Askochensky_V_I_Za_Rus_Svyatuyu

Раздел II. ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ (Проза)

подражания своей мамаше называет его генерал-басом, а он просто поручик-бас. Кто их разберет в самом деле!

А между тем артисты делали-таки свое дело. Они отваляли еще один квартет, за которым крепко сердилась виолончель, обвиняя собратов своих в несоблюдении такта. Виолончель поминутно кивала головой, стучала обеими ногами и нарезывала смычком с каким-то особенным ожесточением. Затем господин в очках пропел весьма громогласно сцену из «Жизнь за Царя» и разохотил этим другого господина без очков прокричать арию из Монтекки и Капулетти, где бедный италианский язык тоже кричал от нестерпимой пытки. Племянничков несколько раз подходил к фортепьяну, пробовал клавиши, взял даже голосом несколько нот в ожидании, авось либо кто-нибудь попросит и его отличиться в свою очередь: но охотников не явилось, и Племянничков не пел. Капачини... да ну их совсем! тут дело не об них. Послушаем-ка лучше, о чем это разговаривает Софьин с Соломонидой Егоровной.

–  Очень, очень вам благодарна, мусье Софьин, – говорила Соломонида Егоровна голосом упрека.

–  Как прикажете понимать ваши слова? – спрашивал изумленный Софьин.

–  Кажется, я говорю по-русски.

–  Но и по-русски говоря, можно давать двоякий смысл своим словам.

–  У меня один смысл, как и у всякого! – резко отвечала Соломонида Егоровна и стала смотреть в противную сторону.

–  Что это такое? – думал Софьин. – Надеюсь, Соломомонида Егоровна, что вы не оставите меня в таком неприятном недоумении, – сказал он.

–  Почему ж неприятном?

–  Вы, кажется, сбираетесь делать мне какие-то выговоры, тогда как я вовсе не понимаю, чем заслужил их.

221

В. И. Аскоченский

–  Чем, еще спрашиваете, чем!

–  Будьте ж так добры, укажите, чем я виноват?

–  Как же вы не замечаете, мусье Софьин, – тихо сказала Соломонида Егоровна, дружелюбно наклонясь к нему, – что на вас все обращают внимание?

–  На меня?

–  На вас, когда вы изволите разговаривать с Marie. –  Так что ж такое?

–  Вы не ребенок и должны это понимать.

–  Потому-тояиненахожутутничегостранногоиуди- вительного, что я не ребенок и даже не осмнадцатилетний юноша, а человек, имеющий и по летам моим, и по званию и, наконец, по моим обстоятельствам некоторое право на большую против других короткость с такой молоденькой девицей, как дочь ваша. По крайней мере я так понимаю.

–  Вы, может быть; но другие могут подумать другое. –  Что ж они могут подумать? – «С ума сошла баба!» –

сказал про себя Софьин.

–  Оставимте это. Только, пожалуйста, не разговаривайте так часто и так много с Marie.

–  Соломонида Егоровна! – сказал Софьин обиженным тоном. – Я нахожу себя вынужденным предупредить вас...

–  Владимир Петрович! – громко сказал Племянничков, подходя к нему с Еленой. – Вы знаете генерал-бас?

–  Очень мало, – отрывисто отвечал Софьин. –  А что, не говорил я, Елена Онисимовна?

–  Как же это вы сочинять можете? – спросила Елена. –  Кто это вам сказал? я не сочиняю.

–  Рассказывайте! Не сочиняет! – подхватил Племянничков. – А вот это... как оно... вроде «Гром победы раздавайся»...

Соломонида Егоровна встала и вышла из залы.

–  Какие вы, Федор Степаныч! – с неудовольствием сказал Софьин. – Не верьте ему, Елена Онисимовна, – прибавил он, принужденно улыбаясь.

222

Раздел II. ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ (Проза)

–  Вот еще, не верьте! А «Прощание с землею», что любила покойница, а «Не весна тогда», а «Кукушка», а...

–  Ах, сделайте для меня одолжение, – сказала Елена, – пропойте «Прощание с землею»! Должно быть, прехорошенький романс.

–  Премиленький! – подтвердил Племянничков.

–  Да кто ж вам сказал, что он мой? – сказал Софьин, обращаясь к Племянничкову.

–  А чей же?

–  Шуберта, – с досадой отвечал Софьин.

–  Да, точно Шуберта, точно, точно; там только слова ваши.

–  Однако ж споете?

–  Споет, непременно споет! за это уж я берусь! – подхватил Племянничков.

Владимир Петрович поморщился от досады.

–  Извините, Елена Онисимовна, не теперь, а когданибудь в другое время.

–  Даете слово? –  Даю.

Племянничков и Елена отошли. Софьин стал отыскивать по окнам свою шляпу.

–  Куда-куда? – завопил Онисим Сергеевич, показавшись из кабинета.

–  Что-то нездоровится, Онисим Сергеевич.

–  Пустяки! что там у вас? Выпейте березовки. Вот я сейчас... Только с аптеками не связывайтесь; будь оне прóкляты! Начинивают нас всякими гадостями да порошками, будто мы мелкокостная немецкая натура. Полноте ж! Поставьте шляпу-то! Маша, не пускай Владимира Петровича!

–  Онисим Сергеевич! – громко крикнула Соломонида Егоровна.

–  Ну, что тебе?

Соломонида Егоровна, сидевшая в кресле, притянула его к себе за петлю фрака и стала говорить что-то шепотом.

223

В. И. Аскоченский

Онисим Сергеевич, согнувшись в дугу, слушал, поглядывая исподлобья в сторону.

–  Глупости! – сказал он потом, отводя руку жены. – Черт знает что такое лезет тебе в голову! Пусти-ка, мне некогда. Там ждать будут.

И Онисим Сергеевич проворно пошел в кабинет к оставленному им карточному столику.

–  Маша! – сказал он, проходя мимо ее, – говорю, не пускай Владимира Петровича.

Marie взглянула на мать: но Соломонида Егоровна сидела, отворотясь. Делать нечего: приказание папеньки должно было исполнить без согласия маменьки. Marie подошла к Софьину.

–  Куда вы, Владимир Петрович? –  Что мне сказать вам?

–  Ничего, – проговорила она быстро – я все знаю; будемте ходить.

Софьин, наклонив голову и заложив руки за спину, пошел рядом с Marie. За ними неутомимо следил подозрительный глаз Соломониды Егоровны, а в гостиной две барыни – обе страшные сплетницы, – перекинувшись знаменательным взглядом, подвинулись одна к другой поближе и вступили, как заметно, в горячий спор, взглядывая по временам в залу через растворенные двери.

–  Не глядите таким Байроном, – сказала Marie, не поворотив головы.

Владимир засмеялся.

–  Вот этак лучше, – сказала Marie. – Однако позвольте узнать, что вы нашли смешного в моих словах?

–  В ваших словах ничего нет смешного: но мое теперешнее положение крайне смешно.

–  Почему так?

–  Долго объяснять. –  До ужина кончим. –  Не стоит.

224

Раздел II. ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ (Проза)

–  Вы невежливы. –  Согласен.

–  Я вас прошу.

–  А если я откажу? –  Мне?

–  А почему ж не вам? Почему ж другому кому-нибудь я могу отказать, а вам нет?

–  Потому, что другому кому-нибудь ничего за вас не досталось, а мне досталось.

–  Марья Онисимовна! Вы самое милое, невинное дитя! – смеясь, сказал Софьин.

–  Ого! да вы, милостивый государь, еще и дерзки!

–  Если только чистая, святая правда в глазах ваших может быть дерзостью...

–  И ваших комплиментов и названия дитятей я не принимаю на свой счет.

–  Как вам угодно.

Они продолжали ходить молча. Через минуту Софьин опять засмеялся.

–  Послушайте, Владимир Петрович, это уж досадно! Что вы тут находите смешного?

–  Не обижайтесь, Марья Онисимовна. Я смеюсь про себя и над собой.

–  При даме-то, господин кавалер? –  При даме.

–  Хорошо это?

–  Очень хорошо. Без этой дамы я не припомнил бы давно забытого.

–  Значит, забытое вами так смешно? –  Оно не было смешно в свою пору. –  А теперь?

–  А теперь, когда голова моя поседела, когда я давно уж начал считать себе четвертый десяток лет, оно действительно смешно.

225

В. И. Аскоченский

Marie села. Софьин остановился против нее. –  А вы отчего ж не садитесь?

–  Марья Онисимовна! Мне жаль вас. –  Э, семь бед – один ответ! Садитесь.

Софьин сел. С минуту они молчали. Соломонида Егоровна, наблюдавшая за ними, нетерпеливо встала и поспешно пошла в кабинет.

–  Скажите, что вам за охота прикидываться стариком? – сказала Marie.

–  Стариком я не прикидываюсь, но и молодым себя не называю.

–  Есть старше вас. –  Что ж из этого?

–  Из этого... то, что вы сегодня несносны!

Владимир Петрович засмеялся. Marie вскочила с кресла и отошла прочь.

–  Ну, где ж они вместе? – сказал Онисим Сергеевич, выходя из кабинета с Соломонидой Егоровной. – Эка, бабе-то не сидится! Да что они дрались, что ль, аль обнимались?­

–  Фу, Онисим, ты ужас какой mauvais genre! – сказала Соломонида Егоровна, опередив его и направляясь к оставленному ею креслу.

–  Ну, что, Владимир Петрович, – говорил Небеда, подходя к нему, – уговорила вас Маша?

–  Об этом, кажется, у нас и речи не было. –  О чем же вы толковали с ней?

«Да что они меня сегодня пытают!» – подумал Софьин. – Признаться, Онисим Сергеевич, – сказал он, – я не могу отдать вам отчета в этом. Впрочем, можете сами вообразить, о чем может говорить пожилой, почти седоголовый мужчина с молоденькой девочкой.

–  Эге! Вот уж этого не говорите! Неравно подслушает Маша, даст она вам девочку! Ну, а боль ваша прошла?

226

Раздел II. ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ (Проза)

–  Да, как будто полегче, – проговорил Софьин сквозь зубы.

–  А на ночь, говорю вами, выпейте березовки – как рукой снимет.

–  Онисим Сергеевич! – послышался из кабинета голос Пустовцева.

–  Сейчас, сейчас! – крикнул Небеда. – Смотрите ж, не уходите; сиракузского выпьем.

Выпили и сиракузского, поужинали артистически и обременили карманы свои билетами на будущий концерт длинноволосого артиста.

Конец музыкальному вечеру Онисима Сергеевича. Долго еще светился огонек в одинокой квартире Со-

фьина. Наклонив голову, сидел он у письменного стола, выводя пером какие-то каракули; по лицу его пробегала то досада, то какая-то насмешливая улыбка, то, наконец, хмурилось оно от серьезной думы...

Глава шестая

–  Что это, Федор Степаныч, не видать ни одного из ваших приятелей? – говорил господин с Владимиром в петлице, покупая апельсины у смазливой торговки.

–  А кого угодно вам видеть? – спросил Племянничков, вежливо кланяясь их милости.

–  Беликов, например?

–  Давно в деревне. Он получил известие о смерти отца и уехал устроиться по хозяйству.

–  Так, а Софьин? Вот уж никак полгода, как он сгинул да пропал.

–  Полгода не полгода, а месяцев пять будет. –  Что ж это он?

–  Так, ничего; сидит себе да посиживает.

–  Да уж ни пустился ли он в сочинительство?

227

В. И. Аскоченский

–  Нет, такого греха я за ним не приметил.

–  То-то, глядите! С тоски ведь, пожалуй, отважишься

иБог знает на какие глупости. Поклонитесь однако ж ему от меня, когда прилучится увидеть.

Софьин действительно опять заперся дома, как сурок в своей норе. Он упорно отказывался от всех приглашений

икончил тем, что его никуда не стали приглашать. Все свободное от службы время он проводил за чтением разных разностей. Только Племянничков, имевший невозбранный доступ к Софьину, нарушал его уединение, являясь в иную пору гостем хуже лихого татарина.

Водно утро, когда Софьин сидел, погруженный в рассчеты по акциям на железную дорогу, в прихожей послышался громкий хохот Племянничкова. Владимир Петрович с неудовольствием приподнял голову и увидел повесу, торжественно входившего с исписанным клочком бумаги.

–  Ах, дяденька, – вскричал Племянничков, помирая со смеху. – Что это за сокровище ваш Никита!

–  Что там такое?

–  Литератор, бестия! Руссо со своей Элоизой может спрятаться под лавку; ей-богу, правда!

–  Да что такое?

–  Изволите видеть: вхожу я в прихожую, – ни души; гляжу, на столе вот это рукописание. Mon Dieu! Воззвание с вопросительным знаком обратило мое внимание, я пробежал строчку... но позвольте, я прочитаю вам все.

–  Верно, уж вздор какой-нибудь.

–  А вот увидите! – говорил Племянничков, пробегая глазами исписанный клочок для того, чтоб уж после не останавливаться при чтении.

–  И охота вам таскаться по передним за такою дрянью! –  Помилуйте,дяденька,дабезэтогочтожбытакоебыла теперь наша литература и особенно беллетристика? Где же и

натура-то, если не в передних и не на задних дворах?

228

Раздел II. ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ (Проза)

–  Ого!

–  А так-с. Но – внимание! – провозгласил Племянничков, подняв руку.

Он начал читать. «Милай друк мой Киця?» –  Кто?

–  Киця. Ну, Кики, Катишь, Катерина; да не перебивайте, пожалуйста!

«Милай друк мой Киця? В сих графах предоставляю вам свое искренее серце и чуствительный взор на ваши прелести и милае лице, за сими словами засвидетельствую вам мое нижающее почтение и с уважительным поклоном и с неизвестнами поцылуями. Ваши черты милаго вашего лица и приятные ваши слова вникли в глубину моего сердца и придоставили мне горячую любовь, которая миня тривожит и кажную минуту заставляет думать об вас потому, что я уж не вижу свидания с вашей милай улыбкой, никак не имея случаев с вами видится или же к вам пойти, то мне ужасно совесно, чрез упреки ваших людей, я был бы весма обрадыван естлиб вы уведомили миня несколко строков об вашим здорове и тобы существовало мне великую радость. Прощай, Ангел мой Киця? Остаюс по-гроб жизни моей друк ваш Никита Голупчиков. Барин мой сидит все дни дома и занимается вображениями»...

Это уж, дяденька, на ваш счет. –  Изорвите эту гадость!

–  Нет, уж позвольте положить сие рукописание на свое место; оно непременно должно дойти по адресу. Я на эти вещи смотрю с философской точки; лакей, который пишет такие чувствительные вещи, должен быть похвального поведения, то есть чисто одеваться, не пьянствовать, не вор... впрочем, если и случится ему что-нибудь подтибрить, то от чистого сердца и единственно из желания подарить предмет своей страсти. Вот я так никак не устрою

229

В. И. Аскоченский

на этот лад моего Пимку; вечно с разорванным локтем и подбитым скулом, по неосторожности.

Племяннячков вышел в прихожую и тотчас опять воротился к Софьину, но уже без письма.

–  Ну-с, теперь пожалуйте сигарочку за труды.

Взяв сигару, Племянничков повалился в кресло и вздохнул, как будто после усиленных занятий.

–  Откуда ж вы теперь, Федор Степанович?

–  Кто – я? Кто, бишь, это говорит где-то: «обыдох вселенную и ce аз!»

–  Да что вы, все рыскаете по городу без всякого дела? –  Господи Боже мой! Не грех ли вам говорить это, дяденька? Я рыскаю без дела – да помилуйте, вздохнуть некогда! Не успеешь побриться, надо ехать... или, то бишь, идти, потому что я с некоторого времени, для вяшчего моциона, пешешествую по милости подлеца Павлушки: не верит, каналья... да-с, так надобно идти посмотреть, все ли в порядке на улицах, заглянуть в модные магазины, потом завернуть на часок к кому-нибудь из смертных, близких

ко мне, как вы, например, дяденька...

–  Так, да нуждаются ли они в вас?

–  Что мне за дело? Я в них нуждаюсь. Продолжаю, впрочем. Далее наступает пора визитов, ну, и пошел с двора на двор; глядишь, не там, так в другом месте просят остаться на обед; после обеда благоразумное занятие или в преферанс, или в ералаш, или в ломбер, а там – глядь – и вечер. Опять новые хлопоты: надо быть и там, и там, словом, везде; ну, вот вам и день весь! Устанешь, как почтовая лошадь, «и в постелю жосткую, как в могилу кинешься».

Последнее он даже пропел. –  Действительно.

–  На другой день опять та же история. –  И на третий та же?

–  Само собою.

230