида Егоровна однако ж и в этом не сходилась с своим супругом. Обязанная поневоле держать строгую экономию, она, в утешенье себе, на словах бросала тысячами

иуспевала разными уловками и пожертвованиями достигать того, что в доме их была видна даже претензия на роскошь, а сама она с детьми одевалась, словно от тысячи душ. Онисим Сергеевич видел все это и в душе благодарил свою сожительницу за такое уменье сводить концы с концами. За то он позволял ей хвастать, сколько душе угодно, и разве уж когда Соломонида Егоровна проврется самым немилосердым образом, он приговаривал: «Хвастливого с богатым не распознаешь».

Онисим Сергеевич знал в свое время и школьную лавку, и «перст указательный» учителя, и скучный карцер,

исиденье на хлебе на воде, и разные другие подстреканья, бывшие в стары-годы неизбежной принадлежностью образования юношества. Школьные воспоминания шевелили иногда заснувшее его воображение, и Онисим Сергеевич с

193

В. И. Аскоченский

увлечением говаривал подчас о прежней методе воспитания, разумеется отдавая ей преимущество пред теперешнею. Он вспоминал наставников своих с их недосягаемой для него ученостью, с их оригинальными привычками и странностями и, будто сбросив с плеч лет сорок, выступал молодцом, декламируя на распеве: «О ты, что в горести напрасно».

–  Черта с два, – заключал декламацию свою Онисим Сергеевич, – напишет теперь кто-нибудь этакую оду! Это не куры-муры, разные амуры какие-нибудь, а самая суть, – да!

В этом отношении Онисим Сергеевич был непреклонный старовер, и собственно изящная словесность, во мнении его, ни на волос не подвинулась вперед со времени Державина и Карамзина. Впрочем, он не вовсе был глух к стиху Пушкина и Жуковского; последнего даже уважал за его баллады, а в Пушкине находил талант и говорил, что он «хорошо описал Онегина». За то все прочие поэты и прозаики решительно не существовали для Онисима Сергеевича. Гоголя он не полюбил, – не приличен, говорит. Впрочем, увидав как-то на сцене «Ревизора», он несколько дней после этого рассказывал своим гостям содержание комедии. Сама Соломонида Егоровна, дама в высшей степени щекотливая на такие вещи, с заметным удовольствием вмешивалась в разговор, наводя своего супруга на некоторые обстоятельства и частности, ускользавшие из памяти его. Онисим Сергеевич никогда однако ж не отделял автора от действующих лиц повести или драмы и с живым участием следил за всяким словом того или другого лица, побранивая подчас довольно крупно, неизвестно, впрочем, кого – автора или выводимого им героя.

–  Вишь он как! Говорит, шуба-то на вас в пятьсот рублей, а жалованья-то, говорит, получаете не Бог знает сколько, да так его и срезал. Хе, хе, хе, хе! А этот городничий-то, когда говорит кварташке: ты, говорит,

194

Раздел II. ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ (Проза)

скажи всем, говорит, что церковь, мол, была построена, да сгорела. Ну, не бестия ли? А Осип-то, Осип! Прерассудительный человек, но только плут большой... Гм, департаментом, говорят, управлять приглашали,– дал бы я тебе, каналье, департамент! Обобрал, мошенник, всех да и уехал, и суда нет на нем. Да и Марья-то Андреевна хороша! Черт знает, что за пакостная баба, тьфу!

Во всем верный правилам чести и долга, всегда равный своему характеру, Онисим Сергеевич однако ж был

ввысшей степени слабым отцом семейства. Чувство инстинктивной любви к детям, расширяясь более и более, охватило все существо его во вред разумному началу правильных к ним отношений. Дело очень естественное! Чем более человек действует под влиянием чувства, тем более ошибок ждет его впереди. Строго надобно разбирать те случаи, где ум может и должен быть советчиком и руководителем и где, без его указания, можно попасть в такую кабалу, что после и не выпутаешься. Поверка в таком разе одна: когда из-за убеждений ума выглядывает гордость и эгоизм, тогда прочь этого советчика; когда же он говорит

впользу известных правил, в духе самоотвержения, тогда его голос не должен быть гласом вопиющего в пустыне.

Онисим Сергеевич, может быть, и сам хорошо это знал, но на деле выходило у него как-то не так. Горячо любимый своими детьми, он готов был служить всем их прихотям и в простительном отцу заблуждении находил, что лучше его дочерей в свете нет. Соломонида Егоровна совершенно соглашалась с этим, прибавляя к тому, что иначе и быть не могло, потому что им хорошо известно, какой он фамилии, и потому что матерью их она – Соломонида Егоровна. Вот насчет сыновей своих Онисим Сергеевич был немножко противного мнения и окончательно расходился

вэтом пункте со своей дражайшей половиной. Истрачивая пропасть денег на их воспитание, он видел, что ребята его выходят как-то... не того и копейку рублем не считают.

195

В. И. Аскоченский

«Впрочем, что ж такое? – думал он в иную пору. – Век на век не приходит. В наше время то было хорошо, а теперь это. Притом молодому человеку непременно надо перебеситься. Подрастет, поумнеет и сам остепенится. Ведь вон посмотрите, какие побеги с первого-то раза дает дерево, – и туда и сюда, а укоренится и пойдет расти, как надо».

Но это софистическое убеждение Онисима Сергеевича сильно поколебалось, когда старший сын его Виталий, не успев еще забыть кадетских привычек и тетрадок, на пути к месту службы изволил влюбиться в какую-то Лизаньку Кацавейкину и по первой же почте послал к отцу горячее, как только могут писать прапорщики да поэты, письмо с настойчивым требованием его благословения, грозя в противном случае застрелиться чуть ли не десять раз сряду. Испугался бедный Онисим Сергеевич: рассудок говорил ему, что девятнадцатилетний прапорщик окончательно пропал, свильнув с служебной дороги на проселочную тропу женитьбы. Сгоряча он назвал его дураком, молокососом и разбранил так, как только у Шекспира ругаются короли да принцессы, и тотчас же бросился к перу писать ответное послание: но за первой же строкой приставил палец ко лбу и задумался.

–  А чего доброго, – пробормотал он про себя. – Ведь черт его знает! Ну, как в самом деле застрелится! Ведь он у меня такой решительный. Раз как-то не захотел выучить урока из географии, – уж как я ни бился, и просил, и грозил, и на колени ставил, и обеда лишил, – ничто не помогло. Так-таки германские владения и остались невы­ ученными. Уж, стало быть, выдастся такой характер! По дедушке, значит, пошел.

Сильно заговорило в Онисиме Сергеиче привычное чувство безотчетной любви к детям. Встрепенувшийся было рассудок, как сокол, с которого сняли колпачок в неизвестной ему комнате, слетел с своего места, забился в уголок и притих под шумный говор взбунтовавшегося

196

Раздел II. ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ (Проза)

чувства. Весь растерявшись, Онисим Сергеевич обратился за советом к Соломониде Егоровне; а этого только и не доставало, чтоб напугать бедного Онисима Сергеевича. У Соломониды Егоровны на этот счет никогда не бывало нерешительности. Она всякий поступок своего детища привыкла считать «благородным», хотя бы ее детище ухватило только пуделя за хвост. Соломонида Егоровна, как дважды два, доказала своему супругу, что Виталий уж офицер, следовательно не мальчик, что он благородной фамилии, следовательно, не позволит себе никакого неблагородного пассажа, что он развивался очень быстро, следовательно,нечемуудивляться,еслионтеперьрешился «избрать себе подругу жизни», что она – Соломонида Егоровна – и в Москве, и в Петербурге слышала про фамилию Кацавейкиных, следовательно он никак не мог ошибиться

ввыборе, и что, вероятно, он познакомился «с владычицей своего сердца» где-нибудь на аристократическом бале, а пожалуй, даже и при Дворе, где, как известно, бывают и кадеты. На возражение Онисима Сергеевича, что Виталий нашел Кацавейкину не в Петербурге и не в Москве, а в Орле, – Соломонида Егоровна сказала, что это ничего не значит, что он непременно знал петербургских Кацавейкиных и что только поэтому познакомился он и с орловскими Кацавейкиными. Против сомнения Онисима Сергеевича насчет состояния невесты Соломонида Егоровна сказала, что она непременно должна быть богата, иначе родители не посмели бы и думать входить в родство с таким домом, как «ихний», сильно покрутил головой Онисим Сергеевич на такое убеждение своей супруги: но всячески он уже был сбит с крепкой позиции решительной атакой Соломониды Егоровны; оставалась слабейшая. В красноречивых выражениях изложила она Онисиму Сергеевичу несчастие потерять сына, подающего блестящие надежды, и еще

вцвете юных лет, и еще по случаю, от которого, может быть, зависит его счастье, и еще так нежно обнимающего

197

В. И. Аскоченский

колени своих родителей. Она завершила речь свою обильными слезами, к которым Елена Онисимовна присоединила и свои собственные, – и дело Виталия было выиграно. Онисим Сергеич с следующей же почтой послал жениху богатую икону, наказав ему тотчас же после брака отслужить молебен Гурию, Самону и Авиву.

–  А все-таки глупо! – твердил он, отправив посылку на почту и расхаживая большими шагами в своем кабинете. – И сто и тысячу раз скажу, что глупо, глупо, глупо! Вот посмотрите, чем это кончится; уж я знаю!.. Застрелюсь, говорит, – и врет, не застрелился бы. А впрочем, кто его знает? Ведь он у меня такой решительный. Раз из географии... Эх, ты Господи Боже мой! Сглуповал, совсем-таки сглуповал! Теперь уж не поправишь.

И точно, не поправишь. Жена не сапог, говорит пословица, наденешь – не скинешь. А кончилось, действительно, скверно. Уж не говоря о том, что Кацавейкины были, что называется, голь перекатная и сами рассчитывали на то, чего так положительно ожидала Соломонида Егоровна, – молодой человек, нагрузив страннический экипаж свой женою, горничной и другим тряпьем, необходимым для семейного счастия, встретил на службе разные неприятности. Уж первое появление его к полковнику дало ему порядочный щелчок.

–  Так это вы женились на дороге? – спросил старый холостяк, флегматически осматривая щедушненькую фигурку юного супруга.

–  Так точно, полковник, – отвечал он, слегка покраснев. –  Вы?

Юный супруг ничего уж не отвечал на это. –  А родители у вас есть?

–  Есть, полковник.

–  Должно быть, только матушка. –  Есть и отец, полковник.

–  И отец есть? Это удивительно! И благословили вас?

198

Раздел II. ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ (Проза)

–  Благословили, – сказал юный супруг, сердито тряхнув кудрявою головкой.

–  А что это у вас за прическа такая, господин новый супруг? Вы в ней походите на девочку.

–  Полковник...

–  Сколько вам лет, господин прапорщик? –  Двадцать третий.

–  Что?

–  Двадцать третий, полковник.

–  А, вы еще лгать приучаетесь! Нехорошо, юный супруг! По формуляру вам значится… сколько там? – спросил старый холостяк полкового адъютанта, стоявшего в стороне и улыбавшегося как-то предательски.

–  Девятнадцать.

–  А, видите? Ну, извольте ж идти, юный супруг, остригитесь, как должно, да приучайтесь к службе, господин юный супруг.

И пошел Виталий по всему полку слыть под курсивным прозвищем юного супруга. И сердился, и ссорился, и бранился он за это с товарищами, но выходило еще хуже. Известно, кто чем больше сердится на остроты и насмешки, тем больше они сыплются на него. Ухаживанье за молоденькою прапорщицей, которая тоже скоро оценила юность своего супруга и поэтому не оставалась невнимательною к искательствам усатых капитанов и щеголеймайоров; она даже позволяла себе в супружеской беседе смеяться над ребяческой ревностью своего Вити. Скудость прапорщичьего жалованья и уютность квартиры, отводимой, по положению, одинокой звездочке безусого Марса, все это требовало беспрестанных хлопот, и юный супруг, опустив крылья «желаний и надежд», смиренно стал обращаться к своим родителям с покорнейшими просьбами то о каком-нибудь совете, то об утешении, причем более надлежащего распространялся о своих критических обстоятельствах и о гонении рока. Служба пошла как-то

199

В. И. Аскоченский

дурно: ссора с полковым адъютантом, чуть не кончившаяся дуэлью, сделала и полковника неблагосклонным к юному супругу; а тут еще Бог послал дочку, к которой понадобились мамки да няньки, – все это заставило Виталия взять отставку. Невступно двадцати двух лет от роду, он уже кончил военную карьеру и, не поймав ни Кошута, ни Бема, занял, по ходатайству отца, где-то место помощника станового пристава и стал преследовать маленьких воришек, почтительно кланяясь большим ворам.

Больно и обидно было Онисиму Сергеевичу такое оскорбление его нежной, хоть и не совсем разумной любви к детям. Сама Соломонида Егоровна на первых порах не осмеливалась соваться с своими убеждениями и утешениями, когда Онисим Сергеевич жаловался на неблагодарность и бесчувственность детей. Лишь изредка позволяла она себе сказать какую-нибудь великолепную сентенцию о жестокости судьбы, всегда преследующей людей достойных, или о твердом перенесении несчастий. Через несколько однако ж времени, когда первое неприятное впечатление ослабело, Соломонида Егоровна заговорила уже смелее и даже сказала однажды, что должность станового отнюдь не унижает Виталия и всей их фамилии, потому что вон, дескать, и король французский Филипп был както деревенским учителем.

Но ни Онисим Сергеевич, ни Соломонида Егоровна не взяли в толк того, что в этом деле они виноваты больше, чем кто-либо другой. Уж так устроена природа человеческая. Себя обвинить – Боже сохрани! Уж если не на кого, то мы на судьбу свалим.

Пример старшего сына плохо однако ж вразумил Онисима Сергеевича. Жорж готовил ему еще большие неприятности. Назойливость и нахальство развивались в нем не по летам; а добрая маменька уверяла слабого папеньку, что Жорж их понимает себя очень хорошо, что он чрезвычайно почтителен и слушается каждого ее слова.

200