Askochensky_V_I_Za_Rus_Svyatuyu

Раздел IV. БЛЕСТКИ И ИЗГАРЬ

Утверждаю и исповедую перед всеми, что монашество, в его истинном значении, есть глава того фундамента, на котором зиждется и до конца веков будет стоять Церковь истинная. Уклонения от нормы жизни монашеской тут ничего не значит, точно так как они ничего не значат

вделе стояния Церкви Христовой, которую и врата адовы не одолеют. Недаром стало оно развиваться тогда уже, когда в народе начала ослабевать вера, когда сделались редкими дела благочестия. В первые три и даже четыре века христианской эры не было ни Пахомиев, ни Антониев, ни Макариев, ни Арсениев: но чем дальше вперед, тем обильнее рассыпаются светила на тверди мира христианского. Светильник веры, то едва мелькавший, то вдруг вспыхивавший неестественным светом от подливаемого в него сала страстей человеческих, взят был вышним Промыслом из среды шумного, волнуемого всяким учением мира и отнесен в более тихое и безопасное место, откуда потом стали исходить на дело и делание свое великие светоносцы в лице патриархов, митрополитов, епископов и архимандритов – настоятелей там и сям являвшихся общин с тем, чтобы светить миру, бродившему ощупью во тьме своих жалких начинаний.

Не стану развивать перед вами историю монашества

вРоссии; как видно, она вам хорошо знакома: но скажу не обинуясь, что не будь у нас святых обителей, – древнему благочинию и церковному уставу во всей его полноте и точности давно был бы конец. Монастыри – это скинии сведения, в которых нерушимо хранится ковчег Православия, – это те столпы огненные, которые предходят христианскому Израилю, шествующему по пустыне мира сего. Не приведи Бог какому-нибудь Озе прикоснуться к скинии, несомой руками тех, кого приставил к тому Сам Всевышний! Смерть неминуемая смерть грозит им, и гнев Божий ляжет на роды родов их!.. Не указывайте мне на испанские и италианские монастыри; я не знаю их, да и знать не хочу, потому что в

451

В. И. Аскоченский

них не пошли бы ни Пахомии, ни Арсении, ни Макарии. Оставим мертвым погребать своих мертвецов и будем заниматься живыми, заимствующими жизненность свою от Верховного Подателя жизни! Что нам до тех, которые не могут служить нам ни образцом, ни примером!..

Вы, – тяжело мне высказать это, – обрадовались тому, что будто бы я «поднял край завесы, скрывающие некоторые безобразия известной обители». Благодарю вас за пожалование меня в звание Хама, посмеявшегося наготе отца своего Ноя! Но помните и другим скажите, что никогда не думал и не желал я касаться святости той, Самим Богом учрежденной и хранимой обители, которая стоит как бы на страже города, носящего полунемецкое имя. Если я в указанных и столь понравившихся вам статьях коснулся некоторых аномалий, то именно потому, что дорожу чистотою, святостию и блеском того места, в котором, к несчастию, они появились. Того не чистят и не вымывают, что выбрасывают за окно или относят на задний двор, в разбитых черепках. Вы хоть и не высказываете прямо, но я вижу, что заметки мои относятся вообще ко всей обители. Напрасно! Разве комары, снующие между вашими глазами и солнцем, уменьшают его свет и теплоту? Разве от очень малого частного можно делать заключение к общему? Разве один или два «Граблевых-Бамбасовых» могут служить представителями огромного большинства? В семье, говорит пословица, не без урода; и если эти уроды водятся во всяком обществе, то почему же им не быть и там, где собираются тоже люди, не чуждые человеческих слабостей? А если бы вы знали, какой ничтожный процент составляют эти жалкие уроды против тех истинно преподобных мужей, которые составили бы украшение не современных только нам обителей, – вы пожелали бы только вместе со мною, чтобы эти малочисленные плевелы были выполоты и выброшены за ограду монастырскую. Щадя скромность истинных подвижников духовного делания, я не поименую их, но они написаны в

452

Раздел IV. БЛЕСТКИ И ИЗГАРЬ

благоговейном сердце моем гораздо глубже, чем те безобразники, которые скользят лишь по его поверхности. Впрочем, зачем быть слишком строгими к тем, которые убегают от мира и за которыми однако ж гоняется мир? Припомните, что писал я года три тому назад об обителях: они похожи на Ноев ковчег, в котором были животные, и чистые и нечистые; те и другие однако ж спаслись от вод потопных. Спасемся ли мы, стоящие на берегу и не подозревающие того, что того и гляди захлестнет нас прилив моря житейского…

Что и говорить, – прискорбно для истинно христианского чувства встречать пятнушки там, где желалось бы видеть все чистым и сияющим, как злато, искушенное в горниле: но что же делать, когда эти пятнушки есть, когда их отсутствие нельзя ничем доказать, когда об уничтожении их очень мало стараются и даже нарочно выставляют их на показ: «На, дескать! Знать тебя не хотим!» Я убежден, что обличения только для нечестивого – раны; а для того, кто не желаетуклонятьсердцасвоеговсловесалукавствия,ненепщует вины о гресех своих, они – пластырь, вытягивающий всякую дрянь. Друг за друга, а Бог за всех. Ведь монахи – те же наши братья, с теми же слабостями и недостатками,

имы обязаны в отношении к ним теми же обязанностями, какие лежат на всех нас по отношению к другим членам общественного организма. Мы – не паписты, благоговейно созерцающие бернардина или доминиканца потому только, что он носит особую одежду и молится по четкам; и потому, если поведение одного или двух из братии любимой тобою обители оскорбляет твое нравственное чувство, то есть аще согрешит к тебе брат твой, то, ради славы, блага и чисто-

ты самой обители, иди и обличи его между тобою и тем единем. Аще тебе послушает, приобрел еси брата твоего. Аще ли тебе не послушает, пойми с собою еще единого или два, да при устех двою им триех свидетелей станет всяк глагол. Аще же не послушает их, повеждь Церкви. Развитие

иприменение к настоящему делу этой заповеди Господней

453

В. И. Аскоченский

повело бы меня далее пределов необходимой скромности и приличия – а потому я умолкаю…

Крайне больно и оскорбительно для меня ваше поздравлениестем,чтоя«наконецступилнапутьистинный». Если бы я, по слабости, свойственной каждому из нас, по какому-либо постороннему увлечению, действительно не был бы в состоянии удержаться от шествия по такому пути, то я со слезами умолял бы Бога отставить его от меня. Оставаясь неизменным поборником принципа монашества, я потому самому не перестану действовать в отношении к носящим этот ангельский чин по указанию вышеприведенной заповеди Спасителя, но не для грешного осмеяния слабостей человеческих, а из искреннего желания, да будет всякая православная обитель, как вообще Церковь Христо-

ва, свята и непорочна, не имущею скверны или порока, или нечтооттаковых.То не защита, когда более опасное место закрывают, по-китайски, фальшивою батареей; тот не поборник, который укладывает побораемых в обозе спать и почивать. Нет, – все должны вставать на ноги, когда опасность близ есть, когда враги множатся и поднимаются тучею, словно комары в летний вечер у топкого болота.

Вы пишете, что не одни заявляете мне благодарность за вообразившееся некоторым головам восстание мое против святых обителей. Если вы приняли на себя труд сообщить мне об этом, то примите и другой – сказать всем единомысленным с вами, что я все тот же, и как доселе ратовал, так и впредь буду ратовать за дело Божие, где бы и как бы оно не проявлялось.

Японский православный миссионер

Идите, сказал Господь ученикам Своим, отпуская их на проповедь Евангелия, не стяжите ни злата, ни сребра,

454

Раздел IV. БЛЕСТКИ И ИЗГАРЬ

ни меди при поясех ваших, не берите с собою ни пиры в путь, ни двою ризу, ни сапог, ни жезла1. И как тогда шли апостолы, по слову своего Божественного Учителя, так идут и теперь самоотверженные исповедники в страны неприютные, неласковые. Благоговейно преклоняется пред такими личностями истинно верующий христианин и молит Бога, да споспешествует Он им в великом делании сеяния слова Божия и да избавит их от непризванных пособников и «попечителей», ищущих только своих си, и между тем мнящих службу приносити Богови.

К числу таких светлых личностей принадлежит иеро­ монах Николай Касаткин [1]. Невзирая ни на какие препятствия, не страшась ни трудов, ни самой смерти и движимый только ревностию по вере и высокою любовию к ближним, при самых скудных, своих собственных средствах, о. Николай в 1861 году прибыл в Японию. Это было

вто время, когда там во всей силе существовал закон, грозивший смертию туземным христианам и тюрьмою или ссылкою тем из них, которые будут уличены в слушании христианской проповеди. Много нужно было решимости и упования на Бога, чтобы стать лицом к лицу со всеми ужасами смерти и начать сеяние среди терний колючих, в полной уверенности, что оно принесет плод свой. Отец Николай прежде всего принялся за образование самого себя и приготовление к миссионерской деятельности. Он начал изучать японский язык, который несравненно труднее китайского, и при помощи Божией успел в этом столько, что

внепродолжительном времени мог читать свободно пояпонски. Из двух лиц, привлеченных им к христианству, Симмей, учивший его японскому языку, сам бывший в звании «служителя духов» в секте «син-то», сделался правою его рукою; ознакомившись с христианством, он отрекся от своего звания. При его-то содействии о. Николай предпринял перевод Нового Завета на японский язык. «Четыре

1  Мф 10, ст. 9.

455

В. И. Аскоченский

евангелиста, – пишет он от 22 мая сего года, – уже переведены. За обедней в Пасху Евангелие читано на японском языке после славянского. К зиме весь Новый Завет будет переведен. Спешу кончить, чтобы Симмею было с чем отправиться в Ниппон»1.

И этот благочестивый труженик евангельской проповеди до сих пор несет на себе всю тяжесть расходов своего миссионерства, даже содержит на своем иждивении учителя своего Симмея!.. Можно ли допустить, чтобы ревнитель истины евангельской отвлекал благочестивые думы свои на добывание средств к жизни? Можно ли поверить, чтобы православный мир не ответил живым сочувствием к нуждам японского апостола, успевшего уже так много сделать и в такое короткое время? Скромно взывает он о помощи, прося прислать ему только все принадлежности для литографии, «если не на чей счет, – говорит он, – то на мой». Нет, достоуважаемейший отец Николай! Мы не допустим вас тратить свои силы и свои скудные средства на дело Божие! Дайте и нам возможность быть вашими сотрудниками в великом вашем подвиге. Еще не оскудела Русь святая истинными ревнителями Веры и благочестия; еще не проник в кости ее гнилой индеферентизм и пошлый атеизм!..2

Неблаговидная ошибка

Нас… да и не нас одних, а весьма многих из читателей «Домашней беседы» возмущало и возмущает всякий раз кощунственное неуважение к имени Божию, которое сплошь и рядом является на широких листах некоторых

1  Сев. почта. 1867 г. № 215.

2  Пожертвования для сего принимаются в Петербурге в канцелярии Со-

вета Мисс. общ. на Вас. Остр. в 1-й линии дом № 46 у Средн. просп. От 3 до

9 часов пополудни.

456

Раздел IV. БЛЕСТКИ И ИЗГАРЬ

русских газет. Оно, конечно, не велика важность в какойнибудь прописной или подстрочной букве, – но когда слова: Бог, Божий, Христос, Христов, Церковь (в высшем значении своем) и проч. пишутся и печатаются чрез маленькое б, х, ц, то в этом позволительно видеть более, чем орфографический каприз.

Но еще оскорбительнее для религиозного чувства православного христианина, когда вместо Бога обращаются к каким-то богам и приглашают благодарить этих богов за то или другое. В № 171 газеты «Голос» помещено «воспоминание М. П. Погодина о князе В. Ф. Одоевском [1], читанное им в заседании Московского Общества любителей российской словесности, 13-го апреля». С удовольствием прочитали и мы задушевный говор нашего ветерана-литератора

иизвестного ученого: но несколько слов в заключении возмутили нас до глубины души. «Поблагодарим, – говорил оратор, – богов, которые привели его (Одоевского) к родным берегам, где он может воскликнуть с нами: к тихому пристанищу притекох… Прости, наш добрый друг, наш любезный товарищ! Мы любили и любим тебя искренно. Не оставляй же нас своим назиданием (не от имени ли тех богов, которым молится оратор?), пока мы здесь еще печемся

имолим о мнозе службе, забывая – увы! часто, что всякую минуту можем умереть и что единоеестьнапотребу». Скажите, пожалуйста, – как вяжутся эти святые слова, целиком взятые из Евангелия, с приглашением благодарить каких-то богов? И неужели старый литератор и ревностный христианин, каким мы вправе считать г. Погодина, не заметил этой грязной заплаты на богатом покрывале, которое возложил он на гроб своего отшедшего друга? Латынь заела наших ораторов – вот горе! Там ведь все dii immortales да разные penatae. Нам кажется, что речь г. Погодина ровно ничего не потеряла бы, если бы он пригласил своих слушателей поблагодарить не каких-то неведомых богов, а Бога, Коего

разве иного не знаем и Его же Имя именуем.

457

В. И. Аскоченский

Гражданское погребение

Что гражданский брак существовал с самой глубокой древности – эта истина неоспоримая; только он известен был тогда под другим названием, не совсем удобным для употребления, и состоял в связи с излишним употреблением напитков; почему апостол Павел, предостерегая от этого новых христиан, писал к ефесеям: не упивайтеся вином, в немже есть… гражданский брак1. Но что существует и «гражданское погребение», об этом мы узнали только 18 января сего 1870 года. Это припомнило нам одну весьма странную церемонию, свидетелем которой довелось нам быть совершенно случайно. Некий весьма важный барин, выехав за границу, оставил на попечение своего садовника престарелого бульдога, назначив на содержание его по 25 рублей в месяц. Бульдог чрез несколько времени околел, о чем немедленно дано было знать по телеграфу собаколюбивому барину, от которого тоже немедленно было получено приказание похоронить усопшего с подобающею честию на указанном месте в барском саду и поставить приличный памятник из мрамора. На все это повелено было взять из кассы господской немалую сумму денег. Огорченный садовник созвал своих приятелей и знакомых, уложил пса в гроб, обитый красным атласом, и, проводив его в выложенную камнем могилу, устроил надлежащее поминовение с блинами и обильным возлиянием. Случайно быв очевидцами всего этого, мы недоумевали, как назвать такое погребение, и порешили, что оно – собачье и может быть применяемо только к бульдогам, пуделям и левреткам. Оказывается теперь, что оно, под другим только названием, идет и к людям, даже таким, елицы во Христа крестишася, во Христа облекошася. В № 18 «Го- лоса» извещают, что 11 января, в два часа пополудни, про-

1  Еф 5, ст. 18.

458

Раздел IV. БЛЕСТКИ И ИЗГАРЬ

исходило в Париже «гражданское погребение» несчастного Герцена [1], стяжавшего себе при жизни своего рода громкую известность, причем присутствовало немалое число русских, поляков и французов. Об участии духовенства в погребальной церемонии не говорится ни слова, да навряд ли оно и было, потому что Герцен ненавидел и проклинал все, что могло напоминать ему о Спасителе мира и о христианстве. Мертвеца отвезли на кладбище отца Лашеза, где и предали земле после нескольких речей, соответствующих последней деятельности, характеру и известному направлению покойника…

Боже мой, Боже мой!.. И ведь это погребали русского, православного, омытого от греха первородного водами святого крещения, носившего святое имя Александра, запечатленного в таинстве миропомазания печатию дара Духа Святаго, сподоблявшегося, по крайней мере в юных летах, приобщения Телу и Крови Господней!.. Верить трудно, чтоб человек мог дойти до такого ожесточения, что даже в последние минуты жизни своей решается на отказ от всесильных пособий Церкви и переступает на ту сторону гроба с печатью отступника на челе своем!.. Что ж после этого мудреного в том, что есть существа высшие человека, которые упорствуют в своей злобе от века и отвергают все средства к своему спасению, претерпевая все ужасы своего вольного отвержения? Над злосчастным Герценом совершено «гражданское погребение», без молитв, без креста, без христианского напутствия в жизнь вечную, – куда ж явится этот «гражданин» с правами своего революционного гражданства? Не туда ли, где вечная революция, где ненавидят молитву и боятся креста? Не к тем ли существам, принцип деятельности которых есть вечное отрицание и нескончаемая злоба против царства Христова, основанного на земле и вершиною своею касающегося неба? Да, нет и не может быть страшнее того наказания, которое сам себе уготовляет человек, Сына Божия­

459

В. И. Аскоченский

поправый, кровь заветную, ею же освятися, скверну возмнив, и Духа благодати укоривый!..

Было и прошло

Перечитывая в «Русском архиве», одном из превосходнейших наших изданий, переписку знаменитых представителей нашей литературы прошедшего царствования, с благоговением преклоняешься пред этими богатырями мысли и чувства, и как посравнишь век нынешний и век минувший, невольно скажешь с поэтом: «свежо предание, а верится с трудом». Прежде всего, внимание останавливается на самих личностях, которые вели между собою переписку: это были люди, честно и всецело посвятившие себя служению правды, дорожившие данным им от Бога талантом, искренно веровавшие в достоинство слова человеческого, возлюбившие науку всей силою своего ума и строго относившиеся ко всему, что выставлял им на показ цивилизованный Запад, – люди, освещавшие самые лучшие помыслы свои светом веры Христовой и Божественного Откровения, и потому-то память их пребывает доныне с похвалами, и потому-то имена их затверживали мы, затверживают дети наши и будут твердить внуки в поучение и назидание свое. И какие все имена! Державин, Карамзин, Жуковский [1], Плетнев [2], Батюшков, Пушкин, Грибоедов, Гоголь, Лермонтов!.. Как много в именах этих такого, чем без греха может гордиться русский человек! Как поучительно падение и восстание каждого из них! Говорим о падении, потому что, как говорит Плетнев в письме своем к Жуковскому, без некоторых слабостей никто не совершил земного странствования: но и в слабостях самих видны люди силы и неиссякаемой энергии, – люди, скоро сознававшие свое падение и восстававшие во весь свой рост, во всю ширину своего гения. Чувства любви и взаимного ува-

460