Askochensky_V_I_Za_Rus_Svyatuyu

Раздел VI. ВОСПОМИНАНИЯ И НЕКРОЛОГИ

Переходим к последним дням жизни Андрея Николаевича Муравьева.

Упадок жизненных сил его стал очень заметен еще с прошедшей осени. Но крепкое от природы телосложение и правильный образ жизни не давали силам падать быстро, и в продолжение целой зимы не произошло значительных изменений в его повседневной, непрерывной деятельности. Весною сего года он даже предпринял путешествие на Афон для обеспечения прав основанного им там русского Андреевского скита и для образумления греческих монахов, восставших на русскую братию монастыря св. Пантелеймона. Несмотря на стоявший нынешнею весною холод на Босфоре, не позволивший Муравьеву воспользоваться морским купаньем, здоровье его, по-видимому, улучшилось, и Андрей Николаевич, возвратившись в Киев, с обновленными силами и с энергией принялся продолжать начатое им еще до отъезда на Афон сочинение против пресловутого «Проекта духовносудебной реформы». Но это было уже заключительным, последним делом его многоплодной общественной деятельности...

С первых чисел августа прошлогодний недуг открылся в небывалой дотоле силе, обнаружившись изнурительным лихорадочным состоянием и крайним упадком сил, что однако ж не мешало ему продолжать обычные свои занятия и особенно посещать возлюбленный свой Андреевский храм. Но с праздника Успения Божией Матери Андрей Николаевич уже сделался так слаб, что не мог быть и на всенощной, которую не пропустил ни разу во все время пребывания своего в Киеве. Утром 16 августа преосвящ. Филарет, ректор академии, с несколькими градскими протоиереями и иеромонахами Братского монастыря совершил над болящим, при полном его сознании, таинство елеосвящения. За сим последовало окончательное приготовление его к переходу из временной в вечную жизнь. День 17 августа Андрей Николаевич провел без

581

В. И. Аскоченский

особенных потрясений, а равно и утро 18-го, и только за три часа до смерти оставило его сознание и умолкли красноречивые уста. Было 5 часов пополудни...

Во все время от кончины его до выноса тела в церковь панихиды по усопшем, в полдень и в вечеру, отправляемы были попеременно преосвящ. Филаретом и пре­ освящ. Александром (бывшим Полтавским), при участии градского и монастырского духовенства. При выносе тела

вАндреевскую церковь, 20 августа в 12 часов дня, совершенном преосвящ. Филаретом, присутствовали соборные и градские протоиереи и иереипри несметном множестве народа. Погребение отправлено в той же церкви высокопреосвящ. митрополитом Арсением при участии преосвященных Филарета и Александра и представителей всех важнейших киевских церквей и монастырей. Причем за заупокойною обеднею произнесено было два слова – профессором богословия в Киевском университете, прото­ иереем Н. А. Фаворовым, и ключарем Софийского собора, протоиереем Н. Я. Оглоблиным.

Но предание тела земле, по причине опоздавшей телеграммы с Высочайшим разрешением о погребении усопшего под Андреевскою церковию, последовало 22 августа в 12 часов дня. Величественный Андреевский храм далеко не мог вместить в себе всех собравшихся отдать последний долг Андрею Николаевичу, так что, кроме родных и начальствующих, гражданских и военных чинов, почти никому не пришлось прощаться с ним в храме. Зато обширная терраса вокруг храма, вся широкая, длинная, с тремя уступами лестница, вся площадка у подножия ее и все ведущие к храму улицы буквально запружены были народом. Поразительна была картина следования гроба от верхней церкви по обширной лестнице, мимо средней,

всамую нижнюю, называемую «подземную», устроенную самим Андреем Николаевичем в глубоком храмовом подвале во имя препод. Сергия, игумена Радонежского и

582

Раздел VI. ВОСПОМИНАНИЯ И НЕКРОЛОГИ

всея России чудотворца. Тут и почил он прахом своим до общего воскресения.

Мир душе твоей и вечная память тебе муж славный,

поведавший нам словеса в наказании и повести в писа­ ниих твоих!1

Самарин Юрий Федорович

(Некролог)

Еще не стало одного из сильных деятелей русской мысли... 19 марта, после кратковременной болезни, скон-

чался в Берлине Юрий Федорович Самарин [1].

Не слишком блистательна была официальная деятельность покойного: но он успел сделать себе громкое имя как один из лучших знатоков русской жизни и лучших друзей русского народа. «Десятки лет, – говорил в своей речи профессор Петербургского университета, священник М. И. Горчаков, – мужественно и неустанно подвизался он и жизнь свою положил на подвиги за веру и Отечество. Он подвизался как истинный, православно-русский герой, с оружием науки, мысли, слова, печати, с воодушевленной силой глубоких, широко обдуманных жизненных святых убеждений; с твердостью непреклонного патриотизма, с щитом веры, правды и любви, в шлеме народности и Православия. Он один из первых верно понял и объяснил просвещенному русскому обществу того врага нашего Отечества­ и Православной Церкви, который, очутившись в пределах России во второй половине ХVIII века, крепко засел и непонятым образом удержался у нас тогда, когда его не терпели во всем свете, и, хотя не раз открыто изгонялся из пределов русских, снова тайно поселялся между нами, лукаво мутил и подчас еще мутит нашу науку, вос-

1  Сир 44, ст. 5.

583

В. И. Аскоченский

питание и жизнь. Юрий Самарин, один из немногих, к сожалению, образованных и ученых православных мирян Православной Церкви, ясно понимал, указывал и бодро отстаивал ту несомненную истину, что в обществе Православной Церкви заключается неиссякаемый источник великих народных, жизненных, нравственных сил, совер­ шенно необходимых для содействия прогрессивному движению всестороннего благополучия русских граждан, и

вкругу своей деятельности привлекал эти силы к саморазвитию и самодеятельности... Самарин был носитель и выразитель религиозного и церковного правосознания тех немногочисленных «образованных» православных мирян, которые, через посредство прихода, принадлежат к Церкви по своим церковным правам и обязанностям, своими верованиями и жизнью, а не для формуляра о государственной службе. Чем малочисленнее количество таких редких прихожан, тем дороже они для всей русской Православной Церкви. О всех, – заключил речь свою Михаил Горчаков, – мужественно подвизавшихся за веру и Отечество и в добром подвиге окончивших свою жизнь, русская Православная Церковь торжественно и ежегодно молится и вечно будет молиться».

«Самарин, – говорил в своей превосходной речи князь А. И. Васильчиков, – был в наше время, в нашем современном обществе, действительно деятель в полном и лучшем значении этого слова, – не из тех, которые держат только речи и сочиняют проекты, но из других, которые и словом, и делом, своими познаниями и умом, своим участием

впробуждающейся общественной жизни, действительно, принесли пользу Отечеству и своей братии, не только меньшей, но и большей…

Ународов, как и у царей, бывают льстивые и опасные друзья, и самые искренние чувства теряют свою цену, когда, увлекаясь крайностями, преувеличивая хорошие стороны и умаляя дурные, публицист или обществен-

584

Раздел VI. ВОСПОМИНАНИЯ И НЕКРОЛОГИ

ный деятель извращает факты для пользы своего дела. Это иезуитское­ правило никогда не руководило Самарина, хотя иезуиты не только латинской церкви, но и других приходов и уличали его в каком-то славянофильском доктринерстве. Действительно, у него была доктрина, как у всякого человека с твердыми убеждениями, но доктрина, чуждая всякой исключительности; он высоко ценил западную цивилизацию, изучал основательно классическую древность, знал, как не многие из нас, новейшие языки; но весь этот запас и богатый запас сведений и знаний применял разборчиво к русскому быту, принимал одно и отвергал другое. Культуру других народов он уважал глубоко, даже глубже, чем те, которые обвиняли его в узкости взглядов, потому что он требовал для России именно того условия, которое создало другие цивилизации, чтоб она вырастала из корней и семян, а не из культурных черенков, привитых сверху к диким стволам. Это была его доктрина. Он боялся ломки народного быта, преждевременного и легкомысленного искажения его коренных начал; но в то же время защищал всеми силами те нововведения, которые вносили свет и жизнь в русское общество, хотя бы они исходили из чужих краев».

Таковы были поминки в Петербурге и проводы одного из достойнейших и трудно заменимых деятелей нашей общественной жизни. Во всей широте исполнились над усопшим Юрием Федоровичем Самариным слова Писа-

ния: Телеса их в мире погребена быша, и имена их живут в роды. Премудрость их поведят людие, и похвалу их исповесть Церковь1.

Москва едва ли даже не переспорила Петербург в торжественнойвстречеичествованиипамятисвоегородимого питомца.Кдвумчасампополудни29мартавНиколаевский вокзал начала стекаться многочисленная и разнообразная публика. В половине третьего часа вся платформа залита

1  Сир 44, ст. 13 и 14.

585

В. И. Аскоченский

была народом. С прибытием пассажирского поезда гроб был вынесен из товарного вагона на платформу, где тремя священниками при участии двух диаконов отправлена была краткая заупокойная лития, затем гроб, украшенный лавровым венком и усыпанный цветами, поставлен был на катафалк и тронулся, в сопровождении многочисленной толпы народа, в университетскую церковь. На другой день происходило отпевание покойного, которое совершал сам маститый первосвятитель Москвы, высокопреосвященнейший митрополит Иннокентий, высоко ценивший заслуги Самарина Церкви, Престолу и Отечеству. Останки его перевезены были в Данилов монастырь, где и почили до общего всех воскресения...

Завиднаучастьтвоя,мужименитыйсилою,советовавший разумом своим, провещававший во пророчествах старейшина людей в советех и в разуме писания людей! Многу славу создав тебе Господь величием Своим от века!..1

Мои воспоминания о преосвящ. Арсение, митрополите Киевском

В первый раз я имел честь представиться покойному митрополиту Арсению [1] в 1847 году в Житомире, куда приезжал он из Варшавы на летнее время. Тогда я был уже советником губернского правления. Признаюсь, не без смущения явился я к Владыке, ибо чувствовал за собою маленький грешок против него. Дело в том, что в числе студентов IX курса Киевской академии находился племянник его, поступивший в высшее училище из среднего отделения семинарии и, конечно, ни за что не выдержавший бы приемного экзамена, если бы не авторитет всеми

1  Сир 44, ст. 2–4.

586

Раздел VI. ВОСПОМИНАНИЯ И НЕКРОЛОГИ

уважаемого дяди. По своей горячности я сделался неумолимым гонителем этого доброго, впрочем, и безответного юноши, явившегося в студенческую среду с ментором из талантливых тамбовских семинаристов и заискивавшего милости и благоволения у власть имеющих. Не знаю, как теперь, а в наше время стоило только обзавестись какоюнибудь протекцией, чтоб окончательно погибнуть во мнении товарищей. Будь хоть потомком или родственником шаха Наср-Эддина, но работай и трудись вместе со всеми другими, тогда тебе вдвойне почет и уважение. Как ни ухаживал около меня злополучный юноша, как ни угождал мне, я оставался неукротимым; влиянием моим на товарищей успел я оттолкнуть от него всех и относиться к нему с состраданием, чтó в иную пору жесточе всякой обиды, и кончил тем, что он не получил той степени, на которую рассчитывал, надеясь на протекцию академического начальства. Весьма естественно, что в письмах своих к дяде он не мог не жаловаться на меня как на своего гонителя, и, стало быть, имя мое должно было быть известным преосвящ. Арсению, бывшему тогда епископом Тамбовским. Понятно поэтому смущение, с каким переступил я порог того дома, в котором всегда был как свой при предместнике Владыки, преосвящ. Никаноре, впоследствии митрополите Новгородском и С.-Петербургском. Я еще ни разу не видал преосвящ. Арсения и потому спешил вглядеться в него, когда он медленными шагами и несколько сгорбившись выходил ко мне из гостиной. Сделав несколько шагов, я сложил руки для принятия благословения.

–  Так вы-то г. Аскоченский? – сказал он, устремив на меня проницательный взор. – Я много слышал о вас, – прибавил он довольно значительно.

И конечно, ничего доброго, подумал я.

Владыка пригласил меня в гостиную. Мы сели. Разговор плохо вязался. Обоим нам было как будто неловко. Я ожидал, что преосвященный вспомнит о прошлом; но

587

В. И. Аскоченский

ни в эту минуту, ни в продолжение всего долголетнего нашего знакомства не обронил он ни одного слова о своем племяннике. Даже приветствие мое с возведением его в последнее время на высшую степень иерархического служения он принял совершенно безучастно и как бы с некоторым смущением.

Но чем далее, тем свободнее и непринужденнее потекла речь словоохотливого архипастыря. Он с участием выслушал горькую повесть о недавней моей утрате

исо свойственною ему теплотою чувства утешал меня

иуговаривал не скорбеть о почившей жене моей, как не имущему упования. Много говорил он и об управлении Юго-Западного края, который изучил он очень хорошо, будучи непосредственным деятелем среди католического народонаселения Подолии и потом Волыни. Припомнился мне при этом отзыв глубокого знатока людей, покойного генерал-губернатора, Димитрия Гавриловича Бибикова, о преосвящ. Арсении. Получив, не знаю, какую-то бумагу и прочитав ее про себя, он сказал мне именно так: «…если б с этого попаснять золотую шапку да посадить на министерский стул, – Россия имела бы своего Фуше». Что хотел выразить этим один из великих людей царствования Николая I, – не знаю; но знаю только то, что он всегда относился с глубоким уважением к архипастырю Подолии и имел с ним интимную переписку.

Получив приглашение посещать Владыку как только вздумаю, я не мог пользоваться этим часто: но все же раза два или три был у него, впрочем, вместе с другими гостями и, стало быть, ничем особенным не могу отметить моих визитов. Владыка прогостил в Житомире недолго; а в начале следующего года выехал и я в Каменец-Подольск на должность совестного судьи от короны.

Тяжело вспомнить об этой поре моей служебной. Не сумев сделать себе никакого состояния ни в звании советника губернского правления, ни в звании совестного судьи

588

Раздел VI. ВОСПОМИНАНИЯ И НЕКРОЛОГИ

иисправляющего должность председателя гражданской палаты, я влачил бедственную жизнь и, к довершению моего бедствия, впутался в дело, кончившееся для меня весьма неблагоприятно. Я должен был оставить службу

и– что всего было тяжелее для меня – лишиться доверия и покровительства незабвенного благодетеля моего, Димитрия Гавриловича Бибикова.

Вэту минуту вспомнил я о преосвящ. Арсении и написал к нему в Варшаву, излагая со всею откровенностью повредившее мне дело и прося его ходатайства за себя пред введенным в заблуждение благодетелем моим. 4 апреля 1852 года я получил от Владыки следующее письмо.

«Достопочтеннейший В. И. И без вашего письма знаю я о критическом вашем положении и от всей души желал бы помочь вам; только, откровенно говоря, не знаю, где и как можно бы было помочь вам. Времена и люди ныне мудреные: таких людей, как вы, не жалуют; везде и во всем хотят иметь себе только послушные орудия, то есть sanetam papalem obedientiam; а вы знаете, что значит это выражение во всей необъятной его силе и обширности. По моему мнению, более верное и лучшее для вас средство выпутаться из беды состоит в том, чтобы вы отправились в Киев и явились лично к Димитрию Гавриловичу с покорною головою и с скромным, но обстоятельным объяснением вашего дела. Эта мера, кажется, не останется безуспешною. Впрочем, пришлите, пожалуй, и ко мне копию с послужного вашего списка, и я со своей стороны буду искать случая помочь вам.

За сим, призывая на Вас благословение Божие, имею честь быть вашим покорнейшим слугою Арсений, архиепископ Варшавский».

Но дело было уже испорчено. Я не мог воспользоваться ни советом благожелательного мне архипастыря,

589

В. И. Аскоченский

ни переменою ко мне отношений Димитрия Гавриловича Бибикова, увидевшего наконец, что я сделался жертвою интриги, сплетней и бессовестной клеветы. Вышедши в отставку, я переехал в Киев и, обнадеженный благодетелем моим, стал ожидать назначения меня на соответственную должность. Но Димитрий Гаврилович скоро сошел с высокого своего поприща, и я остался, как говорится, на бобах. Чтобы открыть хоть какой-нибудь источник к своему пропитанию, я обратился к литературным занятиям. Ввиду крайней неудовлетворительности студенческого сочинения, написанного иеромонахом (ныне архиепископом Литовским) Макарием, бывший тогда ректором киевской академии, ныне преосвящ. Антоний, архиепископ Казанский, предложил мне заняться составлением более полной Истории Киевской академии. Горячо принялся я за дело и ровно в один год написал два тома под названи-

ем: Киев с древнейшим его училищем – академией. Один зкземпляр этого сочинения препроводил я, при письме, к просвящ. Арсению и 11 января 1857 года получил от него следующий ответ:

«Возлюбленный о Господе В. И! Ответ на письмо ваше от 25 ноября прошлого года я несколько замедлил: виноват, простите.

Вы желаете узнать о литературных трудах своих мой отзыв? Охотно и откровенно я готов сказать вам о том мое мнение, не выдавая, впрочем, оного за авторитет безошибочный. Я признаю в вас редкую способность и терпение собирать и подбирать к избранному вами предмету все, что прямо или косвенно к нему относится, – из малых и часто недоконченных данных выводить заключения казистые, хотя отчасти и преувеличенные, исторические пробелы восполнять своими соображениями и догадками, если не всегда, может быть, верными, то всегда правдоподобными, – места опасные и камни подводные удачно об-

590