Добавил:
Upload Опубликованный материал нарушает ваши авторские права? Сообщите нам.
Вуз: Предмет: Файл:

Askochensky_V_I_Za_Rus_Svyatuyu

.pdf
Скачиваний:
38
Добавлен:
22.03.2015
Размер:
5.67 Mб
Скачать

Раздел IV. БЛЕСТКИ И ИЗГАРЬ

ему слезы, увидел, что нет в жизни нашей того материала, из которого мог бы ты построить идеал русского человека, почивавший в чистом сердце твоем; не «поднялась иным ключом грозная вьюга вдохновения из облеченной

всвятой ужас и в блистанье главы твоей; не почуяли мы

всмущенном трепете величавый гром других речей» твоих, и обратился ты к высоким истинам веры Христовой и стал хоть не всегда искусным, но зато ревностным ее проповедником. И толпа, кричавшая о твоей гениальности, отхлынула от твоего пьедестала и с пеною у рта стала подгрызать его подножие с намерением уронить тебя и втоптать в грязь своих нечистых помыслов и затей!..

Всамом деле, кто на месте Гоголя [1] не сделал бы крутого поворота назад, увидав себя впереди таких передовых, которые и по принципу, и по жизни, и по литературной своей деятельности не могли отвечать той идее, которая составляла задачу всей его жизни и которая подавила его самого своею громадностию! Не многие тогда поняли это: но гениальному художнику не до того уж было – понимают ли его, нет ли: он занялся устроением своей собственной души и смиренно подклонил стремления своего ума под легкое иго Христово…

Не хотелось бы верить, но так действительно было, так есть и по сие время, так будет и по сих, до тех пор, покуда люди не придут в разум истины. Гоголь, потешавший публику зримым своим смехом, был ее кумиром: но лишь только, – будем говорить словами публициста «Северной пчелы», – вздумал «сделаться проповедником

каких-то, по его мнению, высоких истин, в сущности мало отличавшихся от тех истин, которые в наше время с большею силой, энергией и последовательностью проводятся г. Аскоченским и К° и до которых обществу, как во времена Гоголя, так и теперь, нет никакого дела, – публика сделалась положительно равнодушною к нему, увидав, что

421

В. И. Аскоченский

он не отвечает насущным ее потребностям»1. Что ж это за публика, которая отвергла любимца своего за проповедание «каких-то высоких истин»? Уж не та ли, которую он сам покинул, испугавшись ее нравственного безобразия? Не та ли, которая взяла потом себе в предводители Белинского с К°? Если так, то обществу до этой горсти крикунов нет никакого дела; если же нет, если наше общество, действительно, настроено по камертону Белинского и потому не понимает «каких-то высоких истин», исповедником, а не проповедником которых сделался Гоголь при конце своей литературной деятельности… страшно за человека, страшно за такое общество! «Я, – говорил Гоголь в своей «Авторской исповеди», – не совращался с своего пути. Я шел тою же дорогою. Предмет у меня был всегда один и тот же; предмет у меня был жизнь, а не что другое. Жизнь я преследовал в ее действительности, а не в мечтах воображения, и пришел к Тому, Кто есть Источник жизни, пришел к Тому, Который Один полный ведатель души и от Кого Одного я мог только узнать полнее душу. Я не успокоился по тех пор, покуда не разрешились мне некоторые собственные мои вопросы относительно меня самого. Я пришел к тому заключению, что верховная инстанция всего есть Церковь и разрешение вопросов жизни в ней». Так вот они, эти какие-то высокие истины, до которых будто бы обществу и во времена Гоголя, и теперь нет никакого дела!.. Члены общества христианского, дети Руси Православной! Отвечайте, правда ли это или клевета?.. Горе, если действительно среди нас несть разумеваяй

ивзыскаяй Бога, если вси уклонишася, вкупе непотребни быша! Уже бо и секира при корени древа лежит: всяко убо древо, еже не творит плода добра, посекаемо бывает

иво огнь вметаемо!..2

1  Северная пчела. 1862 г. № 311. 2  Мф 3, ст. 10.

422

Раздел IV. БЛЕСТКИ И ИЗГАРЬ

Содной стороны обмолвка,

ас другой недомолвка

Систинным наслаждением читали мы в «Основе» [1] биографию нашего украинского философа Григория Саввича Сковороды [2], еще прежде довольно ознакомившись

сподробностями его страннической жизни и характером миссионерской его деятельности. Недовольный педантизмом своих современников и упорно отстранявший себя во всю жизнь свою от представителей тогдашней учености, Сковорода явился у нас, на Руси, тем, чем были на Западе Бемы, Гельмонты, Пордечи, Сведенборги и другие мыслители, известные под именем феософов. Собственно говоря, мы видим на Сковороде поразительный образчик того, к чему может привести самого глубокомысленного испытателя таин природы намеренное уклонение от учения Церкви и своенравное убеждение в непогрешимости своих философских выводов. Нас неоднократно поражала эта непроглядная тьма умствований Сковороды, облегавших черною тучею его впечатлительную душу; болезненно сжималось сердце, когда мы видели этот самородный ум влающимся всяким ветром учения, без твердой основы, без определенной цели, вдруг ярко озаряющий и верхнее, и дольнее и в то же мгновение погружающийся в густой мрак, – с признаками раздражительного самолюбия и тайного поклонения самому себе, которое просвечивалось даже сквозь красно-подобранные слова о смирении. «Мир меня ловил, но не поймал», – эта эпитафия, сочиненная Сковородою себе самому, всегда возбуждала в нас неприятное чувство какою-то резко выдающейся нотой, вроде той, какою попотчивала Чичикова ноздревская шарманка.

Но ни с чем нельзя сравнить того неприятного чувства, которое произвело в нас известие, сообщенное жиз-

423

В. И. Аскоченский

неописателем Сковороды Коваленским о том, что будто бы «он перед смертию отказался было совершить некоторые обряды, положенные Церковию, и что потом, представляя себе совесть слабых, исполнил все по уставу»1. Спрашиваем, не Коваленского, которого давно уже нет на свете, а автора биографии г. Ореста Халявского и главное – редакцию «Основы», – что это за обряды, положенные Церковию, для напутствования умирающих? Елеосвящение, что ли? Или, может быть, принесение покаяния и причащение Телу и Крови Господней? Но разве это обряды только, а не действительные и не вседействующие таинства? Опять, – если Сковорода и в самом деле отказывался перед своею кончиною исполнить долг православного христианина и если исполнил его потом для того только, чтоб не смутить «совести слабых», – то разве это служит к чести его? Разве биограф не бросил самую мрачную тень на уважаемую личность нашего народного мыслителя? Нет, как угодно, а не имея задней мысли, мы не поместили бы этого факта, если бы он имел даже историческую достоверность. По-нашему так: передавая такое или другое извещение о более замечательной личности, непременно надо иметь в виду, какое действие произведет оно на читателя, и, главное, не бросит ли какой-либо тени на тот или другой предмет, к которому по-своему относилась выставляемая личность. Удерживаясь от осуждения Сковороды, мы не можем не упрекнуть г. Халявского и редакцию «Основы» за то, что они не выбросили из биографии украинского философа эту удушающую изгарь.

Картина г-на Ге

На последней выставке в Императорской Академии художеств внимание всей публики было привлечено карти-

1  Основа. 1862 г. Сентябрь. С. 61.

424

Раздел IV. БЛЕСТКИ И ИЗГАРЬ

ною г. Ге [1], названною в каталоге: «Тайная Вечеря». Все журналы и газеты наперерыв спешили заявлять об этом произведении талантливого художника, положившего, как говорят знатоки, основание новой школе, отвергнувшего рутину и «внесшего в русскую живопись живую струю, которая должна освежить поблекший исторический род живописи и показать, что история и господствующий в нашей школе жанр не подлежат резкому разграничению».

Начитавшись печатных и наслушавшись устных толков о картине г. Ге, мы нарочно ездили на выставку поглядеть на это диво искусства. Ну, и глядели и видели. Хороша картина, нечего сказать, очень хороша. Если не выше, то непременно рядом она имеет право стоять с знаменитою картиною г. Иванова [2]. Для живущих далеко от Петербурга мы расскажем, насколько сумеем, план ее и положение действующих лиц.

Художник изобразил убогую комнату, в углу которой поставлен стол, покрытый простою скатертью, а вокруг стола бедные ложа вроде низких диванов. Стены голы; небольшое окошко, полузадернутое грубою тканью, не скрывает однако ж, что на дворе лунная ночь. Комната освещена ночником, скрытым за одною из фигур. На столе остатки вечери и самая простая посуда; у стола на полу умывальница, думать надобно, для омовения ног. Среди этой обстановки на первом плане представлен Спаситель, но не тот Спаситель с Божественным величием на челе, с сознанием, что вся предана Ему Отцем Его, не с мыслию о великой тайне, долженствующей оживить весь мир вкушением от плоти и крови Его, не в тот момент, когда из-

речены Им слова: приимите, ядите и пийте от нея вси, а

какой-то убитый горем человек, не поладивший за общим столом со своим соседом, с понуренным челом и опертой на руку головой. Апостол Иоанн, только что поднявшийся с помятого ложа, полон изумления, как будто от неожиданного оборота дела. Апостол Петр представлен каким-

425

В. И. Аскоченский

то горячим стариком, который того гляди бросится за уходящим Иудой, чтоб… чтоб остановить его; на лице Иуды вы видите оскорбление и жажду мести; остальные девять фигур, занимая задний план картины, служат только дополнением к действию.

Читатель и без нашего указания видит, что картина эта не имеет ни малейшего права именоваться «Тайною Вечерию»; она, скорее, жанр, взятый из обиходной жизни, – игра досужего воображения, залетевшего далеко за пределы, указываемые евангельским сказанием и преимущественно практикою и преданиями Церкви Православной. Минуя художественное исполнение картины, мы глядим на нее с точки религиозной и потому положительно говорим, что произведение г. Ге есть оскорбительная для чувства христианского профанация величайшей мировой тайны, есть прикосновение Озы к ковчегу завета. Тяжело, болезненно-тяжело впечатление, уносимое православно мыслящим человеком от изображения, подобного которому не представляла ни одна школа христианской живописи. Есть сюжеты, раз навсегда апробированные вековым употреблением, которых не смеет переставлять по своему произволу рука художника; есть события в мире христианском, имеющие свой колорит, свою обстановку, свои неизменные условия. Это не рутина, а примирение небесного с земным, укрепленное рядом веков; малейшая черта, вновь привнесенная, уже вредит этому примирению, расторгает связь небесного с земным, оземленяя первое и низводя его на степень обыденных, человеческих явлений. Вот почему Церковь Православная чуждается изысканного стиля италианских художников; вот почему неприятны и оскорбительны для чувства христианского театральные позы, придаваемые изображениям католических святых и, к несчастию, врывающиеся и в нашу церковную живопись. Но не в том дело. Быть может, мы не сказали бы ни слова ни о картине г. Ге, ни об аномалии ее в смысле религиозном,

426

Раздел IV. БЛЕСТКИ И ИЗГАРЬ

если бы нас не побудили к этому более чем странные рассуждения какого-то г. А. Сомова1.

«Г. Ге, – говорит он, – внимательно читая Евангелие и новейших его толкователей, не довольствовался этими божественными строками, а читал и между ними, находя и там новые и новые прелести». Видите ли, к чему приводит чтение Евангелия по руководству новейших его толкователей! К недовольству тем, что читается ясно и понятно для верующего, к чтению между строками, то есть к навязыванью своих собственных мыслей святым евангелистам и вследствие того к открытию в Евангелии каких-то новых прелестей!.. Что мудреного после этого, если художнику Спаситель мира представился с лицом «не особенно красивым», что в измене Иуды он понял «не побуждение низкой алчности, но грустную развязку несогласий между творцом нового учения и его последователем, не могшим отречься от древнего иудейства». Что удивительного, если Христос Спаситель представился и Иуде, и художнику не разрушителем дел диавола, не искупителем всего рода человеческого, а только «врагом родины, грозящим разрушить все, что составляло ее национальность»! Новейшие толкователи низвели божественное сказание евангелистов до простой интриги, – и вот Сын Божий является в пластическом образе оскорбленного неудачею человека; апостол Петр (прости Господи!) – забиякой, «готовым броситься на Иуду и наказать дерзкого, осмелившегося так глубоко огорчить Господа»; апостол Иоанн – посредником, который «надеется помирить поссорившихся»; предатель Иуда – «не негодяем, готовым за деньги на высочайшую подлость, но глубоко оскорбленным старообрядцем». Стало быть, все не так, как мы читаем в Евангелии и слышим из уст Церкви Православной; все происходило не тем порядком и не при той обстановке, к каким приучила нас церковная практика. Повашему, все это рутина: да за чем вы трогаете ее? Этой ру-

1  С.- Петерб. вед. 1863 г. № 213.

427

В. И. Аскоченский

тиною живет благоговейная дума христианина; эта рутина возводит его от земли к небеси и могущественно переносит к тому великому моменту, когда учреждением таинства Евхаристии совершилось великое дело обновления вселенной. Эта рутина не давит нас пластикою и заставляет с любовию и благоговением взирать на божественное лицо Искупителя, принимавшего в пречистые руки Свои хлеб и чашу. Эта рутина указывает нам в хлебе пречистое тело Его, а в чаше божественную кровь Его… Понимаем, очень хорошо понимаем, к чему ведете вы народ православный с вашими новейшими толкователями Евангелия!.. Мы тоже умеем читать между строками и видим заднюю мысль за густым слоем красок, – и потому еще раз говорим, что картина г. Ге есть не «Тайная Вечеря», а осуществление идей новейших толкователей, в сердце которых, как в сердце Иуды перед предательством, вошел сам сатана…

Нет, г. Ге, лучше б вы сделали, если б при вашем несомненном таланте читали Евангелие не по руководству новейших толкователей его и не между строками, а так, как учит читать оное Церковь Православная; а еще лучше, если б вы вместе с г. Ивановым выбирали сюжеты для своих изделий из мифологии или даже обыденной жизни, вон как поступил г. Пукерев [3] с знаменитою картиною г. Иванова. Тогда бы мы, люди православные, не имели неприятности видеть на выставках прелестного безобразия, которое и вы, г. Ге, и покойный г. Иванов ярко выразили в своих препрославленных картинах.

Хороши наши ребята, только славушка не та

С неодинаковым чувством прочитается на Руси православной передовая статья «Московских ведомостей» о

428

Раздел IV. БЛЕСТКИ И ИЗГАРЬ

свойствах и характере наших петербургских псевдолибералов. Все благомыслящие и близко знакомые с делом люди останутся благодарны знаменитому редактору за разоблачение литературных бандитов, которые любят закрываться широким плащем гуманности и космополитизма и прятать бесстыжие глаза свои под широкими полями флибустьерских шляп. Дело пошло с писем, помещенных в английской газете «Тэймс» (Times) корреспондентом, проживающим в Петербурге, который писал

вредакцию и с театра событий, с польских мест и часто прямо под диктовку поляков. Само собою разумеется, что описания его не отличались доброжелательством к России, и где представлялся хоть малейший случай, поставщик известий не пропускал его, чтоб не кольнуть русских варваров, угнетающих польскую цивилизацию. «Но вот этот же человек, – продолжают «Московские ведомости», – прибыл в Петербург и пишет из русской столицы, где, казалось бы, должны быть сосредоточены все живые интересы и чувствования русского народа. Среда непременно оказывает влияние на наблюдателя; волею или неволею он находится под ее впечатлением и подчиняется господствующему в ней духу. Иностранный наблюдатель смотрел на польское восстание из разных мест и, стало быть, с разных точек зрения, – и что же? – ни одна из этих точек зрения не представила ему такой неблагоприятной

врусском смысле перспективы, как петербургская точка зрения. Ничего нельзя представить себе хуже того духа, который сказывается в письмах английского корреспондента о польском восстании с берегов Невы. Все это ничтожество, все это растление, весь этот бессмысленный и презренный лжелиберализм особого рода, состоящий в измене своему народу, в пренебрежении к его живым интересам и требованиям, и в рабском трепете перед чужим мнением, – все это так и повеяло на нас из двух прочтенных нами в газете «Times» петербургских корреспонден-

429

В. И. Аскоченский

ций о польском восстании. Для того чтоб уязвить русское народное чувство, для того чтоб оскорбить, взволновать и болезненно раздражить его, не нужно осыпать Россию и русских укоризнами и бранью; нужно только зачерпнуть из петербургской среды разных суждений и передать их в надлежащей обстановке. Это всего действительнее. Дух тления, который дышет в этом петербургском так называемом либерализме и которого пагубные действия становятся все ощутительнее внутри России, – вот наш укор, вот наше зло! Чтó бы кто ни говорил в этом духе, в чем бы не отзывался этот дух, – все болезненно сожжет самый источник жизни в нашем обществе, почувствуется как самая горькая обида. Что значат для нас ругательства иностранных писак! Что значат для здорового, свежего и сильного народа чьи бы то ни было отзывы! Что значат для умных, дельных людей, способных чувствовать собственное достоинство, сплетни и пересуды окружающей среды! Но когда в зеркале, которое нам подставят, отразится наш собственный позор, тогда всякий, кто бы какой ни был комплексии, почувствует и боль, и унижение и невольно возненавидит ни в чем не повинное зеркало.

«Недавно, когда Россия находилась в незаслуженном унижении, когда в ее пределах пожаром разлился мятеж, изумив все русское общество, ничего не подозревавшее в своем затишье и полусне, когда посреди русского народа вдруг неведомо откуда взялась какая-то бессмысленная революционная организация, когда наконец вся Европа ополчилась на нас и враги России ждали с часу на час, вот-вот она рушится сама собою, – что спасло Россию от этого кошмара, что оживило, что подняло ее, что заставило ее крепко почувствовать свои государственные границы, что снова приобрело ей не фальшивое, а истинное уважение Европы, что заставило Россию почувствовать в себе источник новых сил, начатки новой жизни и великого плодотворного развития? Этот ли лжелиберализм,

430

Соседние файлы в предмете [НЕСОРТИРОВАННОЕ]