Askochensky_V_I_Za_Rus_Svyatuyu

Раздел V. СТАТЬИ ПО ЦЕРКОВНОМУ ИСКУССТВУ

помещики дорого платили за каждую его пьесу, переписываемую для их домашних капеллий. Министр юстиции Д. П. Трощинский заплатил за две полные службы Веделя триста рублей – цена, по тогдашнему времени, высокая. Сам Бортнянский, не любивший себе соперников, не раз письменно просил Веделя не оставлять музыкальных занятий.

Из мелких сочинений Веделя особенно замечательно трио: Покаяния отверзи ми двери. Его знает и поет вся Православная Русь, – и ни одна из известнейших композиций этой покаянной песни не выражает столько мысли, столько глубокого сокрушения о грехах, как это произведение Веделя. Ужас объемлет душу при восклицании баритона: Окаянный трепещу – восклицании, прямо вырывающимся из-под сердца, тесно сжатого благодатною скорбию. Есть и другие его сочинения: но все они, нося в себе печать его могучего таланта, как будто не договорены, как будто показывают, что композитору негде было развернуться полетом творческой своей фантазии.

Когда, объятый вдохновением, Ведель написал первую строку своего концерта: Пою Богу моему дондеже есмь, –

думал ли он, что не допоет до конца прекрасных песней своих, что его же звуки будут потом казаться ему темной сказкой, давно когда-то слышанной и уже позабытой?.. Непостижимы судьбы Божии!..

Кое-что о церковном пении

(Письмо в Киев)

Отыскивая между бумагами понадобившееся мне письмо одного из моих журнальных корреспондентов, я нечаянно напал на твое послание, писанное ко мне еще в 1859 году. Кажется, что оно, за разными хлопотами, было оставлено мною без ответа. Как провинциальный мело-

501

В. И. Аскоченский

ман, ты обращаешься ко мне с просьбою поделиться впечатлениями, которые, по твоему мнению, я должен был испытать «в этом разливном море музыкальных наслаждений». «Счастливец, – пишешь ты, – ты можешь слушать Тамберлика, Бозио, Эмерик-Лаблаш, упиваться гармонией в итальянской и русской операх; восхищаться Штраусом, Гунглем, Контским, Рубинштейном, присутствовать в концертах Придворной капеллы под дирекцией самого Львова и проч. и проч.» Завидуй, завидуй, если тебе нечего делать! А я тебе скажу, что из всех перечисленных тобою артистов мира музыкального я имел терпение послушать только немногих, да и от тех бежал с тоскою в душе, с растрепанными чувствами, с взволнованными страстями. «Сокрушительные вздохи, – писал когда-то Сребрянский, – не облегчают сердца», а я прибавлю, что все эти оперы, как порождение самых буйных и беспокойных страстей поднимают в душе такую бурю, что не знаешь, куда и деваться. Ну их совсем! И говорить не хочу о всех этих корифеях современной музыкальности, даже и тебя прошу забыть, что я слышал некоторых из них, или, по крайней мере, не вспоминать более и более об этом.

Ты, бывало, трунил и подсмеивался надо мной, когда я,вопрекивосторженнымтвоимвозгласамометодекакойлибодоморощеннойВиардоилигорловомзавываниисамоучки – Тамберлика, со своей стороны начинал выхвалять тебе церковное наше пение, действительно возносящее дух наш на какую-то высоту светлую и божественную и растворяющее помыслы умилением и сокрушением покаянным; ты называл меня отсталым, односторонним, фанатиком и еще чем-то, право, не помню: но я, мой милый,

издесь остался при тех же убеждениях, какие имел тогда, когда слушал прекрасное пение академического двухвекового хора. Недавно довелось мне прослушать в Исаакиевском соборе трио: архангельский глас, исполненное басом

ивеликолепнейшими двумя тенорами. Я не устоял и пал

502

Раздел V. СТАТЬИ ПО ЦЕРКОВНОМУ ИСКУССТВУ

на колени; слезы сами собою катились из глаз моих, а на душе стало так светло, так грустно-отрадно, что сказать не могу… Вот это так пение! Чуешь сердцем, что поет не волынка и не сопель, а человек, умаленный малым чим от ангел, достойный истолкователь тех звуков, которыми совоздыхает с нами вся природа, чающая своего избавления. Но… увы! И здесь, в центре мира музыкального, в нашей северной Пальмире редко выдаются эти мгновения… Да, мой друг, и над церковным нашим пением прошел тот досадный уровень западной формалистики, который многое обезличил, многое обесхарактерил, многое довел до ненужной фразистики, и все от того, что затянул нашу свободную, небесную музыку в узкую одежду западного контрапункта.

Ты весьма благосклонно называешь меня знатоком музыки, – спасибо. Оно хоть я и не присяжный знаток ее, а действительно понимаю и знаю довольно; поэтому-то

инадеюсь, что никто не запретит мне сметь свое суждение иметь об этом предмете, насколько он касается нашего церковного благолепия; грешный человек, – но как-то усерднее и теплее молитва моя, когда ей помогает стройное, благоговейное пение; тогда, словно на крыльях, уносится душа моя в тот мир, где слышится песнь апокалипсических старцев. Пусть осудят меня за это дошедшие до высокой степени самоуглубления; я как человек внешний с покорностию приму это осуждение, но все-таки не откажусь от моих убеждений, потому что они укоренились в душе моей с самых ранних лет моего детства.

Во всех петербургских церквах, где существуют певческие хоры, пение доведено до строжайшего единообразия. Ты можешь быть совершенно уверен, что то же самое услышишь и от придворного хора, и от митрополитского,

иот исакиевского, и от измайловского, и от почтамптского, и от преображенского, и от знаменского, и от казанского, и даже от убогого из убогих – вознесенского, – все они

503

В. И. Аскоченский

поют по одним нотам и даже по одному камертону. Даже провинциальные хоры, являющиеся по временам в столицу, долгом свои считают впадать в этот водоворот однообразия и сухой формальности. Оно, конечно, в бюрократическом отношении это очень похвально, но в церковном… как бы это сказать… раболепно, что ли. Посмотри на пруд, который не освежается притоком чистых вод, – что с ним делается? Покрывается плесенью, загнивает и портится. Так точно случилось и с нашим церковным пением. Когда-то очень давно Бортнянский, не посоветовавшись, как бы следовало, с нашими октоихами и обиходами, сочинил свое пение и пустил в Русь Православную. Неохотно однако ж приняла Русь это пение; некоторые дирижеры провинциальных хоров принялись разнообразить его тоже своими сочинениями; Дехтяревы, Пичугины, Алейниковы, Давыдовы и многое множество других доморощеных композиторов понатворили из церковных песней

ипсалмов св. Давида разных опереток и совсем обезобразили церковную музыку. Стало быть, одна крайность вызвала другую. Пришлось обуздать подобное авиронство формальным запрещением; но дело от этого нисколько не выиграло, потому что не вздумали в ту пору обратиться к оживлению нашего форменного пения теми мелодиями, которые в свежести и целости сохранялись в наших древних обителях, в городах старинных, даже по селам и деревням. Как драгоценной находке, обрадовалась благочестивая Русь переложениям протоиерея Турчанинова [1]

изапела их с любовию, ибо слухом услышала в них чтото близкое ей, что-то родное, властно двигающее волю и согревающее сердце.

Отрадно становится мне, когда вспомню пение, например, в Киево-Печерской Лавре. Вот куда бы должны стремиться наши церковные композиторы; вот бы где изу­ чать им тайны мелодии, которой недостает в их выровненных и выглаженных произведениях! А впрочем, и тут

504

Раздел V. СТАТЬИ ПО ЦЕРКОВНОМУ ИСКУССТВУ

беда с этими магистрами музыкальными! Сейчас начнут укладывать песнь церковную на прокрустово ложе своего контрапункта. Что им за дело до того, что такое-то пение нравится люду православному! Им не нравится – вот что главное, и вот они, что окажется им длинным, урежут, что коротким – вытянут, и таким мастерством из прекрасного

истройного организма сделают какое-то чучело безголовое и безногое. Недалеко заходя, мы с тобой в Киеве не раз слышали, стоя на коленях, дивную музыку славословия великого на всенощном бдении; что же, попало оно к нам и в северную нашу Пальмиру; подняли его, братец ты мой, на рожны, принялись кромсать и теребить и сделали из него Бог весть что такое. Я почти заплакал, когда услышал эту дивную песнь в искаженном виде. А херувимския Бортнянского, с их солами и прыганьем в яко да царя, неужто лучше, например, киево-лаврской херувимской, которую, хоть

ине совсем удачно, переложил покойный архимандрит Иосиф­(Познышев) [2]? А Господи помилуй тройное, в прах повергающее молящегося, может ли сравниться с этим речитативным пением, которым столько лет угощают нас всероссийские хоры? А стихиры на Господи воззвах, поемые в навечерие Успения Богоматери, – может ли с ними сравниться какой-нибудь концерт на манер итальянский? Но всего для меня обидней слышать в Питере пение высоких гимнов: Свете тихий, Величание Пресвятой Богоро-

дице, От юности моея и Символа Веры. Первое, второе и третье обыкновенно отделывают скороговоркой, в которой не разберешь ни слова; а третий вопиют по нотам Березовского [3] – этого раболепного подражателя потемкинскому слуге сеньору Сарти [4]. Бог знает что такое!.. Верующий желает слышать и повторять за поющими исповедание Веры православной «тихо, не борзяся»; а его поднимают на разные модуляции, переходы из тона в тон и нелепые выклички. Не похвалю я и пение: Милость мира жертву, ни на йоту не умиляющее душу. Помню, как молилось здеш-

505

В. И. Аскоченский

нее народоселение, когда был тут с высокопреосвященнейшим митрополитом ваш скудный хор, исполнявший этот истинно ангельский гимн по самому простому, общеупотребительному в наших селах и деревнях напеву; помню, с каким восторгом встретило благочестивое общество пение канона Волною морскою в переложении г. Лавинова, сохранившем, так сказать, весь букет оригинала, – и что ж, никто из контрапунктистов не обратил на это должного внимания, даже иные как будто огорчились таким ужасным нарушением их бездушного однообразия. Да, друг мой, пока наши знатоки церковной музыки не обратятся к живым источникам напевов, остающихся в древних наших обителях, пока не оставят они заказной форменности, занесенной к нам из-за моря, до тех пор пение наше не воскреснет, не заставит всецело биться сердце православного отрадным трепетом. Вопрос, конечно, трудный, – но, невзирая на это, возможный к разрешению; стоит только взяться за дело не с верою в свои артистические приемы, а с благоговением и уважением к малейшей нотке, к незаметным изменениям тона; стоит бросить эти черточки и разграничения тактами и численными измерениями мотивов1.

Письмо это, против моего ожидания, оказалось слишком длинным: но я еще не высказался и в половину. Больно, друг мой, когда посмотришь на эти чудные ансамбли превосходных голосов, собранных со всей Руси и осужденных тянуть одну и ту же ноту, поросшую плесенью. Дерзаем надеяться, что при теперешнем оживлении всего, и пение церковное явится в первобытном своем благолепии, и из обителей наших польются звуки, которые покамест у нас

…ходят темной сказкой, Словно в воздухе прозрачном Обольстительные сны.

1  Превосходнейший образчик этого недавно представил директор Импе-

раторской придворной капеллии А. Ф. Львов [5].

506

Раздел V. СТАТЬИ ПО ЦЕРКОВНОМУ ИСКУССТВУ

Заметки любителя церковного пения

Октября... дня 186… года.

Нельзя и сказать, как неприятен показался мне когдато указ 1826 года, воспрещающий пение концертов в храме Божием! Мне думалось в ту пору, что им положительно нарушается торжественность и благолепие церковного богослужения, а наши певческие хоры низводятся на степень простых певцов, обязанных строго держаться обиходной буквы и не позволять себе свободного излияния религиозных чувств. Мысль эта путешествовала со мною по всей России, и я без ума был рад, когда встречал хоры, которые, вопреки указу, распевали во время литургий, вместо причастных, сантиментальные концерты Бортнянского, или крикливые оперетки Дехтярева [1], или, наконец, композиции Львова со всеми аксессуарами театральной вокализации. Много нужно было времени, чтоб отрезвиться от такого странного опьянения; далеко глубже надо было вникнуть в характер единственно потребного Церкви православной пения, чтобы понять свое жалкое заблуждение и убедиться, что неприятно подействовавший на меня указ был плодом того глубоко прочувствованного правила, что

петь Богу нужно разумно.

Более десяти лет не слышал я в церкви концертов, и убеждение, что так оно и должно быть, укрепилось во мне тверже и глубже. Не доставало еще одного доказательства, как пишется в старинных логиках, – ab absurdo. Представилось и такое доказательство: в день Покрова Пресвятыя Богородицы в одной из столичных церквей сборный хор, вместо причастна, запел концерт Бортнянского: Восхвалю имя Бога моего. С детства знакомые звуки приятно заще-

507

В. И. Аскоченский

котали мое ухо, шевельнулось даже в груди какое-то ласкающее чувство при исполнении первого мелодического отдела этой прекрасной композиции; но когда хор хватил:

и возвеличу Его во хвалении, – очарование исчезло, и я с негодованием ушел в алтарь, чтоб быть подальше от этого рева басов, крика теноров и альтов и визготни дискантов. Несоответственность пения тому, что в эти великие минуты совершалось во святая святых; неуместное развлечение, предложенное певцами благочестивым прихожанам; нерусская мелодия, святотатственно внесенная в храм Божий, – все это легло на душу мою самою неприятною изгарью, и думы, одна другой раздражительнее, волновали меня до тех пор, пока отдернулась церковная завеса и прекратился гомон разыгравшегося хора.

Нет, теперь еще более убедился я, что пение концертов, какого бы они ни были достоинства, не может и не должно быть допускаемо в православных храмах. Они не собирают в себя внимательного слушателя, а рассеивают его; они не возвышают молитвенного чувства, а парализуют, оземленяют, убивают его, – и не будь после этого строгого возглашения диакона: со страхом Божиим и верою приступите, – человек вышел бы из церкви, как из филармонической залы, если еще не хуже того...

Более чем странною кажется мне после этого статья

О влиянии юго-западных церковных братств на церковное пение в России, помещенная в «Православном собеседнике» за текущий год, в сентябрьской книжке. Автор, как заметно, хорошо изучил дело, но как сторонник вычурного пения, занесенного к нам с Запада, он во что бы то ни стало хочет доказать, что наша церковная музыка с того только времени получила свое изящество, когда «гармонический строй открыл простор для свободного полета южнорусской мелодии». Он вне себя от удовольствия, что «сами музыкальные учители южно-руссов, латиняне, слушая их пение, приходили в благоговейный восторг, и торжествен-

508

Раздел V. СТАТЬИ ПО ЦЕРКОВНОМУ ИСКУССТВУ

но признавались, что у «греков» гораздо святее и превосходнее чествуется Бог нежели даже «у римлян». Странно, как это автору не пришла в эту пору на память басенка Крылова: «Кукушка и петух». Он тотчас понял бы тогда,

За что так, не боясь греха, Кукушка хвалит петуха:

За то, что хвалит он кукушку.

Почтенный любитель итальянского пения до того наконец зарапортовался, что всех, не соглашающихся с его мнением, пожаловал в раскольники. Опровергнуть его доводы стоило бы не большего труда, но я на этот раз не пишу диссертации, а напомню им же самим приведенные слова препод. Максима Исповедника: «Сладость божественных песнопений служит образом сладости божественныхблаг,возбуждающейдушукчистойиблаженной любви к Богу и внушающей сильнейшее отвращение ко греху». Оттого-то никак нельзя согласиться с автором, что лишь бы было истинное понимание пения, лишь бы не услаждало оно одного внешнего слуха, а то будь, изволите видеть, оно одноголосное или многогласное, демественное или итальянское, – различия в существе дела никакого не будет. Нет, почтенный муж, с таким убеждением немудрено вместо храма Божьего забежать и в оперу, так как и оперное пение не услаждает одного внешнего слуха, – но возбуждает ли оно душу к чистой и блаженной любви к Богу, внушает ли сильнейшее отвращение к греху, – это еще вопрос. Согласитесь, что композиции Рачинских, Березовских, Галуппи [2], Сартиев, Дехтяревых и даже Бортнянских и Львовых не далеко ушли от сочинений Беллини, Мейербееров, Верди, по крайней мере по характеру своему, и, следовательно, приписывать им силу, вдохновляющую чистейшие помыслы, чересчур уж решительно и отважно.

509

В. И. Аскоченский

* * *

Августа...дня 186…года.

Не то, так другое. Сегодня на всенощной, с начала до конца, дразнил меня какой-то бас, находившийся, как заметно, в подпитии. Во время ектении он, после каждого Господи помилуй, тянул нижнюю октаву ровно до следующего возглашения диакона. Хорошо еще, что и диакон-то непозволительно торопился, выговаривая ектению в продолжение пения хора, так что предстоящие могли слышать только окончания его возглашения и сами догадываться, о чем следует молиться, а то я и не знаю, что делал бы безобразник-октавист.

Все серьезно составленные хоры непременно имеют одного или двух басов, имеющих на своей ответственности нижнюю октаву. В известных местах хорового пения эти голоса, действительно, производят эффект и способствуют полноте гармонии, но только тогда, когда они не своевольничают и не обращают рычанья в собственную потеху и в удовольствие ротозеев.

По-моему,дирижерыхоровдолжныстрогосмотретьза этим и не позволять октавистам тянуть свою ноту долго по окончании пения целым хором. Это всякий раз напоминает мне ту гоголевскую дудку, которая в шарманке Ноздрева никак не хотела уняться и продолжала выть независимо от своих товарищей. А согласитесь, что представление подобного рода сравнений весьма неприлично в храме Божием, и тот, кто наводит на него, грешит и за себя и за других.

А вот и еще в высшей степени неприятная вещь – это неправильное произношение слов певцами. В петербург- скомпочтамтскомхореестькакой-тобассамоготерзатель- ного свойства и, к удивлению, составляющий, как видно, замечательную единицу. Бог бы с ним, если б он пел, как мать-природа его одарила, но невыносимо слышать, когда он коверкает слова, и вместо, например: Тебе поем, Тебе

510