Askochensky_V_I_Za_Rus_Svyatuyu

Раздел II. ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ (Проза)

–  Хорошо и в черном, – отвечал Софьин, одеваясь перед большим зеркалом.

–  Вот и перчатки у вас какого-то стального цвета. –  Так что ж?

–  Следует в белых. –  Явимся и в этих.

–  Позволяется; а танцевать будете? –  Нет.

–  Отчего же-с?

–  Пора уж нашему брату остепениться; довольно потанцевал я в свою пору.

–  Танцуют и вдвое старше вас...

–  Таким закон не писан.

–  Эх, дяденька! Вы цены себе не знаете. –  Будто? – рассеянно сказал Софьин.

–  Мне говорила Marie... – сказал Племянничков и остановился, выжидая, какое действие произведет это на Софьина.

–  Что ж там такое? – сурово спросил он.

–  Покамест ничего; а вот, надеюсь, на сегодняшнем вечере будет говорить.

–  Ну, поедемте же; я готов. И они поехали.

А поехали они к Клюкенгуту, который по случаю тезоименитства своей супруги давал пир на весь мир, не щадя ни приглашений, ни расходов, на которые он всегда бывал скуп, по кровной привычке своей немецкой натуры.

Не будем останавливаться над описанием бала. С немногими исключениями, он во всем походил на балы, даваемые частными лицами в губернских городах.

Завидносчастливытакиенатуры,какПлемянничков. Посмотрите, как хохочет его дама! Как полно искренней веселости раскрасневшееся от танцев лицо его! Прическа у него уже испорчена, перчатки изорваны, галстух принял злостное намерение свернуться узлом на сторону, – а

261

В. И. Аскоченский

Племянинчкову какое до этого дело? Его поминутно выбирают для составления фигур в мазурке, и тут-то оказывается неистощимая его изобретательность. Нет, господа столичные жители! Если хотите видеть мазурку во всем ее разнообразии, прошу пожаловать в губернию; тут вам представятся дива дивные и чуда чудные; тут иной проказник выдумает такую фигуру, что и жителям Сандвичевых островов не пришла бы она в голову. Но, право, я люблю эти веселости, как скоро они не слишком громко вопиют против благопристойности. По мне, уж коли веселиться, так веселиться, а то что тут веселого, когда танцор выступает журавлем, а его dame de coeur глядит кукушкой? Не правда ли, Федор Степанович? – спросил бы я Племянничкова. А так, ей-богу, так, дяденька, – отвечал бы он мне.

Однако ж замечаете ли вы какое-то особенное движение между нетанцующими? Шепчутся, пересмеиваются, поглядывая на гостиную. Что там такое? Пойдемте туда, господа читатели. Нам, как Лесажеву герою, все позволено. На всякий случай однако ж прикройтесь шап­ кой невидимкой.

На канапе, облокотясь на подушку, сидит Софьин. На лице его попеременно является то усмешка, то грозное выражение, то насильно скрываемая грусть. На другом конце канапе рисуется Marie. Как хороша она в этом роскошном балетном уборе! Как кстати брошена на полную грудь ее эта пышная роза! Навалясь по подушку и небрежно разбрасывая косматые волосы, сидит Пустовцев. Они ведут между собою разговор, начала которому мы не были свидетелями.

–  Недалеко же вы ушли с вашей опытностью! – говорит Пустовцев, отворачиваясь от Софьина и улыбаясь Marie.

–  Дальше, чем вы в состоянии заметить, – не без гнева отвечает Софьин.

262

Раздел II. ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ (Проза)

–  Мудреного ничего нет, – с язвительной усмешкой подхватывает Marie. – Ваши лета дают вам на то полное право.

–  Не всегда, Марья Онисимовна, лета оказывают человеку такую услугу. Рассудок у одних развивается раньше, у других позже, а у иных и вовсе никогда. Но ужаснее того состояния быть не может, когда с развитием рассудка с глаз человека спадает та благодетельная завеса, сквозь которую он видел все в утешительном свете.

–  Зачем же вы доводили себя до такого состояния? – сказала Marie.

–  Затем, что я привык быть внимательным к самому себе и ко всему, что меня окружает.

–  Довольно, кажется, было бы с вас остановиться на внимании только к самому себе.

–  От первого ко второму, Марья Онисимовна, неизбежный шаг. Разобрав сначала хладнокровно все изгибы собственного сердца и находясь в постоянной борьбе с собственными недостатками, человек приобретает особенный дар быстро прозревать в недостатки своих ближних, вы не поверите, как потом ярко бросаются в глаза эти недостатки!

–  А добрые качества? – спросила Marie.

–  Им сочувствует сердце настолько, насколько то позволяет рассудок.

–  Итак, благочестивые слушатели... – сказал Пустовцев, засмеявшись.

–  Заключение, – отвечал Софьин, – предоставляю вывести вам.

–  Куда нам пускаться в такую премудрость! –  Разве никогда и не пробовали?

–  Не случалось. –  Напрасно.

–  Я не охотник всматриваться в чужие недостатки.

263

В. И. Аскоченский

–  Не потому ли, что право это приобретается сначала анализом своих собственных?

–  Нет, не потому; а боюсь, чтоб у меня не зашел ум за разум...

–  А вот же Владимир Петрович, – смеясь заметила Marie, – видно, не боится этого.

–  Этому господину и нечего бояться, – сказал Пустовцев.

Marie не могла не заметить всей грубости такой выходки своего поклонника. Она медленно встала и, отошедши к цветочной пирамидке, начала рассматривать что-то.

Софьин, весь изменившись в лице, спокойно пододвинулся к Пустовцеву и сказал тихо:

–  Надеюсь, что вы не оставите без объяснения ваших дерзких слов.

–  Не надейтесь; они и без того ясны.

–  Для вас, может быть, – но не для меня; сознаюсь, я в таких вещах невежда.

–  Как и во всех других, – громко сказал Пустовцев, небрежно поднимаясь с канапе. Он подошел к Marie и, подав ей руку, вышел в залу.

Ошеломленный такою дерзостью, Софьин вздрогнул и потом остался неподвижен. Голова его кружилась, кровь приливала к сердцу. В гостиную вошел Племянничков, обмахиваясь платком.

–  Федор Степаныч! – глухо проговорил Софьин. – Потрудитесь, пожалуйста, зайти ко мне завтра утром.

–  В какое время, дяденька, я весь к вашим услугам, – отвечал Племянничков, комически расшаркиваясь.

–  Владимир Петрович! – вопил Онисим Сергеевич, остановясь у дверей между залой и гостиной. – Подитека сюда, пожалуйста, подите! Ну не злодей ли, ну не разбойник ли этот Пустовцев? Ведь, вишь, какую фигуру выдумал! Отродясь не видывал! А уж в наше ли время не откалывали мазурки?

264

Раздел II. ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ (Проза)

Скрывая в себе волнение, Софьин подошел к Небеде и бездельно стал смотреть в залу. Замысловатая фигура кончилась. Софьин однако ж заметил, как Marie говорила что-то с жаром, как Пустовцев отвечал ей, – и эта небрежность, это дерзкое молодечество, с каким он принимал, повидимому, горячие речи своей дамы, чуть-чуть не взорвали на воздух все благоразумие Софьина. Незаметно оставил он Небеду и, потупив голову, уселся на прежнем месте.

Через несколько минут быстро подошел к нему Племянничков. Он был бледен, и дрожал, как в лихорадке.

–  Успокойтесь, – сказал он: я все знаю. Софьин поднял голову.

–  Я уж кончил, – продолжал он. –  Что такое?

–  Mademoiselle Marie просила меня уладить между вами и Пустовцевым... я уж кончил... она мне все рассказала­...

–  Что ж она могла вам рассказать?

–  Уж что бы ни рассказала, только я сделал свое дело. –  Что ж вы сделали? – с нетерпеливой досадой спро-

сил Софьин.

–  Что следует.

–  Да что же, спрашиваю вас?

–  Вот что: от своего и от вашего имени сказал Пустовцеву, что он... скот.

–  Ах, Боже мой! – вскрикнул Софьин, вскочив с канапе. – Кто вас просил?.. Цс, молчите! – сказал он шепотом, сжав руку Племянничкова и завидев издали Marie, которая шла по направлению к нему, – никому ни слова! Уйдите!

Племянничков, пожав плечами, отошел, а Софьин сел, стараясь принять вид беспечный и веселый.

–  Владимир Петрович! – сказала Marie, подавая руку, – вы одни?

–  Нет, теперь нас двое, – отвечал Софьин, пробуя улыбнуться.

265

В. И. Аскоченский

–  Простите меня!

–  Вас? Это что значит? –  Вы за меня обижены.

–  Кто ж мог меня обидеть? –  Не скрывайтесь; я все вижу.

–  На этот раз, – грустно сказал Софьин, – вы точно видите дальше, чем нужно.

–  Отчего ж только на этот раз?

–  Оттого, что во все другие разы вы не хотите видеть и того, что делается у вас перед глазами, – сурово отвечал он.

–  Ах, говорите, говорите! Я заслужила ваши упреки, – сказала Marie, опустив голову, и глаза ее увлажнились слезами.

Софьин не мог не заметить этой простосердечной, детской покорности и почувствовал сожаление к невинному созданию, обольщаемому змеем-искусителем.

–  Марья Онисимовна, – с чувством сказал он, – ищите в моих словах не упрека, а искреннего сожаления. Вы не видите той бездны, какая шире и шире раскрывается всякую минуту под вашими ногами. Умоляю вас, для вас же самих, поберегите себя! Всякое оскорбление, относящееся лично ко мне, от такого человека, как Пустовцев, я перенесу спокойно: но стану поперек дороги обольстителю, рассчитывающему на вас, как на свою жертву. Я знаю, он ненавидит меня, ибо чувствует, что я прозреваю тайные его замыслы; а для людей, заглушивших в себе голос совести, присутствие такого наблюдателя, как я, тяжело и неприятно. Не скрываю, он оскорбил меня, страшно оскорбил. Такое оскорбление требует крови...

Вся бледная и трепещущая, Marie схватила руку Софьина и пугливо оглядывалась вокруг, как бы боясь, чтоб кто-нибудь не подслушал последних его слов.

–  Успокойтесь, Марья Онисимовна; дослушайте меня...

266

Раздел II. ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ (Проза)

Но не дослушала бедная девушка. Голова ее упала на грудь, руки опустились, и бесчувственная, она стала холодна, как мрамор.

Софьин, сам не зная, что начать, схватил колокольчик, стоявший на столе, и зазвонил во всю силу. Тревога сделалась общею. Подбежавшие дамы схватили Marie и утащили в уборную. Мадам Небеда сочла нужным тоже «сомлеть» и тоже заставила хлопотать около себя досужих благодетельниц. Танцы расстроились. Сам Клюкенгут вышел из своей немецкой апатии и пропустил игру с падильей и манильей. Софья Кузминишна успокаивала всех и каждого уверениями, что это не больше, как обыкновенный обморок, а между тем улыбалась как-то предательски. Один Онисим Сергеевич не растерялся; увидав, из-за чего произошла суматоха, он спокойно воротился к столу

скартами в руках. «Затанцевалась, – сказал он, усаживаясь в кресло, – затанцевалась, вот и все! А все шнуровка дьявольская виновата. Чей ход?»

Софьина уже не было в зале. Он ретировался, не желая быть свидетелем развязки этого происшествия.

На другой день рано, только что Софьин пробудился

сбеспокойного сна, ему подали пакет, запечатанный, как заметно, с торопливой поспешностью.

–  От Небедов-с, – сказал Никита.

Софьин открыл посылку. Это был третий том какоготофранцузскогоромана;ясно,чтоегоприслалинедлячтения. Софьин проворно пересмотрел книгу, даже встряхнул ее, держа за крышки, но ничего не выпало. Он начал переворачивать поодиночке каждый лист, и на одном из них увидел слова, два раза подчеркнутые карандашом: ayez pitié de moi et ne me perdez pas! Он остановился над этим воплем юной испуганной души и задумался.

Тяжело было его положение! Он понес оскорбление, смываемое только кровью; он видел себя жертвою страш-

267

В. И. Аскоченский

ного предрассудка, отступить от которого значило бы пойти против света, а свет никогда не прощает нарушения своенравных своих законов; он хорошо знал, что во всяком случае должен стать притчей толпы и подвергнуть доброе и честное имя свое толкам и пересудам, что, как ни поступил бы он в настоящем случае, все найдутся люди, которые заговорят и завопят против него. Не мог не видеть он и того, что, последовав общему предрассудку, он рискует сделаться преступником закона, который в этом пункте, виляя направо и налево, является бессильным и жалким противником общественного мнения и бьет уже лежачего. Но при всем том он чувствовал, что требуемый светом исход этого происшествия страшно убьет еще незапятнанное имя юного создания, бросит его в омут сплетней, клеветы и злословия, что рады будут люди забросать грязью прекрасный цветок, только что поднявшийся от земли, что, произвольно избрав себя хранителем душевного эдема неопытной девушки, он тем же самым пламенным оружием, которым поклялся охранять, поразит ее смертельным ударом, что бессовестный противник его готов будет во всяком случае воскурить фимиам своему тщеславию, не щадя никого и ничего. Все это путалось и мешалось в голове Софьина; наморщив лоб, он долго сидел и думал, наконец решился...

–  Здравствуйте, батюшка Владимир Петрович! – раздались над самым его ухом.

Софьин вздрогнул. Перед ним стоял Небеда с протянутой рукой; видно было, что старик сильно расстроен.

Софьин медленно поднялся и пожал руку гостя, извиняясь, что он застал его таким неряхой.

–  Что тут толковать? Дело утреннее. Я бы и сам теперь... того... да вот видите... энтого... как ваше здоровье?..

Видно опять было, что старик никак не мог приступить к делу, по которому приехал так рано. Не дожидаясь ответа, он начал ходить по зале, потирая себе лоб и кряхтя

268

Раздел II. ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ (Проза)

как-то особенно. По привычке держать себя немного набок, Небеда теперь почти совсем перегнулся на левую сторону и по временам взглядывал исподлобья на Софьина, который под влиянием недавно передуманного им еще не собрался с мыслями и стоял у стола, опустив голову.

–  Славная нынче погода, – сказал Небеда – и соврал: погода была вовсе не славная, а так, ни то ни се; известно, как бывает осенью.

Софьин машинально поглядел в окно и не сказал ни слова.

–  Вы, видно, никуда не располагаете сегодня? – опять заговорил Небеда.

Софьин поглядел на него и опять не сказал ни слова. –  Правда, – продолжал Небеда, – оно и рано еще... может быть... И не докончив речи, Небеда прибавил шагу и

стал почти бегом ходить из угла в угол.

–  Жена моя велела вам кланяться, – сказал он скороговоркой, не глядя на Софьина.

Софьин улыбнулся. –  И дети то ж.

–  Онисим Сергеич! – сказал наконец Софьин. – Вы, как вижу, в затруднительном положении.

–  Да в таком, батюшка, затруднительном, что лихому татарину не пожелал бы.

–  Выпожаловаликомненезатемтакрано,чтобузнать о моем здоровье, чтоб сказать, какова на дворе погода, или чтоб передать мне поклон от Соломониды Егоровны.

–  Я и сам знаю, что не за тем, да черт его знает, как приступить к делу-то.

–  Просто, Онисим Сергевич, говорите мне все, что у вас на душе.

–  Эх, – сказал старик, брякнувшись в кресло всем корпусом, – на душе! Мало ли что у меня на душе! Да язык-то проклятый не ворочается.

269

В. И. Аскоченский

–  Ну, так я пособлю вам, – сказал Софьин, усаживаясь против него.

–  Пособите, батюшка, пожалуйста, пособите.

–  Вам угодно узнать от меня причину вчерашнего обморока Марьи Онисимовны.

–  Не то!..

–  Может быть, потребовать объяснений, почему я вслед затем убрался так скоро от Клюкенгутов?

–  Опять не то!

–  Так что ж такое?

–  А вот что: Maria больна. –  Больна?!..

–  Да, больна, и чем это кончится, не знаю. Я оставил дома доктора; говорит, что у ней какая-то там нервная что ль горячка. И березовка не помогает.

–  Боже мой!

–  Чего тут – Боже мой! Она все бредит какою-то дуэлью; твердит о вас да о Пустовцеве, вот я приехал к вам!

–  Что же вам угодно от меня?

–  Эх, какие вы, право, Владимир Петрович! Я ж говорю с вами как с человеком умным и рассудительным. Вы ведь не чета тому ветрогону.

–  Кому это?

–  Известно кому – Пустовцеву.

–  Давно ли вы такого об нем мнения?.. –  Всегда так об нем думал.

–  После этого я вас не понимаю!

–  Диковина, коли я сам себя не понимаю.

–  Скажите ж, пожалуйста, Онисим Сергеич... или нет, уж лучше помолчу.

–  Чего тут молчать, коли дело само за себя говорит? Я дурак – вот и все! Ну, да вот как женитесь, батюшка, так узнаете, что значит жена-баба.

–  Все таки я не понимаю вас, Онисим Сергеевич.

270