Askochensky_V_I_Za_Rus_Svyatuyu

Раздел VI. ВОСПОМИНАНИЯ И НЕКРОЛОГИ

германской мысли, и обратить их внимание на забытые одними и неведомые другим источники «воды живой» – к писаниям отеческим1.

Но И. В. Киреевского постигла та же участь, как Н. В. Гоголя: с той минуты, как он заговорил со своими учеными собратиями не прежним языком, высказав им, не обинуясь, что свет и истина не там, где они ее искали доселе, что надобно начать учиться сызнова, и, по знаменитому изречению мудрой жены XVIII столетия, «начать с Катихизиса», – друзья И. В., сказав – кто про себя, а кто и громко: «Жестоко слово сие», пошли каждый своею дорогою до встречи там, где уже не посмеет никто спросить: что такое истина? Ибо «вся будут нага и объявлена»; а он вскоре был отозван отсюда, «зане совершил в пределе земном все земное». Так же как и на могиле Гоголя раздались поздние вопли сожаления о рановременной утрате на обычную тему: как, зачем, отчего так неожиданно, внезапно, нечаянно, что злая судьба постигает наших передовых (а поживи он еще немного, – высказалось бы печатно то, что уже произнесено было в сознании: «жаль, отстал от века!»). Ответом на эти вопросы немой судьбе служит слово Премудрого, начертанное достойно оценившими благую перемену в образе мыс-

лей покойного: узрят кончину праведного и не уразумеют, что усоветова о нем Господь!

Верующие в загробную жизнь и смотрящие на смерть как на переход в «пакибытие», а не к ничтожеству или, как недавно выразился один из германских мыслителей «к разрушению уединения человеческого я в чувство общения с целым природы»2 знают и веруют, что каждый христиа-

1  Памятником этого периода его умственной деятельности остаются (кроме ненапечатанных трудов) две замечательные статьи: «О характере просвещения Европы и его отношении к просвещению России (Письмо к графу Е. Комаровскому)» и «О необходимости и возможности новых начал для

философии». Первая напечатана в Московском сборнике 1852 года, а вто-

рая – в Русской беседе 1856 года.

2  См. Дом. беседа. 1860 г. Вып. 31.

551

В. И. Аскоченский

нин поемлется отсюда в самое благоприятное время для нашей загробной участи, в ту минуту, которую благость Божья находит самою удобною для совмещения на нелицеприятном суде своем правды с милостию. Что после сего значат наши языческие сетования на безжалостную судьбу! Если бы преставльшийся мог сам возражать на них в ответ на сожаление, что он не докончил своего «полезного труда», – он, верно, отвечал бы словами Авраама евангельскому богачу1, напомнив им притом слово вселенского учителя и отца Церкви Иоанна Златоустого: «кто не имеет матерью своею Церковь, тот не может иметь Отцем Бога»; или, наконец, указал бы на слова Самого Спасителя дщерям иерусалимским: себе плачите и чад ваших! Вот что, по мнению нашему, отвечал бы покойный ученым друзьям своим, если бы мог беседовать к ним с того берега; а ныне его безмолвная могила не призывает ли их последовать его благому примеру: познать, яко не инако одержится премудрость, аще не даст Господь, и приити ко Господу?

Нельзя умолчать, что сердечному обращению И. В. Киреевского к вере и учению матери нашей Церкви много способствовал недавно почивший о Господе старец Оптиной пустыни иеросхимонах Макарий [3], указав ему на неисчерпаемый источник мудрости, заключающийся в учении св. отцов, способной удовлетворить стремлениям самого глубокого ума, но который промыслительно утаивается от премудрых и разумных века сего, ибо таинства открыва-

ются лишь смиренномудрым, по слову св. Исаака Сирина.

Супруга И. В. [4], рассказывая мне о благодатных действиях старца на ее семейство, между прочим поведала следующее2: «Сама я познакомилась с о. Макарием в 1833 году через другого приснопамятного старца, его предшествен-

1  Имут Моисея и Пророки да послушают их, аще же их не послушают, ни

аще кто от мертвых воскреснет, не имут веры. Лк 16, ст. 29, 31.

2  Этот рассказ передаю не по одной памяти, а слово в слово, ибо тогда же

просил Н. П. К-ую записать мне оный, что ею и было исполнено.

552

Раздел VI. ВОСПОМИНАНИЯ И НЕКРОЛОГИ

ника, о. иеросхимонаха Леонида; тогда же сделалась его духовною дочерью и с тех пор находилась с ним в постоянном духовном общении. И. В. мало был знаком с ним до 1846 года. В марте сего года старец был у нас в Д…е и И. В. в первый раз исповедывался у него; писал же к батюшке в первый раз из Москвы в конце октября месяца 1846 года, сказав мне: «Я писал к батюшке, сделал ему много вопросов, особенно для меня важных; нарочно не сказал тебе прежде, боясь что по любви твоей к нему, ты как бы нибудь чего не написала ему; мне любопытно будет получить его ответ; сознаюсь, что ему трудно будет отвечать мне». – Я поблагодарила И. В., что он мне не сказал, что решился написать к старцу, и уверена была, что будет от старца действие разительное­ для И. В. Не прошло часа времени, как приносят письма с почты и два, надписанные рукою старца, одно – на имя мое, другое – на имя И. В. Не распечатывая, он спрашивает: что это значит? о. Макарий ко мне никогда не писал! – Читает письмо, меняясь в лице и говоря: «…удивительно! разительно! Как это? В письме этом все ответы на мои вопросы, сейчас только посланные». С этой минуты заметен стал зародыш духовного доверия в И. В. к старцу, обратившийся впоследствии в усердную и беспредельную любовь к нему, и принес плоды в 60 и во 100, ибо познав, яко не инако одержится премудрость, аще не даст Господь,

он, при пособии опытного руководителя, шел ко Господу».

Мои воспоминания об Иване Босом

Несколько слов в «Киевлянине» об Иване Босом пробудили и во мне воспоминания об этом удивительном человеке, истинном подвижнике и теперь уже неземном молитвеннике за нас, грешных.

553

В.И. Аскоченский

Впервый раз мне удалось увидеть его в начале 1836 года зимою. Я тогда был еще студентом. Не помню хорошо, в какой именно день отправился я в Лавру

кобедне; холод был нестерпимый; я шел, закутавшись как можно плотнее в шинель, и учащал мои шаги, чтоб согреться. Гляжу, – на подъеме Александровской горы, находившейся тогда в первобытном состоянии и крепко напоминавшей собою Кавказ с его стремнинами и провалами, бежит какой-то господин, довольно плотного сложения, лет этак сорока. Он был без шапки, в легком нанковом халате, простиравшемся до пят; на ногах его не было ни сапог, ни даже каких-нибудь чулков. Господин этот гнал перед собою деревянный шар, величиною с небольшой арбуз, который, скатываясь вниз, доставлял немало хлопот тому, кто подгонял его. Удивленный таким явлением, я невольно остановился. – «Чего ты стал? – сказал Босой, взяв в руки непослушный шар. – Иди вперед, вперед, вперед! Видишь, шар-то твой все катится назад, как ты ни стараешься; а ты все-таки толкай его и иди вперед­!».

Недовольный такою фамилиарностью (нельзя же-с: студент был; важная, значит, фигура!), я плотнее завернулся в шинель и пошел быстрее от моего нежданного собеседника­.

–  Ты не спеши, раб Божий! Шар-то возьми с собой; тебе ведь приказано гонять его. Ты куда идешь? – сказал Босой, поровнявшись со мною.

–  В Лавру, – отвечал я.

–  Вот и хорошо. Ты в Лавру и я в Лавру. Давай же вместе подгонять шар.

И бросив свою игрушку, он принялся подталкивать ее. С Крещатика подъем сделался круче, и я опередил моего спутника, который гонялся за своим шаром, вилявшим из стороны в сторону и скатывавшимся назад.

554

Раздел VI. ВОСПОМИНАНИЯ И НЕКРОЛОГИ

Воротившись в академию, я рассказал о встрече моей товарищам и узнал от них, что спутник мой был известный всему Киеву юродивый Иван Босой1.

Недели через две случилось мне быть в Михайловском монастыре. Отслушав обедню в домовой архиерейской церкви, я проходил мимо подъезда келлий, занимаемых владыками. Гляжу – стоит Босой и с комически-гордым видом оделяет нищих деньгами, кусками хлеба, а иным показывает шиш. Заметив меня, он подскочил ко мне и, подавая какую-то монету, сказал: «Вот и тебе, раб Божий! Возьми, дружок, возьми; тебе деньги надобны».

–  На табак, что ли? – сказал я с насмешкой. (Никогда не прощу себе этой глупой студенческой выходки!)

Иван Босой сплюнул.

–  И без табаку будет у тебя горько во рту, – сказал он, отдавая монету какой-то подошедшей женщине. – Возьми, сестрица, – прибавил он, – и помолись за него – дурака.

Оскорбленный таким названием, я чуть не выругал навязчивого моего благодетеля; а он, захохотав мне вслед, закричал: «Пожалеешь, брат, о моей копеечке!».

Прости меня, подвижник Христов! Отринутая мной копейка твоя стоила мне тысячи скорбей в малой и злой моей жизни!..

Потом, не помню уж когда именно, но только летом, встретил я Ивана Босого на Плоском. Это была пора самых пламенных юношеских моих мечтаний и надежд. Пользуясь вниманием одной достойнейшей девицы, которая, по неисповедимым судьбам Промысла Божия, стала потом моей женою, счастливый и беззаботный, я шел по улице, чуть ли даже не напевая что-то. Вдруг на самом повороте улицы к Щекавице, с саженною палкою, на которой привязан был огромный букет простых полевых цветов, перемешанных с бурьяном и крапивою, очутился

1  Тогда же записал я в дневнике моем встречу и разговор мой с юродивым.

555

В. И. Аскоченский

передо мной Иван Босой. – Здравствуй, приятель, – сказал он, подходя ко мне. – А я был… (тут он назвал имя девицы, о которой я мечтал).

–  Как же ты ее знаешь? – спросил я с непритворным изумлением.

–  Вона! Кого я не знаю! Бедненькая! Повянет, все у ней повянет1. На-ка вот и тебе цветочек!

И не ожидая моего согласия, он выбрал из своего букета два облетевших одуванчика и, прибавив к ним крапивы, сказал: «Возьми!».

–  На что они мне?

–  Я и сам знаю, что не нужны, да возьмешь, возьмешь! За третьим сам пойдешь!2

–  Сумасшедший! – сказал я, отходя от него с досадой. Веселое настроение моего духа исчезло; я пошел тихо и скромно; а за мной гнался раздражающий смех юродивого.­

После этого я уж не видал Ивана Босого. Прошло несколько лет; пошатавшись по свету и убоявшись бездны канцелярской премудрости, я воротился вспять к моим пенатам, моим ученым занятиям, моей любимице – лите- ратуре.В1852годуябылужевКиеве.Как-томеждуразго- ворами я узнал от моего доброго хозяина, когда-то евшего со мной одну академическую кашу, что Иван Босой умер. Подробности подвижнической жизни этого необыкновенного человека сильно заинтересовали меня. Не оставляя трудного подвига юродствования, Иван Босой приютился под церковью св. Андрея Первозванного, в огромной, нежилой зале, служащей как бы фундаментом дивному созданию знаменитого архитектора Растрелли. Зала эта замечательна, между прочим, тем, что в ней содержался

1  Моя жена умерла через два года потом в лютой чахотке.

2  С ужасом припоминаю теперь пророческие слова блаженного. Они

оправдались во всей силе.

556

Раздел VI. ВОСПОМИНАНИЯ И НЕКРОЛОГИ

некоторое время плененный Ферзеном Косцюшко, предводитель польских конфедератов. Теперь эта зала, старанием известного нашего писателя Андрея Николаевича Муравьева и по благославению высокопреосвященнейшего Арсения, митрополита Киевского, обращена в церковь во имя препод. Сергия, Радонежского чудотворца. В этой-то зале Иван Босой открыл станноприимницу. Сам без всяких средств, живущий только о имени Христове, вменивший в уметы все сокровища мира, подвижник собирал целые толпы странников, так что в иную пору число их простиралось у него до 200 человек1. Он предлагал им трапезу, беднейших оделял деньгами и сам вызывался быть их руководителем по святым местам русского Иеру­ салима. В приобретении средств для содержания своей странноприимницы Иван Босой употреблял очень простой способ: он прямо являлся к более зажиточным из киевлян и настоятельно требовал того или другого для своих дорогих гостей, – и никто не отказывал ему в этом. Главным помощником его в таком святом и богоугодном деле был тогдашний киевский гражданский губернатор И. И. Фундуклей [1], к которому Иван Босой имел беспрепятственный доступ и называл его казначеем своей странноприимницы. Молва о благотворительности Босого быстро разнеслась по всей России, и он стал отовсюду получать приношения, давшие ему полную возможность поддерживать богоугодное заведение. И между тем сам Иван Босой оставался все тем же босовиком; на него, казалось, не дейстовали ни лютые морозы, ни удушаюший зной; всегда веселый и, по-видимому, беззаботный, он ходил днем по святым местам Киева, а ночью предавался молитве и богомыслию.

1  Если что есть неверного в этих показаниях, – усерднейше прошу всех

киевлянуказатьмнеэтоипоправить,длячегомысохотоюоткрываемстра-

ницы нашего журнала.

557

В.И. Аскоченский

Ксожалению, я не умел в ту пору собрать более сведений о жизни и подвигах блаженного1. Известно только, что он был уроженец г. Зарайска, но когда начал подвиг юродства, когда прибыл в Киев – ничего этого не знаю. По смерти Ивана Босого оказались на нем тяжелые вериги, почти вросшие в тело, с которыми и похоронили его на Щекавице. Мне сказывали, что целые шесть дней оставался он непогребенным; и невзирая на то, что в комнате было постоянно душно от прилива посетителей, желавших поклониться усопшему, не слышно было от него ни малейшего мертвенного запаха. «За гробом его, – пишут в «Киевлянине», – шли тысячи народа, и слышен был плач многих беспомощных, лишившихся в нем своей подпоры».

Погребение Николая Ивановича Греча

(Из письма к брату)

Помнишь ли ты «Учебную книгу Российской словесности», которая служила для нас самым высшим и недосягаемого совершенства руководством при изучении истории и теории того языка, который теперь у нынешних писателей представляет по большой части вавилонскую смесь?2

1  Усерднейше просим тех, кто ближе знал блаженного и присутствовал

при его погребении, сообщить нам подробнейшие сведения. Нет никакой

надобности в литературном достоинстве описаний: тут нужны факты, как можно более фактов.

2  Много раз рассуждали мы об этом с покойным Николаем Ивановичем.

Особенно возмущало его неправильное употребление глаголов стать

и встать, сплошь и рядом встречающееся в наших газетах и журналах: «он встал на колени; он встал на якорь; он встал около меня» и проч. Ну, есть ли в этом логический смысл? Стать и встать – две вещи совершенно розные. Чтобы стать, надо сначала идти и остановиться; а чтобы встать,

надобнопрежделечьилисесть.Так,кажется?Вообще,редкие,весьмаред-

кие из наших борзописцев знают твердо русскую грамоту.

558

Раздел VI. ВОСПОМИНАНИЯ И НЕКРОЛОГИ

Не знаю, как ты, а я всегда вспоминаю с глубокою благодарностию и как глаз свой берегу ту самую книгу, которая познакомила меня со всеми родами нашей литературы, с Ломоносовым, Державиным, Карамзиным, Озеровым, Капнистом, Крыловым, Дмитриевым, Измайловым и с другими многочисленными и приснопамятными деятелями русского слова, ныне так легкомысленно осмеиваемыми неблагодарным потомством… Помнишь ли, в каком величии представлялсянамавторэтойкниги,такчестноидобросовестно изучивший всю тогдашнюю литературу? Имя Греча [1] было для нас символом тех познаний, к которым неутомимо стремились мы, не замечаемые никем воспитанники старых семинарий. И этого-то Греча судил мне Бог узнать близко, встретить в нем непритворное, искреннее участие к моему убогому деланию и слышать благодарность за радение языку русскому. К сожалению, кабинетные занятия мои не дали мне возможность часто видеться с ним; но и те немногие часы, которыми дарил он меня, останутся навсегда в благодарной моей памяти…

Наконец, этот Нестор нашей литературы кончил земное свое странствование. 12 января, в 51/4 часов пополуночи, он почил от трудов и неприятностей последних дней своей многолетней жизни1. Грех было бы не отдать последнего долга честному труженику русской науки, не сказав ему христианского «прости», в надежде жизни будущей, – и я (17 числа) поспешил отправиться в Петропавловскую церковь, где стоял прах его в ожидании последнего путешествия к могиле. В числе лиц посетителей я увидел много лиц почетнейших, но, к удивлению, почти никтоизлитераторов,учившихсяпоегограмматике,и,как видно, не научившихся благодарности. Времени до начала обряда погребения оставалось еще довольно, и я незаметно погрузился в думы болезненно-грустные и печальные. Не то сжимало сердце мое скорбию, что предо мною стоял

1  Николай Иванович скончался на 81 году от рождения.

559

В. И. Аскоченский

гроб искренне любимого и уважаемого человека: умереть надобно же когда-нибудь, а жизнь его перешла уже тот предел, за которым начинается труд и болезнь; не мысль о бренности и суете земной жизни человека занимала меня в эту минуту, а то, что Николай Иванович, сослуживший службу русскому, православному народу и, без сомнения, почитаемый от него принадлежащим к нашей Церкви, принесен в лютеранскую кирху и что не возгласят над ним наше до глубины души трогающее со святыми упокой, наше торжественное вечная память, что не соберется вокруг гроба его сонм пастырей Церкви и не запоет: по-

кой, Господи, душу усопшаго раба Твоего. Вот что смуща-

ло меня и наполняло сердце мое скорбию! Ведь он – наш, славянин, чех по происхождению и православный по вере своих предков: как же это могло случиться, что он оставил то стадо, к которому принадлежал, тот крест, которым осеняли себя его деды, ту Церковь, веяние которой слышится еще в имени и отчестве его? И пробудились во мне исторические воспоминания о той борьбе, какую испытала древле-православная Чехия с католицизмом и которая стоила Гусу жизни на костре, – и понятно стало мне отпадение сынов Православия в лютеранизм, заслонивший собою в то время Церковь восточную, бессильно протягивавшую посинелые от оков руки свои к отрываемым от нее детям… Не раз говорил я об этом с покойным Николаем Ивановичем: но, сознавая всю справедливость слов моих, он упорно стоял на своем и уверял, что ему поздно уже оставлять исповедание, в котором родился. Странное заблуждение не его одного, а многих и многих подобных ему! Как будто для поворота с кривого пути на прямой может быть только одна минута в жизни! Как будто ошибка, которую мы разделяем, может оправдываться тем, что она сделана не нами и притом давно!..

И повезли нашего Николая Ивановича на Волково кладбище, где положат его и где будет лежать он до той ми-

560