Askochensky_V_I_Za_Rus_Svyatuyu

Раздел IV. БЛЕСТКИ И ИЗГАРЬ

по мертвым и затхлым руководствам, а по живому слову в лучших творениях современных писателей. Грамматика Соколова [1] (в сокращенном виде грамматика Ломоносова, несравненно лучше всех нынешних грамматик) была у нас лишь подспорьем; из нее мы узнавали только техническую терминологию русской речи и, слава Богу, научились говорить и писать не хуже всех нынешних грамматиков, которые чувствуют себя в роли Собачкина, когда им приходится написать самую обыкновенную записку: «…так, кажется, на словах все бы словно изъяснил; а примешься за перо, – просто, как будто бы кто-нибудь оплеуху дал: конфузия, конфузия, не подымается рука да и полно».

Пусть сердятся на меня грамотники и грамотницы, но я скажу, что это самый непроизводительный, самый бесполезный род наставников и наставниц во всем учебном персонале. Дело, за которое берутся они так смело, может быть под силу только Павским, а не каким-нибудь Ивановым, Кирпичниковым, Антоновым и tutti guanti.

Р. S. Разбирать грамматики этих господ я не стану: слишком много будет им чести; а при первой же оказии явлюсь к вам с ними и доставлю вам полное удовольствие похохотать над нелепостями, какими они потчуют детей наших.

481

Раздел V. СТАТЬИ ПО ЦЕРКОВНОМУ ИСКУССТВУ

–  Послушать ораторию.

–  Для этого нет надобности ходить в церковь, точно так же как не было надобности делать из храма Божия какую-ту филармоническую залу.

–  Да, вот у нас небось лучше! – возразил он с едкой усмешкой. – Воля ваша, – а если бы к нашему, действительно великолепному, действительно торжественному и истинно умилительному богослужению да придать инструментальное пение как более способное к стройности, так дело-то вышло бы чуть ли не лучше.

–  Что и говорить! Да вправе ли кто бы такой ни был вводить в обряды нашей Церкви такую новизну и изменять чрез это внешнюю сторону нашего богослужения?

–  Почему ж новизну?

–  Да вот почему, благоволите прислушать. Благодатная церковь Христова в первые веки своего существования, прияв от Апостолов чин богослужения, никогда не видала в храмах своих никаких органов, свирелей и разных дудок; она чуждалась инструментальных звуков даже при обряде погребения, где употребление труб было освящено давностию и обычаем. Сам Спаситель, исходя на вольное страдание, шел не в древнем гласе трубном, а с новой, умилительной песнию на устах: и воспевше, ска-

зано, изыдоша на гору Елеонскую1. А ученики Христовы на гуслях ли или органах утишали скорбь свою в лютых гонениях? Опять нет: среди глубокой ночи они молились и

пояху Бога2. Слово Христово, – пишет апостол Павел, – да вселяется в вас богатно во всякой премудрости, учащее и вразумляющее себе самех во псалмех и пениих и песнех духовных, во благодати поюще в сердцах ваших Господеви3.

Послушные голосу своего учителя, верные тогда строго исполняли эту заповедь; дни и ночи проводили они в свя-

1  Мф 26, ст. 30.

2  Деян 16, ст. 25.

3  Кол 3, ст. 17.

483

В. И. Аскоченский

тых псалмопениях. Слова нет, они пели не витиевато, без этих рулад и агремá, без этих соблазнительных morendo и affectuoso: зато песнь их была от души, от сердца. Они не ахали и не охали от приторной сантиментальности, не безмолвствовали от чувственного восторга: но зато слух их оставался целомудренным.

–  Что такое? Слух – целомудренным? Так у вас есть еще целомудрие слуха?

–  А как бы вы думали? Если вам понятна тайна сочувствия души звукам мирской гармонии, которая влечет так легко, так, по-видимому, усладительно к мечтаниям, подчас куда как грешным; если вам случалось читать об этом мнения, правда немножко строгие, но справедливые, подвижников: то вы и без меня поймете, чтó такое и в чем должно состоять целомудрие слуха. Думайте себе, как хотите, а все-таки вы согласитесь, что инструментальная музыка в храме Божием крепко неуместна. На что было этот чуждый огнь вносить, подобно Дафану и Авирону [2], в святилище Бога истинного? На что эти бессмысленные звуки и тоны там, где должно слышаться слово?

–  Ах Боже мой! – воскликнула бывшая тут дева, порядком заматоревшая во днях своих и вот уже лет пятнадцать терзающая уши убийственным завыванием известной арииCastadiva,–датакаямузыка…такаямузыка,monsieur, гораздо более говорит душе, чем… – она не докончила своей реплики и взвела глаза к небу.

«Убила бобра! – подумал я. – Нашла смысл в инструментальном гаерстве!»

–  Совершенно согласен, – отвечал я, – что музыка много, даже чрезвычайно много говорит душе, – да что говорит – вот вопрос! Те ли утешительные истины Веры, которые так живо, так действенно передаются в членораздельных звуках? Заимствуя изящность свою в гармонии природы, похищая у бури грозное завывание, у грома

484

Раздел V. СТАТЬИ ПО ЦЕРКОВНОМУ ИСКУССТВУ

страшные раскаты, у ручья журчание, у птиц мелодические напевы – такая музыка не переносит ли молящегося из храма Божия в разнообразный мир природы видимой? Не развлекает ли его в ту пору, когда ему более всего нужно самоуглубление? Я знаю, что такая гармония иногда исторгает слезы у слушателя, – но спросите его: отчего он плакал? Что осталось в душе его от этих слез? Уверяю вас, что он ничего не скажет вам толком: возгласы, безотчетные восторги, ахи да охи – вот и весь ответ его! Смотря на него в такую пору, невольно подумаешь: эк – он какой щекотливый на нервы! Я не траппист, не строгий анахорет, но смею думать, что это самая тонкая, самая неприметная, а вместе с тем прекрепкая цепь, которою тайный враг наш влечет нас ко греху, – и если есть похоть очес, похоть плоти, то есть также и похоть слуха.

–  Что вы это? Да как это? Помилуйте! – раздалось со всех сторон. Я только поглядывал по сторонам, ожидая, чем все это кончится.

–  Позвольте, – сказал один из гостей, тщательно выбритый, с изящно уложенною Анною на шее и с манерами немножко маниловскими, – позвольте-с. Небесный дар гармонии, которым обладали некоторые гениальные люди, употреблявшие его к прославлению величества Творца миров, неужели также не может избегнуть нарекания? Что ж после этого все искусства, если самое возвышеннейшее из них не смеет являться там, где душа верующая должна испытывать чистейшее удовольствие, где внешняя гармония должна возбуждать и производить внутреннюю?

–  А позвольте припомнить вам слова Самого Спасителя: дом Мой – дом молитвы1. Это, кажется, ясно: так зачем же вы хотите, чтобы храм Божий был святилищем искусства? Чтò родилось от мира и для мира, то пусть и остается в мире. Святая простота Веры Христовой лиш-

1  Лк 17, ст. 46.

485

В. И. Аскоченский

них украшений не требует. Да и что, скажите на милость, могли бы принесть в область благолепия Церкви самые прославленные гении музыкального мира? Кстати, мне пришел теперь на память отзыв знаменитого Гофмана [3], который, как вам самим известно, и сам был не глух к музыке и не близорук в суждениях своих о ее корифеях. Замечу наперед, что он смотрит на них с той же точки, с какой смотрел и смотрит доселе целый свет. Что ж в этом отзыве? А вот извольте прислушать. Один характеризуется как ребенок, забавляющийся игрушками досужей своей фантазии, – это Гайдн; другой, углубляющийся, повидимому, во внутренность нашего существа, представляется заклинателем, вызывающим духов и привидения, – это Моцарт [4]; третий изображается каким-то мучителем, который действует страхом и исступлением, раскрывает какое-то бесконечное стремление (куда?), которому нет ни границ, ни предмета, ни цели, – это Бетховен [5]. Скажите ж, как перед Богом, что это такое? Что тут взять святого, нерастленного впечатлениями мира в жертву Богу? И это называют небесным даром!.. Это ли тот огнь, который, как веяние Духа Божия, расплавляет жесткое сердце грешника, открывает у него источник слез, и все существо его делает как бы светозарным? Положим, что стройность

игармония в так называемой инструментальной музыке доведены до высочайшей степени совершенства, что пение церковное уступает ей в этом отношении: но так оно

идолжно быть. Пение или, пожалуй, музыка, как нечто внешнее, не должна совершенно закрывать внутреннего, не должна отторгать души слушателя от святая-святых

иуносить его в мир бесплодных грез и пустопорожних мечтаний. Умейте только хоть раз отвлечься от бездуш-

ных звуков этих сопелей, гуслей и труб, издающих писка-

ние или гудение1 и прислушаться к мелодическому напеву

1  1 Кор 14, ст 7.

486

Раздел V. СТАТЬИ ПО ЦЕРКОВНОМУ ИСКУССТВУ

церковных песнословий, – вы тотчас увидите превосходство последнего перед первым. Да вот лучше всего: случалось ли вам провожать друга или встречать провожающих усопшего в могилу? Слыхали ли вы при этом звук труб погребальных – обычай, к слову сказать, перенятый нами у язычников, – и пение хорошего, даже хоть мало-мальски порядочного хора? Что вас более поражало – этот ли заунывный голос труб, которые стоном своим как бы пророчили усопшему ничтожество, или умилительное пение трисвятой песни как свидетельство веры умершего и надежды его на воскресение? Что до меня, то, признаюсь, я не могу оставаться хладнокровным и в том и в другом случае: но – чудное дело! – при звуке труб и разного рода гудков и сопелей мне всегда приходит на мысль сомнение, и я как-то невольно вопрошаю:

Что же там за гробом? Где душа витает? Что там ожидает

Внебе человека?.. Будет ли он вечно Жизнию особой Жить, не умирая? Иль своей чредою Обратится снова К первому Началу, И в едино слившись

Неразрывно с Богом, Потеряться должен

Вбеспредельной жизни?..

Теперь – поют трисвятое, – и милосердное Небо сказывает мне тайну загробной жизни: там, говорит, несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь безконеч-

487

В. И. Аскоченский

ная; там праведницы просветятся яко солнце, в царствии Отца их1, где уготованы им обители многи2; там к отшедшим, которые умели

Терпеньем, верой заслужить Себе небесное веселье, Тогда придет его делить Сам Бог на новоселье…

Да, милостивые государи, в эти минуты, действительно,

Иверится, и плачется,

Итак легко, легко…

Собеседники мои молчали; я продолжал:

–  Знаю опять, что наше церковное пение потому еще не нравится многим, что оно, как заметили мне однажды, слишком обнажено, просто. Оно, если хотите, с одной стороны, так, а с другой – не так. Если коснемся внешнего выполнения, то пение и должно быть просто. Древние христиане не заботились о витиеватости своих песней; они пели безыскуственно, так что, по свидетельству современных писателей, пение их больше походило на распевное чтение, чем на пение в строгом смысле. Подражая им, и мы не должны украшать нашего песнопения внешней витиеватостью, потому что она всегда вредит, отвлекая внимание певца и слушателя от предмета воспеваемого. Что ж касается до внутреннего его содержания, до духа, – то оно непросто. Не в звуках, а в словах воспеваемых содержится та внутренняя сила, которая движет волю и сердце молящегося. Просто всякому известно пение таинственного: Иже херувимы; не витиевата, по внешности, песнь: Чертог Твой вижду, Спасе мой; нет изысканных мотивов в

1  Мф 13, ст. 43.

2  Ин 14, ст. 2.

488

Раздел V. СТАТЬИ ПО ЦЕРКОВНОМУ ИСКУССТВУ

погребальном стихе: Благообразный Иосиф; нет особенно восторженных излияний в радостном: Христос воскресе: но скажите откровенно, – с чем сравнится то движение сердца, которое всякий раз испытывает верующая душа, внимающая сим песнопениям? Кто не падал ниц при сло-

вах: Просвети омрачение души моея, Светодавче? Кто не плакал ни разу в жизни от радости, услышав в первый раз в году: Христос воскресе?..

–  Прекрасно, – сказал господин с огромной лысиной, – но ведь это для нас с вами так оно кажется, потому что обстановка, обстановка действует на ваши чувства, потому что душа ваша уже предзанята ожиданием впечатлений; на всякого другого, как говорится, не нашего прихода, сомнительно, чтоб это имело такое же действие, тогда как музыка инструментальная есть язык общий, понятный всем и каждому, без отношения к обстоятельствам того или другого быта.

–  Не спорю, но ведь дело не в действии на чувство, а в самом характере этого действия. Если ваша инструментальная музыка, скажу словами Гофмана, уносит вас туда, где нет ни границ, ни предмета, ни цели, то что ж тут хорошего в деле богослужения? Уноситесь себе, пожалуй, куда хотите, например, в опере, в балете: но в церкви это не совсем прилично. А что церковное пение может действовать на людей, как вы сказали, и не нашего прихода, так доказательство этому служат послы равноапостольного Владимира, которые, услышав в Константинополе пение при богослужении, сознавались потом, что они воображали себя стоящими не на земле, а на небе. Если же теперь, благодаря цивилизации, не все одинаково испытывают благодатное влияние пения церковного: то в этом виновато не пение, а они сами. Слепому дайте хоть рафаелевскую картину, он не отличит ее от вывески с колбасами и свиным окороком; глухому пойте хоть райские песни, – они не займут его. Нет, господа, только в

489

В. И. Аскоченский

богослужебном пении та чистая, неподдельная, истинно духовная гармония, которой иногда напрасно доискиваются люди в страстных тонах светской музыки; в нем-то те звуки, которые, как легкие крылья херувимов, касаются внутреннейших струн души. Там – в светской музыке, куда бы не переносили вы ее, хоть бы за тридевять земель, в тридесятое царство, никогда не перестанут говорить страсти; как ни утончайте, как ни одухотворяйте звуков ее, вы никогда не изгладите печати, налагаемой на них человеком, по преимуществу страстным, каковы вообще все музыкальные гении. Порождение беспокойного, вечно томимого, бесцельно стремящегося духа, звуки эти способны возбудить только бурю в душе вашей, только тоску

ибезвестные порывы, а тихая гармония также не произведет в вас гармонии, как нет ее в ней самой. Пение же, и пение церковное, порождаемое тихим, благоговейным излиянием молящейся души, проливается в нее благотворною струею и при благочестивом внимании производит в человеке такую тишину и такой рай, какого не дадут вам никогда ни ваши Тамберлики со своими ut diéze, ни ваши Бозии, ни все наипрекраснейшие органы в свете!..

Ну, тут уж чуть было не пришлось мне плохо. Дилетанты и мужского, и женского пола хором возопили на меня за такое ужасное посягательство на бессмертную славу Тамберлика [6], Бозио [7] и других, как пишется в музыкальных обозрениях, божественных певцов Большой Оперы. Переждав бурю упреков, советов, убеждений

идаже немножко колких слов, я продолжал:

–  Заметьте еще, messieurs и mesdames, что пение гораздо древнее и сообразнее с достоинством существа человеческого и с существом самого дела, чем музыка на каких бы то ни было инструментах. Полный чувств благоговения и благодарности к Творцу своему, человек всегда прежде извлекал звуки из себя, а не из мертвого инструмента. Он пел, – и песнь его была понятна и ему

490