Askochensky_V_I_Za_Rus_Svyatuyu

Раздел I. ЦЕРКОВНО-ИСТОРИЧЕСКИЕ СОЧИНЕНИЯ

ные слова и речи Бурдалу и Массильона вдруг разоблачились от той роскоши, которою убирались они пред лицем света, приученного глядеть только на лицевую сторону церковно-ораторскихпроизведений.Драгоценныйподарок из кабинета Его Императорского Величества был Всемилостивейшею наградою благородному и добросовестному труженику науки. 26 марта 1848 года Государь Император, по представлению обер-прокурора Св. Синода, соизволил пожаловать Амфитеатрову осыпанный бриллиантами перстень в четыреста рублей серебром. Таким образом, последняя заря многотрудных дней незабвенного профессора академии осветилась Всемилостивейшим вниманием Августейшего Покровителя всего доброго и полезного в нашем любезном отечестве. А между тем не без искренней, конечно, душевной радости видел Амфитеатров что семя, сеянное им в продолжении всей жизни, пало не на бесплодную землю. Целые сотни его воспитанников, из коих многие уже занимают высокие места в иерархии церковной, с благодарностью произносят имя своего наставника, и во всех концах обширного нашего Отечества есть делатели, возросшие и питавшиеся вдохновенным словом профессора Амфитеатрова.

Зная по опыту всю важность и благотворность единственно верного и спасительного руководства св. Церкви в жизни верующих, Амфитеатров положил изобразить ее как любвеобильную Матерь, с нежностию и любовию пекущуюся о чадах своих, и научить христиан, как в святых ее уставах и учреждениях обретать наставление и утешение,отрадуиблагопотребнуюпомощь.Плодомэтойблаго-

честивой решимости были Беседы об отношении Церкви к христианам, помещаемые сначала в «Воскресном чтении» и потом напечатанные отдельно 1847 года. Требования на эту полезнейшую книгу были так велики, что в самое непродолжительное время понадобилось второе, потом третье и, наконец, четвертое издание, – и все это не более,

131

В. И. Аскоченский

как в восемь лет. Отрадное явление для всякого истинно русского человека, не доверяющего гибельной цивилизации! Вся православная Русь с восторгом встретила это новое произведение высокого, творчески-христианского ума. Знаменитые иерархи нашей Церкви приветствовали автора благодарностью, испрашивая на него благословение Бога Вышнего.

Искренно привязавшись к вдохновенному слову св. Златоуста, Амфитеатров, отлично владевший греческим и латинским языками, переводил в часы отдохновения и помещал в «Воскресном чтении» Письма великого Отца Церкви к диакониссе Олимпиаде. Собрание этих переводных писем составило книгу, вышедшую в свет 1853 года, уже по смерти переводчика.

Глубоко и основательно изучив все философские системы древних и новейших школ, постигнув всю призрачную высокость философии, Амфитеатров терпеть не мог вмешательства ее в дело веры. Энергически восставал он против всякого, кто осмелился бы при нем какую-либо неисследываемую тайну Веры подвергать философскому анализу; против таких, по выражению его, абсолютов действовал он всеми доказательствами, почерпнутыми прямо из живоносного источника истинной премудрости, и, как молотом, разбивал все их софистические убеждения. Вообще Амфитеатров не любил германщины и даже к немецкому языку всегда питал непреодолимое отвращение, хотя и знал его сам. Враг всякой выспренности туманной, он не терпел ее нигде; вычурные выражения и хитро придуманные фразы он преследовал неотразимым сарказмом. Беда, бывало, студенту, который осмелился бы щегольнуть каким-нибудьмодным,журнальнымвыражениемилиино- странным словцом, скроенным на русскую стать! Отлично знакомый со всеми корифеями нашей литературы, Амфитеатров метко указывал хорошую и дурную их сторону и нещадно поражал своим резким приговором вычурность и

132

Раздел I. ЦЕРКОВНО-ИСТОРИЧЕСКИЕ СОЧИНЕНИЯ

манерность Марлинского[7] и его последователей. Как бы ни был хорош оборот, как бы ни роскошно риторическое словоизвитие, Амфитеатров прямо обличал их неестественность, где бы и в чем бы они ни встретились – в поучении ли, в беседе, в студенческой диссертации или в беллетрическом сочинении прославляемого литератора. Вторая часть его Гомилетики содержит в себе великое множество таких заметок, полных глубокого убеждения и самого легкого и приятного юмора.

Чуждый ложного этикета, проповедуемого заморским образованием, Амфитеатров обходился с воспитанниками академии, как с младшими своими братьями, – и студенты понимали своего доброго и умного наставника. Как чести, добивались они от своего «Кузьмича» искреннего ты вместо церемонного, на французский лад построенного вы и простительно завидовали тому, кого он удостаивал своего откровенно-дружеского обращения. Такие счастливцы бывали у Амфитеатрова в каждом академическом курсе; любвеобильному сердцу его как будто тесно и грустно было оставаться всегда одному; он искал с кем поделиться добрым искренним словом и всегда находил такого в кругу скромных и благонравных воспитанников академии. Сам познав нужду во всей ее тяжелой наготе, Амфитеатров любил благодетельствовать беднякам, лишенным всякого вспоможения. Но благодетельствуя, он крепко не жаловал излияний благодарности и с досадой отворачивался от того, кто решался приступать к нему с изъявлением признательности. Зато как он радовался, если видел, что благодеяние его не пропадает даром, что поднятый им из бедности и нищеты оправдывает его надежды и желания! «Спасибо тебе, голубенок, – говаривал он такому бедняку, – я знал, что из тебя будет прок!» Вот и вся для него награда!

Но эта любящая, эта прекрасная душа с грустию отказываласьотсчастиясупружескойжизни.Обремененный немощами и неисцелимой болезнию, Амфитеатров умер,

133

В. И. Аскоченский

как и был, одиноким. Напрасно в дружеских откровенных беседах советовали ему пpиискать себе достойную спутницу жизни, – он упорно и с грустною иронией отказывался от этого. – «Эх! – говаривал он в таких случаях, – что я за сумасшедший, чтоб заставить какую-нибудь бедняжку терпеть мои немощи, мои болезненные капризы! Мне одному дал их Бог; один и понесу я их до могилы». Черта высокая, полная истинного самоотвержения! Он не изменил единственной спутнице своей многотрудной жизни, вместе с ним терпеливо переносившей его немощи, – спутницей этой была наука. С нею-то прожил он неразлучно более четверти века, и проводила она его в могилу, оставшись живою свидетельницей полезнейших трудов своего неизменного друга.

Амфитеатров редко являлся в обществе. Он всегда чувствовал себя неловко там, где люди говорят для того только, чтоб не молчать, и где задушевная мысль является странною и эксцентрическою. Оставаясь из приличия на какие-нибудь полчаса, он незаметно уходил к своим пенатам и заводил с ними умный и оживленный разговор. Чувство изящного, широко развитое богатою душой Амфитеатрова, заставляло его любить музыку, но только не италианскую, не ту, которая является в наших светских романсах, а музыку простую, народную, где поет сама душа под аккомпаниман животрепещущего слова. Но больше всего утешали скорбную душу его песнопения нашей Православной Церкви. Самые простые напевы погружали его в умиление, и оставался он неподвижным, прислушиваясь внутренним слухом к высокой мелодии, неуловимой никаким контрапунктом.

Почти двадцатилетняя, ревностная, неутомимая ученая служба и частые недуги предрасположили Амфитеатрова сначала к преждевременной старости и, наконец, к болезни, единственною исходом которой большею частию бывает могила. В первую неделю Великого Поста Яков

134

Раздел I. ЦЕРКОВНО-ИСТОРИЧЕСКИЕ СОЧИНЕНИЯ

Косьмич, движимый святым, христианским чувством, посетил пещеры, для поклонения нетленным мощам угодников Божиих. Возвращаясь оттуда, он получил простуду, которая скоро обратилась в смертельный недуг. По убеждению близких к нему, Амфитеатров принял пособие медицины; но и та скоро отказалась восстановить здоровье, быстро разрушаемое тяжкой болезнью. Летом 1848 года, месяца за полтора до своей кончины, Яков Косьмич пере­ ехал за город в хутор, принадлежащий митрополитанскому дому, чтобы пользоваться лечением на свежем сельском воздухе, но уже и природа не могла поддержать сил, потрясенных в самом основании своем. Чувствуя приближение кончины, Амфитеатров переехал в митрополитанский дом, находящийся при Софийском соборе, а потом, за несколько дней до смерти, в академию. Здесь с полным присутствием духа занялся он составлением духовного завещания, и, устроившись таким образом, отложил за тем всякое попечение житейское, и стал уже думать исключительно о приготовлении себя к дальнему и невозвратимому путешествию. Два раза сподобился он причаститься святых и животворящих таин, достойно благодаря Господа за вся благая в животе своем, и с особенным чувством умиления принял таинство елеосвящения. 8 июля, в полдень, высокопреосвященнейший Филарет, митрополит Киевский, посетив страдальца на болезненном его одре, осенил последним благословением того, кого некогда сам руководил в деле православного просвещения; а вечером, в тот же день, как бы по некоему предчувствию, собрались к умирающему некоторые лица, родные и близкие ему. С ясным и веселым лицом простился он со всеми, дружелюбно выговаривая за то, что они беспокоились для него. Еще минута – и Якова Косьмича не стало... Безболезненно разрешился дух его от тела, уже истомленного страданиями; мирно и тихо сомкнулись усталые вежды доброго христианина. Он скончался в десятом часу пополудни

135

В.И. Аскоченский

вкамере, находящейся в новом академическом корпусе, насупротив библиотеки.

Тело усопшего, сопутствуемое знатнейшим киевским духовенством, из которого многие были воспитанниками Амфитеатрова, прибывшими единственно по усердию и уважению к памяти покойного, сопровождаемо было от Братского до Выдубицкого монастыря, где, по собственному желанию усопшего, почили бренные останки его. На скромном памятнике, воздвигнутом на могиле Якова Косьмича Амфитеатрова, нет хитрых выражений земного тщеславия, а стоят слова Писания, которое обнимал он умом и сердцем своим: аще живем, аще умираем, Господ-

ни есьмы (Рим 14, ст. 8).

<…>

Курс пятнадцатый

1849–1851

<…>

Авсенев Петр Семенович (архимандрит Феофан)

родился 1812 года Воронежской губернии в селе, именуемом Московский Поселок, и был одним из шести сыновей тамошнего священника. Первоначальное образование он получил в Воронеже в низших духовных училищах. Быстрые, не по летам, успехи скоро довели его до семинарии, откуда, по окончании в 1829 году курса, он поступил в Киевскую академию. Семнадцатилетний юноша был редким явлением в высшем училище как по своей молодости, так и по необыкновенной жажде к учению. Его беспримерное добродушие, его простосердечие и общительность могли привязать к себе всякого, тем более таких молодых людей, какие бывают в академиях, которые в течение четырехгодичного периода срастаются друг с другом чувством и мыслию, у которых не бывало никогда и ничего заветного. Отлично владея немецким языком, Авсенев для своих

136

Раздел I. ЦЕРКОВНО-ИСТОРИЧЕСКИЕ СОЧИНЕНИЯ

товарищей-студентов был истинною находкою; безотказно служил он всякому, кому открывалась надобность прибегать к чтению немецких источников. Он был истинно добр, скромен, в высшей степени послушен, прилежен, чист душой и телом, благочестив и чужд всех праздных занятий, даже дозволенного отдыха студентской жизни.

Окончив академический курс наук в 1833 году, Авсенев, по зоркому выбору ректора Иннокентия, оставлен был при академии бакалавром немецкого языка. Должность эту нес он около трех лет. Преподавание немецкого языка, не стоившее ему ни малейшего труда, раскрыло для любознательности его обширное поприще: читая историю немецкой литературы, он в то же время знакомился с немецкой философией и, к удовольствию своему, получил кафедру философии. На долю Авсенева досталась Психология. Занятие этой частию науки как нельзя более пришлось ему по сердцу. Углубляясь все более и более в предмет свой, он увлекся им совершенно. Глубокое понимание всех философских отвлеченностей, живое и искреннее сочувствие ко всему, что входило в состав его науки, сглаживали в устах Авсенева всю угловатость ученой терминологии и давали понятливым слушателям его всегда живую, ясную и определенную мысль. Добрая и чистая душа его, всегда дружеский и ласковый тон, искренность и выражение любви держали его в некоей особенной связи с слушателями, которые особенно дорожили психологическими лекциями. В самых глубоких изысканиях Авсенев шел твердо и неуклонно, держась слова Божия и учения Церкви Православной, всегда руководивших его в самом напряженном мышлении. Такая гармония знания и веры, встречаемая у него там, где иной не мог бы и думать о ней, была истинно поразительна и делала сущей драгоценностью слово мудрого наставника.

Такое самостоятельное мышление нашего философа не могло не сделаться известным ученому миру. Благо-

137

В. И. Аскоченский

дарное начальство возвело Авсенева в 1839 году в звание экстраординарного профессора академии, и в то же время Киевский университет св. Владимира пригласил его на существовавшую тогда при нем кафедру философии. Не оставляя службы при академии, Авсенев, по собственному его выражению, приложил труды к трудам и в скором времени приобрел всеобщую расположенность и привязанность как наставников, так и воспитанников университета. В эту эпоху ученой деятельности Авсенева труды его, действительно, увеличились вдвое: ибо, преподавая академистам науку во всей ее глубине и обширности, он должен был для университета сокращать и упрощать свои лекции, приближаясь, сколько возможно, к понятиям своих новых слушателей, не приготовляемых заранее специально к такому предмету. Между тем почти в ту же пору, по распоряжению академической конференции, Авсеневу поручено было чтение Истории новейшей философии. Головоломная отвлеченность и хитро-придуманная запутанность таких систем, каковы системы Фихте, Шеллинга, Окена, Гегеля

ивосторженных последователей сего последнего, не испугали нашего глубокомысленного философа. С твердостию мыслителя-христианина он разоблачил призрачность философствования, заносившегося в туманную сферу непостоянных идей и странных понятий, и скромно указывал на утрированную восторженность Гансов и Рейнгольдов – русских и немецких, видевших в последнем представителе германской философии чуть не пророка.

Испросив себе увольнение из духовного звания, Авсенев в скором времени достиг чина коллежского советника

идумал было вступить в брак. Но Промыслу угодно было назначить ему другую спутницу жизни. Будучи самым строгим и послушным сыном Церкви, Авсенев всегда ходилкраннейобеднеи,возвратившисьдомой,обыкновенно размышлял о дневном Апостоле и Евангелии, что иногда оставалось для него задачей на целый день. Не думая осо-

138

Раздел I. ЦЕРКОВНО-ИСТОРИЧЕСКИЕ СОЧИНЕНИЯ

бенно о настоящем, не строя шатких планов в будущем, он был наконец приведен к необходимости подумать о монашестве. Много содействовало этому еще и то обстоятельство, что один из сослуживцев по академии, ближайший друг его, поступил в монашество. Мысль о том же с этой поры не оставляла его уже ни на минуту. Решиться на это окончательно ему не стоило большого труда, потому что образ жизни его давно уже был истинно монашеский. Наконец, крепко задуманное Авсеневым намерение было освящено Церковию и приведено в исполнение: 11 октября 1841 года Петр Семенович был пострижен в монахи и наречен Феофаном. Обряд пострижения совершал над ним сам высокопреосвященнейший митрополит Филарет в пещерах препод. Антония. Всей душой принял он высокие обеты монашества и еще более усилил строгость и внимание к самому себе. 16 июля 1846 года Феофан возведен был в сан архимандрита, а в октябре того же года занял должность инспектора академии.

Желая остаться строго верным новому своему призванию, Феофан начал отдаляться от философских занятий, сознав в душе своей, что все это более мудрость по стихиям мира сего, а не по Христе. Оттого, будучи уже ординарным профессором философских наук, он старался переместиться на какую-либо из богословских кафедр и, не успев в том, принял на себя, сверх своего главного предмета, преподавание библиологии. Таким образом, неутомимому трудолюбию его открылось еще новое поприще: отовсюду окруженный толковниками Св. Писания, он день и ночь углублялся в них без отдыха. Но расстройство здоровья было ответом на это новое его увлечение. Терзаемый болезнию, он начал мало-помалу хладеть ко всему; не хладел только к своим монашеским обязанностям и начал уже ежедневно ходить в церковь на службы. Он не отказывался и от врачебных пособий, хоть и знал, что все это напрасно. Неисцелимая болезнь уже пустила свой корень в

139

В. И. Аскоченский

истощенный организм труженика науки, которую не имел он духу совсем покинуть и в болезненном своем положении. Напрасно врачи советовали ему хоть несколько дать себе отдых от ученых занятий и духовных упражнений, – он спрашивал их: что значит отдых? – и продолжал многообразные труды свои. Действительно, с детства ревнивая и проникнутая энергиею ума и воли деятельность наконец истребила в нем самое понятие о том, что такое отдых.

Нужно было избрать другой род служения. Получив настоятельство при посольской нашей церкви в Риме, Феофан в августе 1850 года выехал из Киева в Петербург, где и остался на зиму по болезни, а летом 1851 года прибыл в Рим. Выехав, по случаю жарких летних месяцев, на дачу в окрестностях Альбано, Феофан стал чувствовать себя несколько лучше. Высокое местоположение и тонкий воздух, видимо, начали укреплять его. Желая усугубить пользу пребывания своего на даче, он стал употреблять холодные ванны и усиленное движение. Сверх ожидания, оказались действия противные. Возвратившись в Рим, он уже начал редко, и то с большим трудом, выходить из дому. Последнею службою его была всенощная на 6 января 1852 года, в день Богоявления Господня. С Великого поста он уже не оставлял своего болезненного одра; в Великий Четверток исповедовался, в Великий Пяток имел последнее свидание с нашим посланником, сказав ему при сем, что он уже готов к смерти. Как он обрадовался, дождавшись Св. Пасхи! С каким горячим чувством целовал он красное яйцо! В ночь на понедельник (31 марта) он стал чувствовать себя очень трудно и в 6 часу утра, выслав от себя прислугу, скончался, не видимый никем, кроме Бога, Которому служил втайне столько лет...

Так кончилась жизнь весьма замечательного в духовном и ученом мире человека! Его беспримерная совестливость и недоверчивость к самому себе были причиною того, что он не был известен в свете как писатель.

140