Askochensky_V_I_Za_Rus_Svyatuyu

Раздел V. СТАТЬИ ПО ЦЕРКОВНОМУ ИСКУССТВУ

самому, и окружавшим его. Прекрасный, Божий дар слова, остающийся без употребления, омертвелым там, где его заменяет одно механическое движение, в пении бывает главным деятелем, самым лучшим, вернейшим и благороднейшим проводником внутренних движений духа; все твари, в разнообразных звуках поведающие благость

иславу Создателя своего, передают человеку свои песни, чтобы он, как жрец, истолковал их живым словом, одним из существеннейших принадлежностей его природы.

Змиеве и вся бездны, огнь, град, снег, голоть, дух бурен, творящия слово Его; горы и вси холми, древа плодоносна

ивси кедри, зверие и вси скоти, гади и птицы пернаты1, –

все это устремляет на человека полные надежды и ожидания очи, умоляя, чтоб он перевел их хваление Создателю и Промыслителю своему. Стало быть, грешит человек против Творца своего, против самого себя, даже против низших себя тварей, если в святой молитве благодарения

ихвалы Богу оставляет без употребления свое слово и, по странному своенравию, становится в храме Божием бессловесным певцом чудес Всемогущего. Воля ваша, а мне кажется, что в таком разе он хоть и в более благородном смысле, но все-таки прилагается скотом бессмысленным

иуподобляется им.

–  Ну, уж это слишком! – с улыбкой заметил хозяин. – Не забывайте однако ж, что инструментальная музыка допущена была в церкви подзаконной, что там были в употреблении и трубы, и гусли, и другие современные инструменты.

–  Совершенно справедливо: но ведь и лепет допускается в человеке в известную пору его жизни; если же он будет продолжать лепетать и в возрасте мужества, то его извиняют разве потому только, если он косноязычен. Не хочу вдаваться в рассмотрение свойства и характера церковной музыки древних евреев, во всем совершенно отлич-

1  Пс 148, ст. 7–10.

491

В. И. Аскоченский

ной от нынешних реквиемов и ораторий, – скажу только, что в первобытные времена Церкви подзаконной, действительно, при некоторых торжественных случаях были употребляемы органы, гусли, свирели и тимпаны: но все это, по мере возвышения израильтян к духовности, малопомалу оставляемо было вне врат храма. Уже Идифум, Асаф, Ефам, сыны Кореовы, получали от пророка Давида не какие-нибудь нотные каракульки, а полные псалмы, состоявшие в слове и из слов молитвенных. Чем более прозревали древние евреи сквозь подзаконную сень, чем более от внешних образов и обрядов углублялись внутрь самих себя и чем яснее усматривали невозможность очищения себя кровию козлов и овнов и потребность другого, более духовного очищения: тем более становились слышны песни покаяния и молитвы, возносимые уже не на мертвых органах, а в тихом слове умиления, в святой песне плача и воздыхания. Постепенно спадала завеса с огрубевших очей древнего Израиля; постепенно исчезало и ликование их на гуслях, свирелях и тимпанах. Во времена, близкие ко временам Спасителя, вы уже не найдете ничего такого между иудеями, а тем более не найдете во время земной жизни Господа нашего Иисуса Христа. Даже общее всем народам употребление музыки как средства развлечения было уже оставляемо, так что св. апостол Иаков [8] говорит уже только о пении: благодушествует ли кто в вас? да по-

ет1. Притом изящная сторона музыки доступна понятию только небольшой части народа, так называемому образованному классу, что ж делать другим-то? Поневоле этот огромный участок народа должен оставаться безмолвным, мертвым слушателем ораторий, над выполнением которых так усердно трудятся дилетанты, – или довольствоваться своею простосердечною молитвою, без всякого участия в церковном славословии такого рода.

1  Иак 5, ст. 13.

492

Раздел V. СТАТЬИ ПО ЦЕРКОВНОМУ ИСКУССТВУ

–  А разве наш простолюдин, – спросил один из гостей, – все понимает, что поется в церкви?

–  Все не все, а понимает гораздо больше, чем многие и весьма многие даже из высокообразованных господ. Он с детства навык этим песнопениям, слова которых глубоко вошли в душу его вместе с звуками. Он скорее падет на землю при пении, например, праздничного тропаря, чем иной велеученый мудрец, который будет стоять при этом, бессмысленно вытаращивать глаза…

В эту пору вошел знакомый уже читателям «Домашней беседы» «трехименный» Антон-Феликс-Алоизий Пршипршинский. Не желая связываться с этим господином, который до сих пор еще верит в непогрешимость своего папы, я замолчал…

Ведель Артемий Лукьянович

Киеву от древних лет суждено быть вводителем и впоследствии усовершителем церковного пения. По сказанию так называемой Иоакимовой летописи, еще к Владимиру равноапостольному присланы были из Константинополя с митрополитом св. Михаилом «демественники от славян болгарских», передавшие России демественное или доместическое пение, которое, впрочем, мало разнилось от столпового1.

При Великом князе Ярославе явились в Россию три греческих певца, от них же, как свидетельствуют Степен-

1  Столповое пение, названное римскою церковию cantus planus, было

пение единогласное, речитативное, без кадансов или тактов, а только по одним акцентам и ударениям в одну ноту и чрез всю пиэсу, как это можно слышатьидоныневгреческихмонастыряхнаВостоке.Почтитаковожбыло пение демественное; только в нем допускалось подпевание других певцов

илидажевсехпредстоящихвцерквилибовтотжеголос,либоодноютолько

квинтою или басом (basse-continue) в один тон чрез всю исполняемую пьесу

или с переменою не более трех нот.

493

В. И. Аскоченский

ные Книги, «начат пение изрядное осмогласие1 наипачежебытиврустейземлиангелоподобноеитрисоставное, сладкогласование и самое красное демественное пение». Остатки его доныне сохранились в Киево-Печерской Лавре, где самые глубокие знатоки музыки не могут не восхищаться чудною, неподражаемой гармонией, завещанною св. обители многими веками.

Знаменитый в Истории Русской Церкви и отечественного просвещения Лазарь Баранович, в бытность свою игуменом Киевобратского монастыря и ректором тамошнего училища, желая противопоставить бездушным звукам органов, оглашавших католические костелы, более разумную и сознательную музыку, обратил особенное внимание на увеличение и улучшение Братской певческой капеллии и заботливостью своею довел ее до такого совершенства и известности, что когда царь Алексей Михайлович и патриарх Никон пожелали ввести и в Москве церковно-партесное пение, то для обучения этому искусству вызывали наставников и даже певчих из Киевобратского монастыря2.

Само собою разумеется, что подражание западным ораториям во многом должно было изменить древний характер наших церковных песнопений и что, за неимением готовых пиэс, настояла необходимость составлять их вновь, применяясь к современному вкусу и эстетическим требованиям. К сожалению, репертуар древней Киевобратской капеллии погиб невозвратно; уцелевшие же гимны св. Димитрия Ростовского и неизвестных композиторов, творения которых находятся в старинном Богогласнике, мало характеризуют ту эпоху, когда пение цер-

1  Осьмогласное пение разумеется здесь не симфоническое, а единогласное,сразличиемтольконапевов.Трисоставное,тоестьтрехголосное(trio), есть уже симфоническое, которое с тех пор долго употреблялось в России

под названием троестрочного, пока не ввелось четырехголосное, осьми-

голосное, двенадцати и даже двадцатиголосное. 2  Чтен. Моск. Общ. ист. № 3. 1846 г. Отд. I.

494

Раздел V. СТАТЬИ ПО ЦЕРКОВНОМУ ИСКУССТВУ

ковное, лишенное первобытной простоты, уклонилось в витиеватость и вычурность, не совсем ему свойственные. Последним представителем этой отжившей школы киевского партесного пения был Артемий Лукьянович Ведель.

Ведель родился в Киеве в начале семидесятых годов прошлого столетия и принадлежал к мещанскому сословию. В юных летах он отдан был родителями своими в киевское училище и за отличный голос был немедленно принят в академический хор. Таким образом, Ведель с первого же раза попал в тот круг, из которого не суждено было ему выходить до конца своей жизни. Достигнув философского класса, Ведель принял в управление академическую капеллию: отличная манера, глубокие сведения в музыке, полный и превосходно выработанный голос привлекли к нему общее внимание киевлян. Тогдашний московский генерал-губернатор П. Д. Еропкин просил митрополита Самуила прислать к нему знатока в церковном пении. Выбор пал на Веделя с тремя мальчиками из академического хора, он отправился в Москву и вступил там в управление капеллией Еропкина, состоя между тем на службе в Сенатской канцелярии. В 1790 году по увольнении Еропкина от службы, Ведель возвратился в Киев с чином губернского секретаря и прямо явился в Академию с камертоном регента. Квартировавший в ту пору на Подоле корпусный генерал А. Я. Леванидов полюбил его и уговорил перейти к себе, исходатайствовав ему чин поручика. Ведель тотчас же занялся составлением певческого хора из солдатских детей и вольных людей. В короткое время певческая Леванидова стараниями Веделя стала одною из лучших в Киеве.

Это была самая цветущая пора его необыкновенного таланта, и к этому-то времени относятся почти все концерты его и самое пение, долго остававшееся в памяти киевских старожилов. В партитуре всех концертов Веделя, писанной им самим 1796 года, нельзя с первого же взгляда

495

В. И. Аскоченский

не обратить особенного внимания на разные музыкальные украшения, которыми убирал он преимущественно партицию тенора и выполнение которых вряд ли и было кому доступно, кроме его самого. Над такой партицией призадумались бы и новейшие певцы-артисты: труднейшие рулады, быстрые переходы из полутона в полутон, смелость и нарочитая витиеватость оборотов показывают, что голос Веделя был обработан в высшей степени и не боялся никаких трудностей. Конечно, от этих светских украшений, щедро им рассыпаемых, церковное пение некоторым образом утрачивало характер простоты и молитвенного спокойствия: но Веделя слишком строго винить в этом нельзя, – таков был вкус и требования духа времени. По крайней мере, у Веделя самые хитрые рулады и фиоритуры никогда не затемняли главной мысли и не были предметом особенных и намеренных его усилий, а выходили сами собою; это не те скачки и рулады, которыми щеголяли в свое время концерты Алейникова, Пичугина и особенно Дехтярева, походившие более на итальянские оперетки. Замечательно, что концерты Веделя и без тех украшений, какими усыпал он партицию тенора, нисколько не теряют своих достоинств и даже, можно сказать, больше нравятся строго эстетически образованному вкусу.

В 1792 году, когда Леванидов был переведен из Киева генерал-губернатором в одну из северных губерний в России, Ведель, лишившись в нем своего покровителя, бросил все и, соскучившись без любимого своего занятия, сложил себя чин поручика и поступил в Киево-Печерскую Лавру послушником. Здесь он обратил всю энергию пылкой души своей к иноческим подвигам, усердно исправляя должность чтеца и клирошанина. Братия находила в нем образец кротости, терпения и послушания и скоро надеялись видеть его в сане служителя алтарю Господню: но, к удивлению всех, Ведель в одну ночь тайно бежал из Лавры. В нищенском виде, с признаками некоторого по-

496

Раздел V. СТАТЬИ ПО ЦЕРКОВНОМУ ИСКУССТВУ

мешательства, бродил он по Полтавской, Черниговской и Харьковской губерниям. Между тем на Веделя пало неблаговидное подозрение в составлении каких-то записок, относившихся к современным политическим событиям. Тогдашний генерал-губернатор Киевский М. Н. Кречетников немедленно распорядился об отыскании беглеца. Не зная ни о чем и ничего не подозревая, Ведель сам воротился в Киев и явился прямо в Лавру, откуда был представлен за караулом гражданскому начальству. Это обстоятельство сильно потрясло его; однако ж он не потерял присутствия духа и успел оправдаться в возникшем подозрении: но за бродяжество все-таки посадили его в Смирительный дом. Тут уж он совсем помешался; глубокая задумчивость, боязливое искание уединенных мест были признаками уже ненормального состояния умственных его способностей. Многочисленные почитатели его таланта не переставали однако ж навещать его в горьком заключении: но уходили, часто не могши добиться от него какого-либо слова. В 1806 году Артемий Лукьянович Ведель окончил горемыч-

ную жизнь свою в том же Смирительном доме. Знаменитый вития И. В. Леванда, напутствовавший его Св. Тайнами, испросил позволение у начальства проводить Веделя с приличной торжественностью, и в день погребения улицы были покрыты народом; воспитанники Академии спорили с многочисленными почитателями его таланта о чести нести бренные останки знаменитого певца. Прах Веделя покоится в бывшем Кирилловском монастыре, – но где именно его могила – неизвестно1.

Ведель был красив собою и прекрасно сложен, особенно поразительны были глаза его, светившиеся какимто особенным огнем. Нравом был тих, кроток, приветлив

1  ВсесведенияожизниВеделясобраныизрассказовкиевскихстарожилов, знавшихеголично,изаимствованыизрукописи,сообщеннойавторув1843г.

иеромонахом Киево-Печерской Лавры Варлаамом, который подписался

«певчим и учеником Веделя Василием Зубовским».

497

В.И. Аскоченский

ивсему предпочитал уединение. Последнее обстоятельство было причиною того, что школьные товарищи почитали его «духовидцем» и подходили к нему с некоторою боязнию. Молитва не сходила с уст Веделя: чтó бы он ни делал, куда бы ни шел, – всегда шептал про себя Псалтирь, который знал наизусть, и часто заливался слезами, декламируя нараспев вдохновенные песни Царя-псалмопевца. Генерал Леванидов, в доме которого он жил и с которым был потом в дружеских сношениях, пожелал однажды узнать, чем занимается Ведель в свободное время; для этого он тихонько подошел к его комнате: но услышав его пение и завидев в полуотворенную дверь Веделя, стоявшего перед иконами на коленях, отошел прочь, не желая мешать молитвенному вдохновению благочестивого человека. Независимо от дней воскресных и праздничных, Ведель, как только позволяли ему занятия, непременно являлся на богослужение и становился на клирос, участвуя в пении простых клирошан.

Ведель превосходно играл на скрипке и был первым солистом в оркестре академическом. Управляя хором, он никогда не сердился, и вывести его из терпения не было никакой возможности; ошибку он встречал улыбкою и ласково поправлял ее. В дни Великого Поста Ведель иногда выходил петь один: да исправится молитва моя, импро-

визируя музыку удивительным образом1. Сказывают, что в эти минуты лицо его как бы просветлялось и слезы ручьем лились из глаз его. В разговорах он был весьма умерен; больше молчал и почти всегда бывал задумчив. Любимым развлечением его было пение священных гимнов

икантов, бывших в общем употреблении между студентами Академии. Для этого он приглашал к себе малютокпевчих, причем, как замечает сказатель жизни Веделя,

1  Ведель доказывал, что трио в этом случае было прямым нарушением

церковного устава, где ясно и положительно сказано, что певец поет один,

а квартетом отвечает только хор.

498

Раздел V. СТАТЬИ ПО ЦЕРКОВНОМУ ИСКУССТВУ

сам не раз исполнявший при нем те песни, он всегда «погружался в меланхолию».

Концерты Веделя есть двухорные и однохорные для четырех голосов. Впрочем, двухорных только два: Проповедника веры, в день св. апостола Андрея, и Господь пасет мя. Оба эти концерты написаны, как видно, из подражания известному Сарти и слабее прочих композиций Веделя, хоть далеко выше музыкально-церковных произведений этого итальянца-композитора. В adagio и solo этих концертов Ведель является то же молитвенное чувство, каким всегда одушевляем был наш отечественный композитор: тут как будто он чувствует себя дома и поет своим, а не подражательным голосом. Хоровые переклички в allegro, видимо, сбивали его с своеродной колеи и заставляли прибегать к общим музыкальным местам, которыми так богаты современные ему композиторы. Четырехголосные концерты Веделя следующие: 1) В молитвах неусыпающую Богородицу; 2) Спаси мя Боже, яко внидоша воды до глубины души моея; 3) Доколе, Господи, забудеши мя; 4) Пою Богу моему дондеже есмь; 5) Блажен разумеваяй на нища и убога; 6) Помилуй мя, Господи, яко немощенесмь;7) Воскресни,Господи,судятсяязыцыпред Тобою; 8) Услыши, Господи, глас мой; 9) Боже, законопреступницы восташа на мя и 10) Ко Господу внегда скорбе-

ти ми. Во всех их самая лучшая партиция – теноровая; в adagio все прочие голоса служат как бы аккомпанементом тенору. Но зато что за богатство инструментовки в хорах! Что за широкое, что за необъятное море звуков, как бы волнующихся плавной, мерной зыбью! Ни одного педантического скачка из тона в тон, ни одного ненатурального перехода, ни одной ноты, поставленной наудачу или для пополнения музыкальных пробелов; легкость, особенная мелодичность, чистота, ясность, молитвенность и, так сказать, сердечность (sincerité) – вот неотъемлемые достоинства произведений Веделя!

499

В. И. Аскоченский

Строгие контрапунктисты упрекнут, может быть, его в некотором однообразии и повторении любимого мотива: но, не говоря уже о том, что подобное сему встречается и у таких великих композиторов, как Бетховен, мы находим, что Ведель в этом случае нимало не изменял характеру нашей церковной музыки, и поэтому мнимое однообразие может быть даже поставлено в числе первых достоинств его композиций. Оно показывает непрерывность, естественность, постоянство и единичность молитвенно-религи­ ­оз­ ного­ чувства, содержащего душу до конца песни и, может быть, действительно повторяющего иногда себя, как повторяется одна и та же молитва в «умном делании» высоких подвижников жизни духовной. Возьмите хоть концерт

Веделя Доколе, Господи, забудеши мя – от начала до конца целого псалма, он весь проникнут одним, ни на одну секунду не прерывающимся чувством скорби, изливаемой пред Утешителем всех скорбящих. Тут нет общих музыкальных мест; нет, пожалуй, и педантического разграничения, указываемого контрапунктом1: но зато во всякой ноте, во всякой фразе видна душа, любящая, христианская душа. Сказатель жизни Веделя говорит, что по исполнении в Киево-Михайловском монастыре этого концерта капеллией Леванидова, под управлением самого композитора, князь Дашков, временно проживавший на ту пору в Киеве, снял с себя золотой шарф и подарил его Веделю, присовокупив к тому 50 червонцев. Концерт Спаси мя, Боже нельзя слушать без слез; концерт же Помилуй мя, Господи обошел всю Русь православную; его пели везде, приписывая то тому, то другому композитору. Уж одна эта популярность много говорит в пользу высокого таланта Веделя.

Манере Веделя подражали все певческие хоры, кото- рых в ту пору в Киеве было очень много. Малороссийские

1  Контрапунктом в тесном смысле называется искусство сопровождать даннуюмелодиюнесколькимиголосамиилиинструментами.Вообщежепод

этим словом должно понимать гармоническое сочетание многих голосов

для образования из целого ряда созвучий одной мелодии. – Ред.

500