1 "Буря" (акт III, сц. 2)

-- Вот именно такое нам хотелось бы написать, -- вступил наконец

Гельмгольц в разговор.

-- И такого вам написать не дано, -- возразил Монд. -- Поскольку, если

оно и впрямь будет в духе "Отелло", то никто его не поймет, в какие новые

одежды ни рядите. А если будет ново, то уж никак не сможет быть в духе

"Отелло".

-- Но почему не сможет?

-- Да, почему? -- подхватил Гельмгольц. Он тоже оти пекся на время от

неприятной действительности. Не забыл о ней лишь Бернард, совсем

позеленевший от злых предчувствий; но на него не обращали внимания.

-- Почему?

-- Потому что мир наш -- уже не мир "Отелло". Как для "фордов"

необходима сталь, так для трагедий необходима социальная нестабильность.

Теперь же мир стабилен, устойчив. Люди счастливы; они получают все то, что

хотят, и не способны хотеть того, чего получить не могут. Они живут в

достатке, в безопасности; не знают болезней; не боятся смерти; блаженно не

ведают страсти и старости; им не отравляют жизнь отцы с матерями; нет у них

ни жен, ни детей, ни любовей -- и, стало быть, нет треволнений; они так

сформованы, что практически не могут выйти из рамок положенного. Если же и

случаются сбои, то к нашим услугам сома. А вы ее выкидываете в окошко,

мистер Дикарь, во имя свободы. Свободы! -- Мустафа рассмеялся. -- Вы думали,

дельты понимают, что такое свобода! А теперь надеетесь, что они поймут

"Отелло"! Милый вы мой мальчик!

Дикарь промолчал. Затем сказал упрямо:

-- Все равно "Отелло" -- хорошая вещь, "Отелло" лучше ощущальных

фильмов.

-- Разумеется, лучше, -- согласился Главноуправитель. -- Но эту цену

нам приходится платить за стабильность. Пришлось выбирать между счастьем и

тем, что называли когда-то высоким искусством. Мы пожертвовали высоким

искусством. Взамен него у нас ощущалка и запаховый орган.

-- Но в них нет и тени смысла.

-- Зато в них масса приятных ощущений для публики.

-- Но ведь это... это бредовой рассказ кретина 1 .

-- Вы обижаете вашего друга мистера Уотсона, -- засмеявшись, сказал

Мустафа. -- Одного из самых выдающихся специалистов по инженерии чувств...

-- Однако он прав, -- сказал Гельмгольц хмуро. -- Действительно,

кретинизм. Пишем, а сказать-то нечего...

-- Согласен, нечего. Но это требует колоссальной изобретательности. Вы

делаете вещь из минимальнейшего количества стали -- создаете художественные

произведения почти что из одних голых ощущений.

Дикарь покачал головой.

-- Мне все это кажется просто гадким.

-- Ну разумеется. В натуральном виде счастье всегда выглядит убого

рядом с цветистыми прикрасами несчастья. И, разумеется, стабильность куда

менее колоритна, чем нестабильность. А удовлетворенность совершенно лишена

романтики сражений со злым роком, нет здесь красочной борьбы с соблазном,

нет ореола гибельных сомнений и страстей. Счастье лишено грандиозных

эффектов.

-- Пусть так, -- сказал Дикарь, помолчав. -- Но неужели нельзя без

этого ужаса -- без близнецов? -- Он провел рукой по глазам, как бы желая

стереть из памяти эти ряды одинаковых карликов у сборочного конвейера, эти

близнецовые толпы, растянувшиеся очередью у входа в Брентфордский

моновокзал, эти человечьи личинки, кишащие у смертного одра Линды, эту

атакующую его одноликую орду. Он взглянул на свою забинтованную руку и

поежился. -- Жуть какая!

-- Зато польза какая! Вам, я вижу, не по вкусу наши группы

Бокановского; но, уверяю вас, они -- фундамент,