Askochensky_V_I_Za_Rus_Svyatuyu

Раздел I. ЦЕРКОВНО-ИСТОРИЧЕСКИЕ СОЧИНЕНИЯ

сто раз меньше чувствовали те нужды, какие обременяли обывателей напаствуемого города.

Естественно, что при таком благосостоянии училища и науки, введенные в него Могилою, должны были находиться в цветущем состоянии. С приумножением учебных предметов последовало и отличное от прежнего распределение классов. Так как первою статьею училищной инструкций поставлялось изучение языков: латинского, славянского и греческого, то для этого открыты были четыре низшие класса. В первом из них обучали читать и писать, но непременно на трех языках, а не на одном славянском, как это было в приходских школах; этот класс назывался Аналогиею или Фарою. Во втором классе, именуемом Инфимой, приучали учеников уже к грамматическому разбору, не заходя, впрочем, далее первоначальных понятий. В классе Грамматики прочитывались уже сполна грамматики означенных языков с подробным филологическим разбором; затем ученики переходили в класс Синтаксимы, где они практиковались в переводах с означенных языков на русский и славянский и обратно. Кроме сего, здесь преподавали катехизис, арифметику, нотное пение и отчасти инструментальную музыку. Окончивший учение в низших классах переходил в средние, которых было два: класс поэзии, или Пиитики, и класс Риторики.

Замечательно такое распределение уроков словесности. Теперешние наши понятия о поэзии представляют ее как венец и высшее проявление обработанного ученым образомсловачеловеческого:нонетакбыловтовремя.Коллегия разумела поэзию только как artem pangendi versus – как искусство сплетать вирши – и, конечно, потому поставила ее прежде риторики, что по опыту знала, что это ремесло не требует большого труда и строгой последовательности мыслей, особенно под защитой нарочно придуманной для этого вольности пиитической (licentia poеtica), что механическая работа стихосложения сама собою вызывает слово

81

В. И. Аскоченский

за словом, особенно если стихи еще не чуждаются рифмы: тогда уже и мысли самые, говоря словами Пушкина,

две придут сами, третью приведут. А всякий порядочный ученик переходил из синтаксимы в поэзию с огромным запасом равнозначащих выражений, эпитетов и сближения понятий. Надобно было придумать средство к установке всего этого в каком-нибудь порядке, и для сего тогдашние ученые признали лучшим известное количество слогов, метр, цезуру и проч. Невольно этими условными берегами стеснялось разливное море слов и понятий, накопленных от неизбежных справок с лексиконами при синтаксических переводах, и от критического выбора того или другого более годного выражения. Стесняемый правилами пиитики, ученик свободнее потом писал в классе риторики, которая уже не предписывала ему ни метра, ни цезуры, а между тем он тут являлся уже приученным к обдумыванию каждого ставимого на бумагу слова. Но, приучая механическим слаганием виршей к правильному сочетанию понятий и предложений, наставники поэзии в то же время сообщали своим питомцам современные сведения о всех родах и видах поэзии, начиная от эпопеи до простой надписи на каком-либо памятнике. Таким образом в учебнике, дошедшем до нас от времени Петра Могилы (1637 г.), усматриваем, что тогда трактовали о происхождении, достоинстве и значении поэтов, о том, что может быть предметом поэтических произведений и как разделяется поэма, что такое эпопея, комедия, трагикомедия, трагедия, буколическая, элегическая, идиллическая, дидактическая и сатирическая поэзии, и, наконец, истолковывали все виды эпиграммы или надписей1.

Мифология, считавшаяся необходимой принадлежностью поэзии, была преподаваема в коллегии с нарочитой обширностью и с малейшими подробностями. Знание

1  Рукописный подлинник этого руководства хранится доныне в библиотеке

Киевософийского собора. Вот настоящее его оглавление: Liber artis Poëticae, anno Domini 1637.<…>

82

Раздел I. ЦЕРКОВНО-ИСТОРИЧЕСКИЕ СОЧИНЕНИЯ

этой науки было до того развито в воспитанниках, что кроме стихотворных изделий, наполняемых всеми богами языческого Олимпа, не свободны были от мифологических применений даже и такие сочинения, которые легко могли бы обойтись без этого. Самые проповедники и богословы решались иногда облекать христианские истины в одежду языческую, не подозревая нимало в простоте сердца неприличия таких сочетаний1.

Преподавание риторики ничем не отличалось от того, каким оно было в знатнейших того времени высших европейских училищах. В руководствах, относящихся к ХVII веку, риторику разделяли то на две, то на три части: но каждая из них имела предметом своим одно и то же. Сначала говорили об изобретении мыслей, потом о расположении и, наконец, о выражении. К этому иногда были присовокупляемы правила, как сочинять речи и письма поздравительные, приветственные, благодарственные, просительные, прощальные и надгробные. Этим по большей части и ограничивался курс риторики2.

Впрочем, в состав ее входили иногда и исследования о церковном красноречии: но эта наука, как и следовало, отнесена была к классу богословия и преподавалась уже тем, которые имели в непродолжительном времени поступить в проповедники слова Божия.

С риторикою была иногда соединяема и диалектика, составлявшая как бы переход от наук собственно словесных к науке свободного мышления. Это был не- прерывный ряд схоластических диспутаций, из которых

1  От этого не свободны самые знаменитые наши проповедники и богосло-

вы, получившие воспитание в древней киевской коллегии. Так, например, Сильвестр Коссов на 10 странице своего Патерика (1635 г.), желая возвели-

чить Киев, говорит: mów Stentorea voce: Kioѵiа nostra coelum est, и вслед за тем пускается в объяснения, сравнивая печерских угодников с Сатурном,

Юпитером, Марсом и проч.

2  Все руководства по части риторики принадлежат эпохе после-

могилинской: но это нисколько не мешает признать их ближайшими по характеру к тем, которыми пользовались воспитанники Могилы.<…>

83

В. И. Аскоченский

каждая подразделялась на несколько вопросов и потом на несколько более частных пунктов, дробилась далее на частнейшие положения, которые со своей стороны вызывали по нескольку возражений и наконец опровержений. Посредством такой почти механической работы молодые умы заранее приготовлялись к ловкости и оборотливости мышления и к критическому принятию того, что готовила им кафедра философии1.

Классы риторики и поэзии никогда не были скудны слушателями, ибо тут именно преподавалось то, что было самым необходимым по тогдашним обстоятельствам училища. С готовой приветственною речью или праздничными виршами школьник всегда был нелишним на домашней пирушке какого-нибудь зажиточного обывателя и, возвеличив таким образом своего милостивца, имел полную надежду уйти от него не с пустыми руками. Замечательно, что на изу­ чение сих двух видов словесности полагалось всего только один год, а между тем и этого короткого срока достаточно было для того, чтоб воспитанники переходили в высший класс уже довольно приготовленными; значит, в синтаксеме они развивались уже в совершенстве и являлись в словесной аудитории с немалым запасом сведений в языках, как существенном условии их успехов в деле сочинительском.

Высших классов было два: философский и богословский. Киевская коллегия, поставленная Могилою наряду с знаменитейшими училищами Европы, с самого преобразования своего повела науку той стезей, какою она шла у прочих просвещенных наций. Но вместе с этим коллегия устранила философию от всякого влияния на учение Евангелия, и потому-то, оставаясь верною данному ей направлению, она никогда не имела в нашем отечестве того опасного и мятежного характера, какой раскрывался в

1  Один из таких учебников, относящийся, впрочем, к 1692 году, озаглав-

ливается так: Tractatus praeternumerarius, hoc est, promptuarium Dialecticum, referens elementa Logices, resolutus in Collegio Kiiovo-Mohileano. 1692.

84

Раздел I. ЦЕРКОВНО-ИСТОРИЧЕСКИЕ СОЧИНЕНИЯ

ней время от времени на западе Европы и разразился потом в возмутительных учениях, ниспровергнувших благосостояние целых народов. Осторожные преподаватели в древней коллегии оставляли метафизику, как соприкасавшуюся слишком часто с богословием, самою меньшею и почти незаметною частью философии. Корифеем этой науки в то время был Аристотель. Несокрушимое владычество его процветало и тогда, когда Англия уже имела Бэкона (Bacon) и Локка, а Франция – Декарта. Подражая в этом отношении старейшим училищам в Европе, киевская коллегия тоже вела у себя философскою науку по указанию Аристотеля. Дошедшие до нашего времени руководства, относящиеся к XVII веку, все составлены по одному образцу и обыкновенно разделены на три главные части: философию умственную или логику, естественную или физику и божественную или метафизику. Первой части почти всегда предшествовала диалектика, в которой прежде всего рассуждаемо было о законах, руководствующих рассудок в его действиях. Сообщив сведения о самом законе и его природе, диалектика приступала к раскрытию первого рассудочного дела, именно: составления понятий, затем предложений и, наконец, доказательств, или силлогистических умозаключений. Таким образом, это была как бы теоретическая часть философии умственной; нарицаемая же логика становилась в этом случае наукою прикладною, ибо те же самые законы мышления она прилагала только к разным случайностям умственного делания. Вторая часть науки философской – физика – была обширнее всех: общее начало всех вещей, материя, форма и их видоизменения; природа и свойство предметов видимых и жизнь их, как самих в себе, так и вне себя; бесконечное в его качествах; пространство, время и физическая пустота; законы общего движения; наконец, душа вообще и душа разумная со всеми ее силами и способностями – вот предметы, которыми занималась естественная философия времен давноминув-

85

В. И. Аскоченский

ших. Остальная часть, именовавшаяся философией божественной или метафизикой, была ограничиваема лишь рассуждениями о существе возможном как произведении ума философствующего и, наконец, о существах бестелесных.

Из этого краткого обзора видно, что на философской кафедре были предлагаемы и разбираемы все те вопросы, какими оглашались в то время обширнейшие аудитории европейских университетов. Но несмотря на то, что коллегиальное начальство старалось поддерживать любовь к этой науке, включив адептов ее в разряд Majoris Congregationis; несмотря на то, что для слушания философии положено былоровнодвагода,–суроваястрогостьиголоволомнаясу- хость этой науки как будто пугала пылких сынов Украйны. Они уважали ее, даже поставляли за честь себе отличаться диалектической тонкостью: но тем дело и кончалось. Искренно, всей душой привязаться к этой науке, погрузиться, так сказать, в глубину ее ни у кого не доставало охоты. Как будто в дух и душу воспитанников православной коллегии вросло то правило советования о благочестии, которым повелевалось «всею душею в смиренномудрии утверждаться на догматах и писаниях святых отцев вселенских, а не основываться на латинских силлогизмах и хитро ими извращенных писаниях и не обучаться им»1. Их не прельщало и то, что в этом классе преподаваемы были геометрия и астрономия2; хотя и обучались они этим наукам, но мысли их были устремлены на другой важнейший предмет.

1  Памятники. Т. I. С. 248.

2  Что науки эти были преподаваемы в древней коллегии, это видно из пе-

чатной оды, поднесенной в день Воскресения Христова 1632 года Петру

Могиле учениками Лаврской школы по соединении ее с Богоявленским учи-

лищем. Эта ода озаглавлена так: «Геликон, то есть сад умеетности (просвещения), осмь корений вызволенных (свободных) наук в себе маючий, през пречестнейшего его милости господина отца Кир Петра Могилу в России новофундованый» и проч. Затем исчисляются эти корения: «корень умеет-

ности перший – грамматика, второй риторика, третий диалектика; четвер-

тый – арифметика; пятый – музыка; шестой – геометрия; седьмой астрономия, восьмой корень и верх всех наук умеетности – феология».

86

Раздел I. ЦЕРКОВНО-ИСТОРИЧЕСКИЕ СОЧИНЕНИЯ

Выше всех наук в киевской коллегии стояло богословие, как предмет, характеризующий специальность этого училища. «Если бы изшедшие от нас, – говорил один депутат на сейме 1620 года, – не восстали на нас: то такие науки, такие училища, такое число достойных ученых людей не явились бы в русском народе; учение в храмах наших по прежнему было бы покрыто пылью нерадения»1. Мы уже видели, что было причиною возникновения училищ на юго-западе России; знаем, с кем приходилось вступать в религиозное состязание защитникам Православия, и потому не сочтем удивительным, что богословие в то время было преимущественнейшею наукой. Оно читалось с величайшей обширностью и отчетливостью, и потому полный курс богословия оканчивался не иначе, как в четыре года. Всякий вопрос поневоле сталкивался с убеждениями и верованиями, противными духу Православия, и от того преподавание этой науки неизбежно принимало характер несколько полемический, и следовательно, в высшей степени интересный, по соприкосновению и частному обращению слушавших уроки с лицами неправоверующими. Если присовокупить к сему и то еще, что преподавателями богословия избираемы были люди самые ученейшие и читали его с искренним увлечением: то нимало не покажется удивительным, что наука эта была в самом цветущем состоянии в древней киевской коллегии.

Вся Европа состояла тогда под игом так называемого схоластицизма, которому подчинены были даже и такие науки, как богословие. И здесь господствовал Аристотель с своей стеснительной систематичностью, с узкими формулами своей методики. Все заведения руководствовались, по части богословия, системою Фомы Аквината, носившего пышное название Doctoris Angelici et Divini, и только луч-

ший из тогдашних университетов – парижский – решился отступить от этого авторитета, издав в 1658 году свою осо-

1  История Унии Б. Каменского. С. 69.

87

В. И. Аскоченский

бую систему богословия: Summa Theologiae Scholasticae, но и она, как видно из самого заглавка, закована была все в те же оковы схоластицизма, какие лежали на всех прочих руководствах по сему предмету.

Первые наставники могилинской коллегии, сами воспитавшиеся за границей, не смели с первого же раза изменить авторитету, руководившему их в изучении важнейшей из наук. Тот же Фома Аквинат явился и в России с своей системою1. Его придерживались как школьного руководителя: но живые интересы, затрагиваемые современными событиями, неизбежно должны были вызывать наставников на решение таких вопросов, о которых Аквинат, вероятно, и не думал. Нельзя было миновать тех мнений, которые ревностно были распускаемы между народом и служили в подрыв Православию, ибо в Киеве было все: и католицизм, и лютеранство, и униаты, и армяне, и кальвинисты, и социниане, и наконец, евреи. Спорный вопрос невольно заставлял преподавателя отрываться от Аквината и вести речь не «латинскими силлогизмами», а от догматов и писаний святых отцов восточных. Системы богословские, в непродолжительном после сего времени появившиеся в киевской коллегии, отличающиеся своеродностию взгляда и особенностью плана, служат очевидным доказательством того, что в деле богословствования наши ученые не довольствовались европейскими образцами и пошли дальше, оставив назади своих руководителей.

В классе богословия, как выше упомянуто, была преподаваема и гомилетика: но подчиненная общим риторическим приемам, она мало была приспособлена к высокому делу проповедания слова Божия. Тогда не считалось неприличным святые предания Церкви мешать с баснями мифологическими, нападать на противника со всем жаром

1  В Киевософийской библиотеке находится учебник по богословию, отно-

сящийся ко времени Петра Могилы. Он составлен, без малейшего измене-

ния в порядке, по руководству Фомы Аквината и был прочитан между 1642 и 46 годами.

88

Раздел I. ЦЕРКОВНО-ИСТОРИЧЕСКИЕ СОЧИНЕНИЯ

полемики без большой разборчивости в выражениях. Самое расположение бесед и поучений неизбежно подчинялось классическим образцам, и превосходное на римском форуме ошибочно почиталось хорошим и на кафедре церковной. Но несмотря на недостаточность школьного преподавания гомилетики, все наставники коллегии, согласно волеираспоряжениюмудрогооснователяее,обязаныбыли говорить поучения в храме Божием. На всякий воскресный и праздничный день назначаем был очередной коллегиат, который проповедовал в большой братской церкви. Кроме этого, установлены были так называемые инструкции, из коих одна называлась великою, а другая – малою. Первую составляли поучения, которые были произносимы чрез весь год перед позднею литургией учителем риторики или префектом в классе риторическом. Предметом этой инструкции было систематически-последовательное истолкование какой-либо целой книги из Ветхого, а чаще из Нового Завета. Кроме воспитанников, обязанных непременно бывать на этой инструкции, к слушанию ее беспрепятственно были допускаемы и лица посторонние, и особенно богомольцы, приходившие из дальних стран на поклонение святыне Киева. Малая инструкция состояла в изъяснении народу православного катехизиса. Это делалось на ранней обедне, для чего избираем был один из младших учителей, который в течение целого года являлся на кафедре церковной с своими поучениями.

Главнейшимизязыков,преподаваемыхвдревнейколлегии, был язык латинский. На него было обращено особенное внимание как потому, что он был, по выражению патриарха Паисия, «благопотребен тогда киевлянам, яко между латинами живущим»1, так и по той причине, что это был классический язык, на котором во всех европейских училищах преподаваемы были все вообще науки. Без этого языка нельзя было приобрести название образованного

1  Памятники. Т. II. С. 190.

89

В. И. Аскоченский

человека. Зато ж в киевской коллегии приняты были все меры, чтобы усовершить воспитанников в знании латыни. Едва ребенок поступал в школу, ему тотчас давали в руки латинский букварь и отчета в заданном уроке требовали гораздо строже, чем по другим языкам. Придти в училище с невыученным уроком и скрыть свое незнание не было никакой возможности: ибо пока доберется учитель до ученика, он обязан был проговорить свой урок пред одним из прилежнейших своих товарищей, которому поручаемо было наблюдение и надзор за успехами нескольких человек. Этот строгий блюститель, называвшийся авдитором (auditor), выслушав одного из подведомственных себе, под личной ответственностью отмечал степень его знания или незнания на листе1, называвшемся нотатою или эрратою (notata s. errata), и представлял ее учителю, который по этому без труда мог знать успехи и прилежание каждого из своих учеников. Потачка или послабление со стороны авдитора строго была взыскиваема; виновный лишался авдиторского звания и иногда подвергаем был и телесному наказанию. От обязанности сдавать уроки избавлялись только двое или трое самых отличных учеников и выслушивали самих авдиторов, называясь поэтому auditores auditorum. Они уже непосредственно состояли под ведомством учителя и только ему отдавали отчет в своем знании. В каждую субботу происходила главная репетиция за целую неделю и сличались отметки в нотатах; оказавшиеся ленивыми тут же получали приличное вразумление. Это называлось тогда субботками (sabbativa).

Сверх этого, ученики занимаемы были переводом латинских авторов на язык русский. Это происходило двояким образом: устно и письменно. Последним делом ученики занимались и в школе, и дома; школьные их за-

1  Отметки эти бывали следующие: s., то есть scit, – знает; ns – nescit – не

знает; еr – errabat – ошибался; nt – non totam – не весь урок; pns – prorsus nescit – вовсе не знает; пr – non recitabat– не сдавал урока.

90