Askochensky_V_I_Za_Rus_Svyatuyu

Раздел V. СТАТЬИ ПО ЦЕРКОВНОМУ ИСКУССТВУ

стоин большего внимания и уважения, чем прозорливый укор какого-нибудь дилетанта, упрекающего публику

вневежестве. Не человек субботы ради, а суббота ради человека; не публика для певцов, а певцы для публики, – ну, так пусть же они служат ей честно и необлыжно. А то посмотрите, – ждет благочестивый человек драгоценных песней церковных, например, Свете тихий или Величит душа моя Господа, – что же, способствуют ли молитвенному настроению наши даже пресловутые хоры? Нисколько! Первую песнь, высокую и многознаменательную по своему характеру, они отбарабанят вам сухим речитативом, вторую отмахают скороговоркой, – и молящийся с неудовольствием, видит, что он напрасно становился на колени, напрасно ждал вдохновляющего его пения. А оно так знакомо ему; где-то и когда-то он слышал его...

Нет, господа дирижеры и композиторы! Не нужно нам измышлений ваших. Дайте нам то, что хранится целым и невредимым в сокровищнице Церкви Православной; дайте

втом строгом и внушающем благоговение виде, который не стерт веками и горит, как удар кисти на неподражаемых иконах Панселина. Пишите, что хотите, но не вносите ваших композиций в храм Божий: для этого есть филармонические залы, даются так называемые духовные концерты. Туда все эти рабские подражания западным маэстро! Для всего такого там и награда полагается – звучные рукоплескания; а тут один и единственный должен быть стимул: да исправится молитва моя, яко кадило пред Тобою!..

Нам вторят

Припомните, читатели, что писали мы в 1865 году по поводу духовных концертов, ежегодно даваемых нашею придворною капеллией1. Слово в слово повторяют теперь­

1  Дом. беседа. 1865 г. Вып. 5. С. 149.

521

В. И. Аскоченский

то же самое в корреспонденции из Москвы. Странно было бы отчаиваться в том, чтобы единодушное заявление обеих столиц не возбудило от сна дирижеров, спящих на мягком ложе рутины, и не осмыслило бы музыкальные праздники, ежегодно учреждаемые в Москве и Петербурге. «Признаюсь откровенно, – пишет московский корреспондент газеты «Голос», – состав не только прежних, но и последнего концерта неудовлетворителен. Немножко из Бортнянского, кое-что из Турчанинова... нет, я желал бы начертать самый широкий план для наших духовных концертов; я желал бы, чтоб они представляли историческую картину нашего духовного пения. Какой богатый, неисчерпаемый, неиссякаемый материал представляют создания наших компонистов, и какой родник истинного наслаждения могли бы доставить эти исторические концерты! Неужели всем наизусть известные и всем надоевшие оперы могут доставить более наслаждения, нежели свежее, девственное, могучее, хоровое исполнение дорогих русскому сердцу созданий? Не думаю. Вероятно, тысячи людей не только согласятся со мною, но и одобрят мою мысль»1. Корреспондент излагает потом краткую историю развития в России духовно-церковной музыки и после биографий Березовского и Бортнянского переходит к целой серии компонистов, талантов замечательных и своеобразных, но, к сожалению, неизвестных большинству публики. «Назову, – говорит он, – Дегтерева, умершего в 1813 году, оказавшего нашему церковному пению незабвенные услуги исправлением литургии и всенощной, – Львова, который в капелле заступил место Бортнянского и добросовестно издал его сочинения, – Варламова, очаровательного мелодиста, о. Виктора, иеромонаха Симоновского монастыря,создавшего совершенно своеобразный стиль – тенорово-басовое пение унисоном, – о. Петра Турчанинова, у которого столько врагов,

1  Голос. 1868 г. № 81.

522

Раздел V. СТАТЬИ ПО ЦЕРКОВНОМУ ИСКУССТВУ

хотя никто из этих врагов не станет отвергать того, что о. Турчанинов – талант могучий и сильный; наконец на-

зову Наумова, Давыдова, Козловского, Грибовича, Веделя, Макарова, Васильева, Есаулова, Маршировского, Мясоедова, Каченовского, Архангельского, Кузовникова, епископа Моисея, архимандрита Феофана, Багрецова1. Спраши-

вается: за исключением присных любителей, многим ли известны прекрасные создания этих компонистов?»

Повторяем, – совершенно то же самое говорили и мы ровнотригодатомуназад:ноголоснашоставалсяи,конечно, останется еще надолго гласом вопиющего в пустыни, ещенеперестанутугощатьнасмычаньемкаких-нибудьот- рывков из опер или исполнением пьес, не имеющих никакого достоинства в церковно-художественном отношении. Что бы это значило? Не может быть, чтобы такие заявления были отрицаемы из одного лишь ребяческого упорства поставить на своем. Нам кажется, что наши столичные дирижеры останавливаются больше перед трудностью разрешения этой задачи. В самом деле, много ли, да и есть ли хоть один из огромного состава капеллий петербургских и московских, который основательно был бы знаком с историею церковной музыки в России? Написать какой-нибудь причастен или протянуть по заученным и нахватанным оттуда и отсюда аккордам какой-нибудь стих церковный – на это достанет сил и уменья у каждого: но стать перед публикой в качестве комментатора предлагаемой пьесы, указать значение и характер ее в области церковной музыки – это статья иная. А между тем как интересны были бы духовные концерты, если бы пред исполнением пьесы нам сообщали сведения о жизни и деятельности того или другого композитора, указывали бы состояние искусства в данное время и разъясняли бы особенности в композициях известного маэстро! Публика выносила бы тогда очень многое с концерта; усладив слух свой, она дополнила бы

1  Прибавим еще Лавинова, Алейникова, Пичугина.

523

В.И. Аскоченский

изапас своих сведений, и имена давно скончавшихся тружеников перестали бы быть чуждыми ей, и поняла бы она тогда, что и у нас были свои Палестрины, Бахи, Гайдны, Гендели и Моцарты.

Будем, впрочем, надеяться, что хоть в этот раз учредители духовных концертов добросовестнее и разумнее отнесутся к своему делу и перестанут потчевать жаждущую публику жидким сиропцем из композиций или совершенно нам чуждых, или свидетельствующих лишь о бесталаннности и смертной охоте наших теперешних композиторов писать и сочинять.

Памяти Бортнянского

28 сентября истекшего года совершилось ровно 50 лет со дня кончины одного из гениальнейших русских людей, имя которого знакомо всей России от востока до запада, на севере и юге, который составил собою эпоху в истории нашего церковного пения и согнал с клиросов разных Керцелли, Галуппи, Сарти и всех других заезжих итальянцев, внесших, подобно Дафану и Авирону, чуждый огнь во святая святых. Трудно понять, как это в наше многоохотное до юбилеев время забыли пропеть «вечную память» истинному рабу Божию и труженику Церкви Православной,

Димитрию Степановичу Бортнянскому, в день блаженной полувековой его кончины. Тут что-то недаром: наш знаменитый композитор не чесал русского слуха шумными операми и страстными ариями, а возносил ум и сердце своих слушателей в молитвенных воздыханиях к Богу, был, по выражению одного из почитателей его, «духовной музыки поэтом», чего, как известно, не жалует мир грешный и прелюбодейный. Помянем же мы нашего гениального творца церковных песнопений хоть и поздним, но неизменно благодарным словом.

524

Раздел V. СТАТЬИ ПО ЦЕРКОВНОМУ ИСКУССТВУ

Почивший полвека тому директор придворной певческой капелии, действительный статский советник, Димитрий Степанович Бортнянский родился 1751 года в г. Глухове, Черниговской губернии, и по отличному голосу дисканта, семи лет от роду, взят был в придворный певческий хор. С детства обнаружившийся талант его к пению обратил на него внимание самой императрицы Елизаветы Петровны, которая поручила его знаменитому в то время придворному капельмейстеру Галуппи: но вскоре этот итальянец выехал из России в Венецию и Бортнянский остался без руководителя. Императрица не пожелала оставить такой талант без возделания и повелела семнадцатилетнего юношу отправить к тому же Галуппи в Венецию. Итальянец принялся за обработку своего питомца и повел его тою дорогою, которая была более ему знакома, Бортнянский под руководством своего наставника написал несколько опер, симфоний, сонат и других мелких пьес; но так как все это было лишь пробою пера и одною музыкальною практикой, то ни одно из упомянутых произведений юного композитора не уцелело для потомства и предано забвению.

ОбъехавФлоренцию,Болонью,РимиНеапольипознакомившись со всеми красотами музыки итальянской, Бортнянский в 1779 году возвратился в Россию уже с именем известного артиста. Державная благотворительница его повелела ему быть капельмейстером придворного церковного хора, а в 1796 году вверено было ему и самое управление придворною певческою капелией со званием директора.

Таким образом, Бортнянскому открылось обширное поприще, но вместе с тем и затруднения, значения которых, конечно, с первого раза и сам не мог он оценить. Вопервых, исполнителем гениальных его произведений был хор шумный, богатый отличными голосами: но в этом хоре верхние голоса, по правилам нашей Церкви, были исполняемы малолетними певчими, от которых невозможно было требовать сердечного, разумного выражения идеи;

525

В. И. Аскоченский

достоинство хора состояло тогда в громогласии, без одушевляющих оттенков и жизненной силы. Во-вторых, при исполнении пьес не могло быть никакого оркестра для восполнения хора; оставались одни обнаженные голоса, малейшая неверность которых по необходимости не могла не быть слишком чувствительною. В-третьих, придворное пение украшалось тогда разными концертными аллюрами, а не служило молитвенным выражением благочестиво настроенного чувства. Бортнянский видел, что нашему церковному пению не достает простоты и теплоты сердечной, что оно походит более на западное, чем на православновосточное. Одолеть все это было тем труднее, что страсть к музыкальной вычурности и громозвучности сделалась общею всем знатокам и любителям церковного пения.

Но Бортнянский не убоялся никаких трудностей. Он заменил недостаток вокализации простотою чистых детских голосов, отсутствие вспомогательного оркестра силою и верностью хоров, концертный слог, отличавшийся вычурностью и музыкальною высокопарностью, обратил в слог простой, ясный, трогающий, исключительно приличный Церкви Православной. Тут гений Бортнянского явился в полном своем блеске. При изображении молитвенных слов на языке гармонии, Бортнянский всею могучестью своего таланта избегал таких сплетений аккордов, которые, кроме разнообразной звучности, не выражают ничего и сочиняются, собственно, для оказания пустой и бессодержательной учености композитора. Ни одной строгой фуги не допустил Бортнянский в своих священных песнопениях; нигде не развлекает он молящегося немыми звуками, ласкающим только слух и ничего не говорящими сердцу. Он сливает хор в одно господствующее чувство, в одну господствующую мысль, и несмотря на то, что развитие темы идет посредством то тех, то других голосов, песнь его заключается всегда общим молитвенным единодушием. Ввиду у него была одна смиренная и теплая

526

Раздел V. СТАТЬИ ПО ЦЕРКОВНОМУ ИСКУССТВУ

молитва, разогревающая сердце и часто извлекающая сладостные слезы. Бортнянский навсегда останется единственным образцом того редкого и высокого изящества, которое гармониею простых, не мудрствующих лукаво звуков возбуждает в молящемся теплое, святое чувство и возносит ум и сердце его к Богу. <…>

Далеко до звезды

Одна из великих заслуг гениального Бортнянского состоит в том, что он прогнал с наших клиросов итальянщину, разных этих Керцелли, Галуппи, Сарти, сделавших храмы православные кирхами и филармоническими залами и, насколько было то возможно в его время, приблизил так называемое партесное пение к пению, унаследованному нашей Церковью от греков и болгар. Конечно, дурную траву как ни выпалывай, она все-таки будет давать ростки. Разные Дехтяревы, Писаревы, Алейниковы, Лавиновы и другие доморощенные наши композиторы продолжали оглашать своды храмов православных итальянскими мелодиями. Для исполнения такого рода пьес у некоторых богачей-помещиков имелись артистки и даже допускался контр-бас1. Но скоро взглянули на это дело поразумнее и построже, и Бортнянский остался господином музыки церковной. Являлись, правда, подражатели ему – Березовские, Давыдовы и другие; но они уж не могли иметь успеха: при солнце звезды блекнут. Покойный Львов, в первые годы своего дирижерства, тоже написал несколько концертов в духе итальянском, с фугами, речитативами и другими музыкальными затеями: но они недолго продержались, и сам, талантливый впрочем, композитор увидел, что совершенно напрасно вносил потухший огонь елисаветинских

1  Это я сам видел и слышал в детстве моем в Воронеже в домовой церкви

помещика Викулина. – Ред.

527

В. И. Аскоченский

Дафанов и екатерининских Авиронов во святая святых, и обратился к переложению обиходного пения, избрав для этого сотрудником своим одного из опытнейших учителей пения в придворной капелии. Известно, что гениальный Глинка, в последние годы своей жизни, приступил было к изучению наших ирмолоев и обиходов, почуяв в них неистощимый родник неслыханных еще мелодий, слегка тронутых протоиереем Турчаниновым в его переложениях херувимских песней, задостойников и некоторых стихир. Но, к сожалению, этому не суждено было осуществиться, и наше пение церковное осталось преимущественно при том, что завещано нам гениальным Бортнянским. Русское ухо чего-то требует, чего-то желает и ни за что не хочет расстаться с гимнами напевов древних. Вдохновенному пению, например, гимнов: Благообразный Иосиф, Плотию уснув, Дева днесь, оно внимает благоговейно и тогда, когда исполняют их хоры, и когда поет их один дьячок. Предлагали чувству русскому свои композиции и Бортнянский, и Львов; но оно отвращалось и отвращается от них, требуя знакомого и движущего его напева.

Размышление это вызвано у нас заметкою «Церковного вестника» (органа святейшего всероссийского Синода то ж) по поводу предполагаемого «Сборника духовномузыкальных пиэс, переложенных на три и на четыре женские голоса, г. Рожнова», ныне старшего учителя придворной капеллии. В «Сборник» этот, по словам «ОрганаВестника», войдут лучшие сочинения Бортнянского и других композиторов; но Турчанинов забыт или, точнее, намеренно оставлен. Не понимаем, за что такая немилость к человеку этих львовцев, так честно потрудившемуся на духовно-музыкальном поприще и давшему нам понять неподражаемую красоту древних церковных напевов. А уж что эти монополисты духовного пения не любят Турчанинова, так уж не любят. Вся Россия поет, например, превосходное переложение его на четыре голоса известной

528

Раздел V. СТАТЬИ ПО ЦЕРКОВНОМУ ИСКУССТВУ

стихиры: Тебе одеющаго светом яко ризою, и что же? – «старший учитель придворной капеллы» и на нее дерзнул наложить святотатственную свою руку, не приняв во внимание даже того, что ему далеко до Турчанинова, который в этой стихире строго держался оригинала и ничего не убавил и не прибавил к нему. «Старшему учителю», должно быть, больше нравится переложение той же стихиры г. Львова. О вкусах, конечно, не спорят; но мы знаем то и другое и, не делая себя в этом деле судьями, избираем присяжными весь православный мир, не мудрствующий лукаво, предоставляя ему произнести свой вердикт: пусть самый лучший хор исполнит перед ним переложение Львова и переложение Турчанинова упомянутой нами стихиры: держим сто против одного, что при исполнении первого весь состав присяжных зазевается и станет глазеть по сторонам; а слушая последний, в средине пиэсы почувствует необыкновенное умиление, начнет плакать, а в конце повергнется перед Тем, Кому в трогательном недоумении обращает речь свою благообразный Иосиф: как погребу Тя, Боже мой, или кия песни воспою? И нет сомне-

ния, что благочестивое недоумение его разрешилось бы гимном в переложении именно Турчанинова, а не других каких-либо композиторов. И куда этим «другим», начиная от Львова до г. Бахметева, написать хоть что-нибудь похожее на турчаниновские херувимские! Мы недавно слышали композицию последнего из них, либретом для которой избрал он вдохновенные слова песни херувимской, – и тяжело, тяжело нам стало. Это писал не Асаф царя Давида, не Роман-сладкопевец, а действительно, «почетный академик Флорентинской музыкальной академии», насквозь пропитавшийся современною вагнеровщиной. Ну, да Бог с ним! Пожелаем только, чтобы нынешние композиторы не подражали ему и перестали угощать нас в храме Божием подобными пряностями, от которых тошнит русского, православного человека.

529

В. И. Аскоченский

Совершенно верно рассуждают об этом предмете в «Московских ведомостях». «Древнее и новое церковное пение имеют каждое свои особенности, делающие из них две почти различные категории. Существенное несходство их главнейшим образом основывается на их происхождении: древнее пение почерпнуто из сборников церковных песнопений, принятых русскою Церковию с самого начала ее существования; в настоящее же время храмы наши оглашаются исполнением вокально-музыкальных произведений, нередко по содержанию своему чужды духу Православия. Это уже не те простые, проникнутые возвышенностью и умилением напевы, которые являет нам древнее исполнение: это плоды общемузыкального искусства, богатые нередко неуместною для Церкви роскошью виртуозности.

Имея целью написать музыку, успокаивающую дух, располагающую к молитвенному настроению, сочинитель постоянно должен помнить, что не имеет права касаться сторон, которые, по существу своему, способны затрагивать ощущения, неуместные в храме, несоответствующие духу песнопений. Его задача состоит в том, чтобы точно изобразить скромность, величие, спокойствие, торжественность; даже грусть обыкновенная должна тут принимать чистейший характер духовности, без малейшего сантиментальничанья. Если в некоторых исключительных случаях, по смыслу полагаемого на музыку текста, и нельзя избежать некоторой реальности, то все-таки композитор не должен переступать известных границ, для распознания коих он обязан иметь тонкое чутье. Обилие звуков, могучие сочетания их, требующие неуместного в храме способа выполнения их, обращают произведение просто в музыкальную пьесу, ничуть не похожую на молитву... А другие особенности, оскорбляющие чувство и вкус благочестивого человека? Зачем это ни к чему не ведущее в хоровом пении единичное щегольство голосом или устаревший даже и для театральных певцов в ролях селадо-

530