Askochensky_V_I_Za_Rus_Svyatuyu

Раздел II. ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ (Проза)

–  А я так понимаю вас. Вы поссорилась с Пустовцевым, наговорили ему дерзостей, впутали сюда Машу, да еще того... и на дуэль его вызываете.

–  Кто, я? Бог с вами! Чтоб я стал ронять себя, говоря Пустовцеву дерзости! Чтоб я осмелился шутить репутацией девушки! Нет, Онимим Сергеич, вы, значит, худо меня знаете.

–  Да помилуйте, батюшка! Вчера сам же он рассказывал всем у Клюкенгутов, что Маша, вить, не выдержала грубостей и колкостей, какие вы отпускали там на его счет, да и ее мимоходом, вишь, задевали...

–  Га, коль скоро так....

–  То что же?

–  Позвольте умолчать об этом. Вы увидите...

–  Нет, не увижу! – сказал Небеда, быстро поднявшись с кресла; он был бледен, глаза его горели, губы дрожали. – Не увижу, батюшка Владимир Петрович! Первый неприязненный шаг ваш к Пустовцеву убьет меня, старика. Я видел и вижу только мою Машу... Я пришел к вам не как примиритель, а как отец!.. Чего вы хотите? Драться? Но взяли ли вы в толк то, что между вами двумя будет стоять глупая, несчастная девушка? Пули ваши, может быть, не коснутся ни одного из вас, а может только оцарапают правого или виноватого: но обе они вопьются в честное имя девушки, и пропала она на веки вечные! Владимир Петрович! Я ведь... я...

Он еще хотел что-то сказать, но волнение было так сильно, что он должен был ухватиться за горло. Оправившись несколько, Небеда вскрикнул: «Эй, кто там? Воды дай, болван!»

–  Успокойтесь, Онисим Сергеевич! – сказал Софьин, усадив его в кресло, – успокойтесь и будем говорить хладнокровней.

–  Будем, пожалуй, почему ж, – отвечал Небеда, проглотив стакан воды.

–  Вам худо передали дело.

271

В. И. Аскоченский

–  Да кой черт разобрал бы в этой кутерьме чтонибудь похожее на правду! После бегства вашего от Клюкенгутов поднялась такая, батюшка, катавасия, что святых вон выноси. Мошенник Пустовцев только ухмылялся да подсмеивался; ну, да постой, доберусь я до него! Барыни, как трещотки, ударили тревогу, а вас чуть не произвели в атаманы разбойников, ей-богу, правда!

–  Теперь видите, Онисим Сергеич, каково мое по­ ложение?

–  Плохо, нечего сказать.

–  Не стану передавать вам тех оскорблений, какими наделил меня Пустовцев, пусть умрут они в душе моей. Богом свидетельствуюсь, что я получил их незаслуженно! Вина моя лишь в том, что с некоторого времени я зорко слежу за всеми поступками этого негодяя, что я мешаю ему запутывать вашу дочь в сети, которых вы не видите или видеть не хотите.

–  Э, да когда мне!

–  Ах, Онисим Сергеич! Не вам бы это говорить, не мне бы слышать! Может ли отец извиняться в таких важных случаях недосугом?

–  А не может, ей-богу, не может! Да вы, Владимир Петрович, хорошенько, хорошенько меня – старого дурака!

–  Отношения Пустовцева к вашей дочери слишком...

наглядны: они шепчутся вдали от вас и от всех; они на публичных гуляньях ходят рука об руку.

–  Ну, да, да! В столицах это ни по чем, а провинции нельзя – это точно.

–  Они пересылают друг другу заметки в книгах.

–  Фу, ты пропасть! В книгах – прошу покорно! Как нынче молодежь-то ухитрилась! Ну, догадайся ж тут!

Почти оскорбленный простодушным и холодным тоном, каким произнесены были эти слова, Софьин замолчал и в душе его на одну минуту родилась мысль: уж жалеть ли

272

Раздел II. ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ (Проза)

ему этого старика, который так легко принимает резкие его заметки? Уж щадить ли ему девушку, которая сознательно шутит и играет стыдом и мнением света?

–  Продолжайте, продолжайте, Владимир Петрович, что ж вы остановились? Пожалуйста, продолжайте, – говорил Небеда, не поднимая головы.

–  Мне кажется, что вы шутите, Онисим Сергеевич. –  Ах, батюшка! Да как у вас язык повернулся сказать

это? Шутите, – хороша шутка! Дело тут идет о моей дочери; пылкость-то ваша убьет и Машу, и меня-старика! Нет; тут не до шутки! Тут, батюшка, кровь говорит!

–  Холодно однако ж она говорит у вас.

–  Да что ж мне на стену что ль лезть? Ведь я знаю, с кем имею дело! Не с вертопрахом, не с болтуном какимнибудь, а с человеком умным и солидным ...

–  Который однако ж, – продолжил Софьин, – и при качествах, вами ему приписываемых, все-таки может быть рабом предрассудков и обычаев света.

–  Дурацкого! – крякнул Небеда. – А умные люди никогда не бывают рабами дураков – вот что!

Софьин улыбнулся.

–  Вот так бы я давно! – сказал Небеда, подметив эту улыбку. – Полноте ж! Дайте мне, старику, руку: вы не будете щетиниться, как зверь, а поступите в этом скверном деле как человек благородный и рассудительный. Владимир Петрович! В ваших руках честь и имя девушки; от вас зависит мое спокойствие, жизнь моя! Пощадите ж хоть меня-то на старости лет!

И опять засветилось задушевное чувство в глазах этого оригинала.

–  Вот же вам рука моя, Онисим Сергеич! Я не огорчу вас ничем, хоть это дорого, ой, дорого мне будет стоить!

–  Пустяки! я все улажу; будьте благонадежны. Прощайте ж, пора мне. Жена еще велела заехать в кондитер-

273

В. И. Аскоченский

скую... там какой-то рецепт взять... для пирожного, что ли. Приезжайте ж к нам!

Долго стоял на одном месте и глядел вслед уже пропавшего гостя Софьин. Чтó было на душе его – известно Богу Одному.

В прихожей послышался голос Племянничкова. Софьин сел в кресло.

–  Являюсь по приказу вашему, дяденька, – сказал Племянничков, устанавливая в угол толстую палку.

–  Благодарю за аккуратность, – с улыбкой отвечал Софьин.

–  Ну-с, так как же-с? – спрашивал Племянничков, уседшись в кресло и складывая руки на груди.

–  Все обстоит благополучно. –  Ой ли? Ну и хорошо. Где же? –  Что такое?

–  Да полно нам в загадки-то играть! Теперь, как видите, еще рано; а уж весь город трубит о вчерашнем происшествии.

–  Весь город? А позвольте узнать, кто ж известил его об этом?

–  Странный вопрос! Вы ударили в колокол и хотите, чтоб никто того не слышал.

–  Мой колокол, Федор Степаныч, был без языка и звонить было нечем. Желалось бы знать, кто взял на себя обязанность быть языком?

–  Да хоть бы я!

–  Вы не были к этому уполномочены, точно так же, как и вчера не были уполномочены к тому, чтоб от моего имени говорить грубости Пустовцеву.

–  Что это значит, Владимир Петрович?

–  Ничего особенного; только вы разыграли роль того услужливого дурака, который согнал муху со лба друга увесистым булыжником.

274

Раздел II. ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ (Проза)

–  То есть «услужливый дурак опаснее врага»? –  Я не говорю этого.

–  А подразумеваю?

–  Да полноте! Поговорим хладнокровней. Известное дело, против моего ожидания, приняло совсем другой оборот. Хоть по вашим словам, и весь город трубит о вчерашнем происшествии, и конечно, ждет от нас интересного спектакля; но на этот раз я не намерен потешать его праздного любопытства, я решительно объявляю вам, что презираю Пустовцева и отказываюсь дать ему почувствовать все неприличие выходки...

–  Чинно и учтиво! – с едкой иронией сказал Племянничков. – Это значит в переводе: мы струсили.

–  Федор Степаныч!.. – вскрикнул Софьин, вскочив с кресла.

–  Что прикажете? – спокойно отвечал Племянничков, не переменив положения и смотря прямо в глаза Софьину.

–  Прошу меня избавить от подобных выводов!

–  Извольте. А как прикажете избавиться от насмешек, которыми осыплют и вас, и меня, имеющего честь пользоваться титлом ближайшего вашего приятеля?

–  Очень легко. Смейтесь надо мной вместе с другими, только, пожалуйста, за глаза.

–  Нет-с, Владимир Петрович, – серьезно сказал Племянничков, медленно поднимаясь с кресла, – не ожидал я от вас этого! Столько времени я знал вас как человека... ну, да что толковать!..

И взяв палку, не подав даже руки Софьину, Племянничков затянул вполголоса: «Вот развалины те» – и вышел.­

Так началась казнь света за презрение к его предрассудкам и обычаям! Конечно, у Софьина стало бы духу пpoпустить мимо ушей дерзкую речь ветренника, но ведь и все-то óсоби, из которых слагается общественное целое, малым чем основательней и разумней этого болтуна...

275

В. И. Аскоченский

Быстро пошел Софьин к себе в спальню, твердой рукой отпер щегольской ящик, вынул оттуда богатые пистолеты, осмотрел курки, зарядил один из них и с воспламененным от гнева лицом бросился на широкий диван. Закинув голову, он закрыл глаза, держа в руке заряженный пистолет.

–  Сотворите милостинку, Христа ради! – послышалось у окна, выходившего на двор.

Софьин бешено вскочил с дивана, схватил медные деньги, валявшиеся на столе, и отворив окно, швырнул их нищему.

–  Эх, батюшка барин! Зачем так бросать добро Божие? Ино место бросишь так, что и не подберешь опосля, да и Господь спросит: зачем ты, мол, разбрасывал, что Я тебе дал по милости Моей?

Подобрав деньги, нищий удалился медленно, крестясь и приговаривая: «Продли Царица Небесная жизнь твою; пошли тебе Господи душеньки твоей спасенья...».

Софьин стоял, как оглушенный. Это случайное... да полно, случайное ли оно? Не виден ли тут перст Божий? Мы привыкли все приписывать случаю, детски удовлетворяясь бессмысленными объяснениями многих, непостижимых уму нашему встреч в нашей жизни, и замечательно, что чем выше становится человек в так называемом образовании, тем охотнее хватается он за это бестолковое объяснение. А попробуйте-ка убедить в случайности какогонибудь явления ребенка или человека простого, оба они вытаращат на вас глаза и ровно ничего не поймут из ваших слов. Скажите же им, что на все, дескать, воля Божия, что то или это сталось так потому, что Бог так устроил, они поймут вас тотчас и останутся покойны. Да, что утаено от премудрых и разумных, то открыто младенцам...

Но не будешь спорить с современными умниками; положим даже, что случай привел этого нищего под окно, довольно того, что мятежная душа Софьина потряслась

276

Раздел II. ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ (Проза)

как бы от электрического удара и почувствовала сначала какое-то непостижимое умиление, а потом твердость и решимость на борьбу с тем, что страшнее меча и пистолета. Он взглянул на икону – давнее благословение своего отца, и благословляющая рука Спасителя показалась ему грозящею десницей. В каком-то непонятном страхе он выпустил из рук пистолет и, не смея поднять долу опущенный взор, тихо опустился на диван и закрыл лицо руками.

–  Барин! – сказал Никита, осторожно заглядывая в дверь.

–  Что тебе?

–  Там какой-то господин вас спрашивает. –  Проси и дай мне одеться.

–  Bonjour, monsieur Чикарский! – сказал Софьин, выходя через несколько минут в залу. – Прошу садиться.

Чикарский петушком подскочил к Софьину, схватил его руку, сильно потряс ее и повалился в кресло с развязностью отчаянного джентльмена.

Это было творение, к которому как нельзя лучше шли слова Шекспира, что он в лучшие свои минуты немного хуже человека, а в худшие немного лучше скота. Всегда разодетый шиком, всегда завитой, он на всевозможных вечерах и собраниях являлся именно тем, что называет Пушкин «везде встречаемым лицом, необходимейшим глупцом»; впрочем, он смело мог повторить о себе слова поэта:

Мы все учились понемногу и проч.

И действительно, это ничтожное во всем прочем создание блистало и даже «дивило свой муравейник». Он был недурен собой, болтал немного по-французски, умел «кстати прислужиться», «подставить стул, поднять платок и моську вовремя погладить», мог в добрый час склеить bon mot, явиться третьим для преферанса с каким-нибудь лысым

277

В. И. Аскоченский

сиятельством и толстым превосходительством. Зато его и принимали всюду, и даже выговаривали, если он не являлся на условленные четверги и пятницы. Но дорого платил бедняк за такое внимание к нему общества. В холостых пирушках его заставляли пить разносортную смесь, щелкали по носу, всклочивали его прическу, обливали шампанским и выбирали мишенью для тупых и часто площадных острот. Никто не мог понять, откуда этот голяк доставал средства к жизни, даже довольно комфортабельной. Некоторые уверяли, что его снабжала всем одна почтенная вдова, старательноподкрашивавшаясвоиседыеволосыиостановившаясчет летам своим на тридцать шестом году. Впрочем, никто не выдавал этого за верное: но все знали, что отец Чикарского был управляющим у какого-то мелкопоместного польского пана, что, потеряв это место, он пустился в адвокатство – самое прибыльное ремесло в том краю, что импровизированный юрист, обманывая верителей своих, брал с них и правой и левой рукой во имя блюстителей правосудия и что потом,начаввенгерским,кончилрусскимнапитком,спился в кругу и пропал без вести. Такая родословная Чикарского не много давала ему во мнении света: но ведь свет не всегда бывает взыскателен и разборчив. Кади лишь его кумиру, а какая у тебя кадильница, с гербом ли графским или просто глиняная, – до этого ему дела нет. К этой характеристике гостя Софьина нужно еще прибавить то, что Чикарский был поляк и предурно говорил по-русски, тщеславясь однако ж этим пред членами своего муравейника.

–  Чему я обязан удовольствием видеть вас у себя? – холодно и строго спросил Софьин.

–  Ależ iaki pan ostry!

–  Нельзя ли вам говорить со мной по-русски? Я плохо понимаю по-польски.

–  Mówie prosto, przyezedłem do pana, żeby skonczyć interes mędzy panem а panem Pustowcewym.

–  Ха, ха, ха, ха, ха! Так он вас выбрал в посредники?!

278

Раздел II. ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ (Проза)

–  No, i coż takiego? – сказал Чикарский, обидясь.

–  А вот что: никак не думал я, чтоб Пустовцев, позволяющий себе быть дерзким, решился теперь пускаться в такие шутки.

–  Coż tutay za żarty? Ja mówie, żeby pan przysłał swego sekundanta, – грозно произнес Чикарский.

–  Послушайте, милостивый государь, дело между нами так серьезно; пост, занимаемый и мной и Пустовцевым, так немалозначителен, что вашему пленипотенту не мешало бы позаботиться приисканием другого, более стоящего посредника.

–  Ого! – сказал Чикарский, вставая и выпрямляясь. – То пан мени обижает?

–  Может быть.

–  То пан не мыслит, żе za to możesz sie przypłacic? –  Не мыслю.

–  А gdy ia zapotrzebuie tego?

–  Do usług pańskich, aie napotém.

–  Jak mamę kocham, to strach, iaki pan ostry, – гово-

рил Чикарский, расхаживая большими шагами. – Ale coż ia powiem panu Pustowcowi?

–  Перескажите, что я сейчас говорил вам, да кстати прибавьте, что по некоторым весьма уважительным, но не зависящим от меня причинам драться с ним не стану. Понимаете?­

–  Гм, добрже. No, i iakże pan myslisz ze mna? – сказал Чикарский, подбоченясь, в полном убеждении, что Софьин уже струсил.

–  С паном? Bardzo chętnie! –  Ale na czèm?

–  Na kartofliach.

–  Prosze nie żartować! – грозно воскликнул Чикарский, приняв воинственную позу и откинув назад голову.

–  А я вам вот что скажу: если вы не уберетесь отсюда подобру-поздорову, то я выкину вас в окошко.

279

В. И. Аскоченский

–  Со?

–  В другой раз я не люблю повторять подобных вещей. –  А iakże pan to możesz zrobić?

–  А вот как, – и Софьин потянулся к колокольчику. –  To niech że pan się nie fatyguie... Ależ iaki pan ostry!

Do widzenia!

–  Do miłego.

Чикарский вышел, оставив Софьина в положении человека, нечаянно ступившего обеими ногами в лужу у самого подъезда к дому, где он располагал щегольнуть изрядным костюмом и отлично вылакированными сапогами.

Но шутки в сторону, а дело Софьина плохо, очень плохо. Взгляните, вон неподалеку от его квартиры Чикарский с сильными жестами рассказывает что-то двум попавшимся господам, которых сам Грибоедов не нашелся как лучше определять, назвав их только надстрочными буквами. Чикарский говорит, что Софьин «барзо перетрусился», что он – Чикарский – «настрашил его добрже», когда за Пустовцева вызвал его даже «сам-на-сам», что он чуть не валялся у него в ногах, «найнизше» прося защиты и ходатайства перед «паном Пустовцевым», и что он почитает себя обязанным уладить этот «интéрес як найдокладней», для того что Софьин «пршизвоитый члóвек».

Надстрочные господа выслушали болтовню Чикарского с какою-то неполной доверчивостью и усмешками. Расставшись с ним, они пошли разными дорогами, и вот один из них в конце, а другой на самой средине избранных ими улиц пустились в рассказы, видимо изумлявшие их слушателей.

И пошло имя бедного Софьина гулять по городу, обставленное чудовищными сплетнями...

Глава девятая

Даиподняласьжесуматохамеждужителямибогоспасаемого града! Образовались партии: но все они согласны

280