Askochensky_V_I_Za_Rus_Svyatuyu

Раздел I. ЦЕРКОВНО-ИСТОРИЧЕСКИЕ СОЧИНЕНИЯ

Церковной Словесности вдруг ожила небывалой жизнию. Предшественники его трудились, можно сказать, только над приготовлением материалов для образования науки: но самая наука все еще робко и несмело уклонялась от проторенной дороги, по которой шли иноземные проповедники. Самое строение гомилетических произведений подчинялось мертвым формулам старинной реторики, парализовавшим проявления мыслящего ума и животрепещущего чувства. Все это надо было пересотворить, переделать, – и Амфитеатров не убоялся такой трудной и громадной работы. Со свежими, еще не потраченными силами принялся он за дело, и – надо было слышать это живое, энергическое слово, исходившее из уст молодого наставника! Не мудрствуя лукаво, не прибегая к ложной экзальтации, не убирая речи своей пустыми, а потому и звонкими фразами, Амфитеатров заговорил просто: но какая бывала бездна мысли и чувства в этой простоте! Нечего и говорить о том, когда он увлекался чем-либо из своей науки. Перед слушателями являлся тогда оратор, у которого всякое слово – молния, всякая заметка вынута из души и идет прямо в душу.

Таким образом, первый шаг к преобразованию науки был сделан; в аудитории слышался уже голос не раболепного подражателя иностранным образцам, а строгого судии красноречия, оглашавшего церковные кафедры. Но на пути к задуманному Амфитеатровым преобразованию гомилетического дела стояли Правила церковного красноречия, составленные неискусно, неприменительно к делу, наполненные примерами и образцами несродного нам западного красноречия. Амфитеатров сразу отбросил их и пошел новою, им самим проложенною дорогой. Он открыл глаза своих слушателей на прославленных Фенелонов [2], Массильонов [3], Бурдалу [4], Флешье [5] и прочие знаменитости западного красноречия; он указал их недостатки, их хвастливую плодовитость, их ложную аффектацию;

121

В. И. Аскоченский

он первый откровенно сказал слово правды, что русскому проповеднику не к лицу французское многоглаголание, немецкий сухой анализ и английский эмпиризм. Он положил перед понятливыми своими слушателями бессмертные творения Златоуста, Василия Великого, Афанасия, Григория и научил живо и действенно, благотворно

испасительно вещать слово Божие. Забыть нельзя того искреннего одушевления, с каким Амфитеатров объяснял бывало слезоточивые беседы св. Ефрема Сирина или простую, бесхитростную, но полную вышнего помазания речь св. Димитрия Ростовского! «Вот где, – восклицал он, – родное наше красноречие! Вот у кого учитесь писать! А французы и немцы нам не годятся!»

Но не одною кафедрою занят был Амфитеатров в первые годы своего профессорства. Это была пора какогото брожения мыслей, еще неустановившегося стремления к одной, свыше определенной цели. Амфитеатрову хотелось вписаться в число литераторов, и он пробовал себя во всех родах словесности; начинал повести, писал драмы, набрасывал нравоописательные этюды: но все это было толькопробоюпера.Повестиеговыходилибезсодержания

ибез характеров; драмы без движения и жизни; в нраво­ описаниях заметна была только горечь человека, который судил об обществе по понятиям, высиженным в кабинете

ине поверенным житейской практикой. С детства чуждый свету и его призрачным явлениям, никогда не попадавший в водоворот страстей и дел человеческих, не видевший жизни, по выражению Гоголя, «со всей ее беззвучной трескотней», не изостривший своего взгляда в науке выпытывания, Амфитеатров был не в силах выставить перед собою все тонкие, неуловимые, почти невидимые черты сновавших пред очами его оригиналов. Проводя по черной ткани деятельности человеческой золотую нить чистой, евангельской нравственности, он не мог заткать ее так, чтоб она вошла в основу ткани и не выдавалась углом или

122

Раздел I. ЦЕРКОВНО-ИСТОРИЧЕСКИЕ СОЧИНЕНИЯ

кривой линией. Как видно, он и сам это чувствовал: ибо тотчас же покидал работу, как скоро создание его воплощалось в слово и явления, не соответствовавшие носимому в душе идеалу. Целые кипы таких начатых и недоконченных изделий остались после Амфитеатрова, несмотря на то, что, конечно, большая часть их предана была самим автором огню. Нет, не на том поприще суждено было ему приобрести справедливую известность!

В1835 году Амфитеатров возведен был в звание экстраорд. профессора и продолжал неослабно действовать

впользу своей, им самим созданной науки. «Ты, – писал он в эту пору к одному из двоюродных своих братьев, – ты когда-то писал мне, что имеешь охоту читать мои лекции; они не готовы и, вероятно, не скоро будут готовы; если есть

вних что-нибудь дельное, в чем я однако ж сомневаюсь, то это дельное существует пока в отрывках и для тебя нелюбопытно. Между тем я спешу и крайне сам желаю к сентябрю первую часть моей Гомилетики кончить как-нибудь. Вторую отлагаю на другой год настоящего учебного курса. Когда есть у тебя охота и любовь ко мне, молись, чтобы Господь милосердый укреплял нас с тобою».

Вэту же пору, по случаю кончины ордин. профессора Всеобщей словесности Я. И. Крышинского, поручено было академическим правлением Амфитеатрову занять кафед­ ру покойного. Все увидели тогда, как многообъемлющи его сведения, как свеж и своероден взгляд его на предметы, для которых на всех почти кафедрах установлены и опробованы известные понятия, ставшие от долгого употребления истертыми и лишившимися своей силы и жизни. Всегда верный принятому умом и усвоенному сердцем истинному началу разумной деятельности человекакак существа, созданного по образу и по подобию Божию, Амфитеатров, при всей глубине своих выводов и заключений, всеми силами старался быть всегда ясным и точным; он нигде не гонялся за красотою выражения, отнюдь не при-

123

В. И. Аскоченский

бегал к натянутым воззваниям и весьма подозрительным экстазам; если где и когда воодушевлялась речь его, то это у него выходило так просто, так естественно, что иначе как будто и быть не могло; среди своих слушателей он бывал точно друг и отец среди семейства: он говорил все, что знал, говорил как можно сокращеннее, чтоб студент не выходил из аудитории с головой, набитой балластом громких выражений, пышных фраз и плохо применимых к делу сентенций. Доверие и любовь к понятливым своим слушателям были источником той искренности, которою печатлеются все его уроки; не стыдился он признаться в том, чего не знает; «не бодрился, – по замечанию Гоголя, – разговаривая с древними писателями запросто»; не навязывал себе вещей, которые не были усвоены им сознательно: но за то уж что положил он в своем уме, то доказывал крепко и шагу не уступал ни перед каким возражением. Когда, по принятому в академии обычаю, студент поднимался и выражал несогласие свое с каким-нибудь положением профессора, Амфитеатров, наклонив несколько голову, спокойно выслушивал его до конца, и тогда уж начинал по пунктам разбирать предложенное ему возражение, – но все это снисходительно, скромно, даже весело, точь-в-точь, как бывает в дружеской, откровенной беседе.

Амфитеатров знал и любил нашу отечественную литературу, как знают и любят ее очень и очень многие. Его суждения о современных представителях нашей словесности всегда отличались своеродностию взгляда, твердостию и часто резкостию приговора. Не безызвестно ему было, что молодые слушатели его, увлекаемые общим потоком литературных убеждений, не всегда соглашаются с ним, – несмотря на это, он умел доводить их до того, что они поневоле заподозревали в непрочности и неискренности пристрастие свое к какому-либо из знаменитых наших писателей. Всякая заметка его по сему предмету была следствием долговременного и глубокого размыш-

124

Раздел I. ЦЕРКОВНО-ИСТОРИЧЕСКИЕ СОЧИНЕНИЯ

ления, и оттого под сокрушительным приговором его не раз падали кумиры прославленных корифеев нашей литературы. Время довольно уже и теперь оправдало верность предсказательных заметок Амфитеатрова и продолжает еще оправдывать, к изумлению тех, которые тогда не хотели ему верить. Многие литературные знаменитости уже развенчаны, иные едва держатся на своих подмостках и того гляди – рухнут.

Решившись остаться навсегда в духовном звании и исключительно посвятив себя науке в обширном смысле сего слова, он отказался от получения светских чинов и отличий, и потому сам иногда становился на месте тех молодых проповедников слова, которых воспитывал он в духе премудрости и страха Божия. Это бывал праздник для всех знавших и почитавших талант Якова Косьмича. Киевляне по справедливости могут сказать с самодовольством, что они счастливее других, ибо имели у себя Леванду [6], Иннокентия и Амфитеатрова. Действительно, всякое поучение его до того бывало живо, свежо и как бы вынутоизсредылюдей,волнуемыхмолвоюжитейскихпопечений, что в иную пору заподозришь проповедника: не подслушал ли он твоих заветных мыслей, не был ли тайным свидетелем такого дела, за которое сам теперь стыдишься, томясь поздним, но уже бесплодным раскаянием? Самые даже отвлеченные истины христианского догматословия Амфитеатров умел так приближать к понятию каждого, что нельзя было их не чувствовать, не видеть, не осязать. Какой бы предмет ни подпал под его животворящую кисть, хоть бы то самый обыкновенный, часто встречаемый, Амфитеатров придавал ему такой колорит, извлекал из него такие нравственные уроки, что невольно останавливался слушатель, пораженный простотою и естественностью выводов, и тайно спрашивал себя: отчего же ему самому ни разу не пришла в голову такая прямая и сама собою из предмета вытекающая мысль? В самом

125

В. И. Аскоченский

даже произношении бесед и поучений Амфитеатров имел свои особенности. Просто, даже как бы неловко выходит он бывало на кафедру церковную, начинает, по-видимому, без одушевления: но чем дальше, тем прикованней к проповеднику становится внимание слушателя, тем обильнее пошло в душу его животворное слово. Вы слушаете его не с той горделивой осанкой, которую невольно придает вам красноречивый оратор, не с выражением критицизма, даже не с готовою на устах похвалою, – нет, при сказывании Амфитеатровым поучения никто бывало духу не переведет, с похвалою некогда собраться. Он сполна завладел вами и уж не выпустит вас из рук до последних, заключительных слов своих: «Ему же слава во веки веков, аминь». Но вот уже нет властителя ваших дум благочестивых; он сошел с кафедры так же просто, так же, если хотите, неловко; вы проводили его благодарными очами и уже забыли личность проповедника: с вами осталось только живое, поражающее слово его, и вы осязательно чувствуете, как глубоко и благотворно пошло оно в душу вашу.

Заметим здесь, что гомилетические произведения Амфитеатрова, относящиеся к эпохе его молодости, значительно разнятся от тех, которые писал он уж в пору зрелого мужества. Обладая счастливым даром обнимать предмет поучения разом, всеми способностями души своей, он в первые годы своего проповедничества позволял себе иногда уноситься в область фантазии и некоторого мистицизма. Чуден, невыразимо – обаятелен был мир видений, открываемый вдохновенным служителем евангельской истины! Теперь уже нет этих поучений и бесед: ибо Амфитеатров, по мере того как возрастал и укреплялся в священном деле проповедания слова Божия, сам истреблял большую часть своих творений, а выпросить их для переписки почти не было никакой возможности. «Читай Димитрия Ростовского, читай св. Златоуста, – что тебе мои проповеди!» – так, бывало, отвечал он иному не-

126

Раздел I. ЦЕРКОВНО-ИСТОРИЧЕСКИЕ СОЧИНЕНИЯ

отступному почитателю его проповеднического таланта. В другом периоде своего проповедничества он является уже более серьезным испытателем таин науки христианской и уже нисколько не дает воли ни фантазии, ни даже особенно сильному и тревожному чувству. Ровнее и спокойнее идет речь его, переводимая то из сердца в ум, то из ума в сердце. Для мира явлений, видимых долу, более нуждающихся в просветлении их светом истины, он покинул ту область, в которой так привольно и усладительно носилась душа его, в первые годы разумно-сознательной своей деятельности.

В 1837 году начал выходить духовный журнал при киевской академии: Воскресное чтение. В первый раз Амфитеатров увидел здесь в печати произведения пера своего. Но не вдруг выступил он с самобытными творениями. Как бы не доверяя себе, он обратился к св. Димитрию Ростовскому и поместил в двух первых номерах означенного журнала два поучения сего святителя в сокращенном виде. Можно подумать, что Амфитеатров положил его перед собою как образец для своих оригинальных произведений, как указатель, в каком духе и настроении станет писать и он для журнала как один из главнейших и деятельнейших его сотрудников. Первою оригинальною статьею Якова Косьмича в «Воскресном чтении» была Лилия – это восхитительнейшее произведение яснозрящего ума, во всем созерцающего благость и премудрость Создателя. Вслед за тем беспрестанно начали появляться статьи Амфитеатрова­ , и хотя в означенном журнале не принято обыкновение выставлять имя автора: но всякий, кто сколько-нибудь ознакомился с манерою и слогом Амфитеатрова, – с первой же строки мог угадать его сочинение. Необыкновенная живость картин, сила, потрясающая сердце, редкая умилительность и естественность, не чуждая некоторого юмора, – вот отличительные черты статей Амфитеатрова. Все подавало ему тему для нази-

127

В. И. Аскоченский

дательных размышлений: характер книг богослужных, Свящ. История и благочестивые предания, перемены года, естественные явления в природе, даже самые обыкновенные действия человеческие озаряемы были небывалым светом и возводились христиански-художественным пером его в перл создания. Особенно увлекательны и в высшей степени утешительны были мудрые беседы его, подобные, например, Беседе священника с прихожанином, у которого сын распутный; Беседе о сиротстве или Беседе священника с бедною вдовою, оставшеюся с сыном. Кажется, слышишь голос отца, соболезнующего о твоей невознаградимой потере; чуешь сердцем утешение друга, для которого твоя скорбь стала его скорбью, твоя беда – его бедою, горькая слеза ощутительно растворяется успокоительной сладостью. «Хроника и жизнь» – статья, напечатанная в № 46 за XI год журнала, – была последнею статьею Амфитеатрова, появившеюся при жизни автора.

Появление«Маяка»вызвалонашегоученогонановую литературную деятельность. Умное, строго-христианское и честно-русское направление этого журнала возбудило во всех благонамеренных людях живое участие; по просьбе издателя, Амфитеатров согласился поступить в число его сотрудников. Не считая, впрочем, себя ни беллетристом, ни присяжным литератором, он начал помещать в смеси «Маяка» небольшие статейки, заимствуемые из простонародного быта, под названием Простоволосые. Наконец, в 1844году появилась в этом журнале большая повесть: Лева Долина, подписанная так: писал Афанасий Иванов, само-

видец. Кто такой этот Афанасий Иванов? – спрашивали литературные аристократы, изумленные высоким талантом неизвестного киевлянина, глубокой и многосторонней наблюдательностью, добротою, живостью и какою-то наивностью чувства, силою воображения и необыкновенною меткостью и картинностью рассказа. Тогда еще преследовали эту речь, которая в таком совершенстве явилась по-

128

Раздел I. ЦЕРКОВНО-ИСТОРИЧЕСКИЕ СОЧИНЕНИЯ

сле в рассказах Григоровича и Тургенева; тогда этот язык некоторые журналы, без милосердия наводнявшие нашу литературу иноземными фразами и дикими оборотами речи, называли «мужицким»: но публика не всегда слушается журнальных говорунов, не всегда подчиняется литературному их деспотизму. Неизвестный Афанасий Иванов заинтересовал собою всех; в литературных кружках образовались партии и, как водится, одни до небес превозносили, другие отзывались с пренебрежением об этом оригинальном произведении Амфитеатрова.

Канва повести Лева Долина очень проста, и узоры, вышитые по этой канве, вовсе не вычурны. Простой, русский мужичок полюбил девушку, а девушка полюбила его. Как водится в романах и в жизни действительной, встречаются препятствия, которые доводят бедного Леву до петли или, по крайней мере, до решительного намерения повеситься. Впрочем, все кончается благополучно. Лева женится на своей Наташе, становится отцом, и – повести конец.

Что может быть проще и даже, если угодно, пошлее этогопредмета?Любовьужетакустарела;чувствавлюбленных, сто тысяч раз описанные во всевозможных романах, повестях и поэмах на всевозможных языках и наречиях, до того износились, что написать что-нибудь занимательное по этой части без обстановки другими, более эффектными происшествиями, почти невозможно: но тут-то и виден художнический талант автора Левы Долины. У него русское сердце сказалось всей широтой любви, чистой, неиспорченной; у него сказалась воля со всей своей борьбой и колебанием между добром и злом, между законностью священных обязанностей и мятежностью общего всем эгоизма; у него русский ум явился со всей своей сметливостью и досужеством, со всеми, наконец, заблуждениями и предрассудками, словом: «здесь русский дух, здесь Русью пахнет».

Но, не увлекаясь пристрастием, скажем, что Амфитеатров в своих светски-литературных рассказах, от-

129

В. И. Аскоченский

личаясь неподражаемым искусством чисто русского, искреннего слова, – в очертании характеров далеко неточен и нетверд. В этом разе с автором Левы Долины случилось то же, что и с народным нашим поэтом Кольцовым. Пока они не выступают из знакомой и понятной им сферы, до тех пор изображения их живы и увлекательны, а только шаг из этого круга – все становится бледным, неестественным, неправдоподобным.

Кроме прямых своих обязанностей по профессорской кафедре, Амфитеатров был одним из главных сотрудников по составлению Сборника поучений для простого народа. Но окончательная отделка уроков по классу церковного красноречия была в это время предметом серьезных его дум и занятий. Первая часть Гомилетики давно уже была представлена им в духовно-учебное управление, и наконец в 1846 году вышли в свет в двух томах Чтения его о Церковной словесности или Гомилетика. Весь учено-

литературный мир встретил похвалами и радостными приветствиями это превосходное произведение глубоконаблюдательного ума, многосторонней учености и долголетнего опыта. Все наши отечественные журналы, редко согласные между собою в оценке известного сочинения, в настоящем случае единодушно отдали должную справедливость автору Гомилетики. Лестные отзывы просвещеннейших мужей и опытнейших в деле проповедания слова Божия пастырей Церкви сыпались на Амфитеатрова со всех сторон. Действительно, ни прежде, ни после в нашей литературе не являлось ничего подобного. Как классическая книга, Гомилетика Амфитеатрова заслуживает полнейшее уважение: но и кроме того она должна занять почетнейшее место у всякого любителя истинно русского, православного просвещения. Как мелки и жалки подле этого высокого руководства кажутся все прославленные творения западных ораторов! Поверяемые строгим критериумом великих светил Церкви Вселенской, самые пыш-

130