1 Улица в Лондоне, где расположены британские правительственные

учреждения. резервации. К нему и обратитесь безотлагательно. Всего

наилучшего.

Трубка замолчала. Бернард положил ее и побежал на крышу

-- Летим к Хранителю, -- сказал он мулату в зеленом

В десять пятьдесят четыре Хранитель тряс руку Бернарду, здороваясь.

-- Рад вас видеть, мистер Маркс, рад вас видеть, -- гудел он

почтительно. -- Мы только что получили специальное распоряжение...

-- Знаю, -- не дал ему кончить Бернард. -- Я разговаривал сейчас по

телефону с Его Фордейшеством. -- Небрежно-скучающий тон Бернарда давал

понять, что разговоры с Главноуправителем -- вещь для Бернарда саммая

привычная и будничная. Он опустился в кресло. -- Будьте добры совершить все

формальности. Поскорей, будьте добры, -- повторил он с нажимом. Он упивался

своей новой ролью.

В три минуты двенадцатого все необходимые бумаги были уже у него в

кармане.

-- До свидания, -- покровительственно кивнул он Хранителю, проводившему

его до лифта. -- До свидания.

В отеле, расположенном неподалеку, он освежил себя ванной,

вибровакуумным массажем, выбрился электролизной бритвой, прослушал утренние

известия, провел полчасика у телевизора, отобедал не торопясь, со вкусом, и

в половине третьего полетел с мулатом обратно в Мальпаис.

-- Бернард, -- позвал Джон, стоя у туристского пункта. -- Бернард!

Ответа не было. Джон бесшумно взбежал на крыльцо в своих оленьих

мокасинах и потянул дверную ручку. Дверь заперта.

Уехали! Улетели! Такой беды с ним еще не случалось. Сама приглашала

прийти, а теперь нет их. Он сел на ступеньки крыльца и заплакал.

Полчаса прошло, прежде чем он догадался заглянуть в окно. И сразу

увидел там небольшой зеленый чемодан с инициалами Л. К. на крышке. Радость

вспыхнула в нем пламенем. Он схватил с земли голыш. Зазвенело, падая,

разбитое стекло. Мгновенье -- и он уже в комнате. Раскрыл зеленый чемодан, и

тут же в ноздри, в легкие хлынул запах Ленайны, ее духи, ее эфирная

сущность. Сердце забилось гулко; минуту он был близок к обмороку. Наклонясь

к драгоценному вместилищу, он стал перебирать, вынимать, разглядывать.

Застежки-молнии на вискозных шортах озадачили его сперва, а затем -- когда

решил загадку молний -- восхитили. Дерг туда, дерг обратно, жжик жжик,

жжик-жжик; он был в восторге. Зеленые туфельки ее -- ничего чудесней в жизни

он не видел. Развернув комбилифчик с трусиками, он покраснел, поспешно

положил на место; надушенный ацетатный носовой платок поцеловал, а шарфик

повязал себе на шею. Раскрыл коробочку -- и окутался облаком просыпавшейся

ароматной пудры. Запорошил все пальцы себе. Он вытер их о грудь свою, о

плечи, о загорелые предплечья Как пахнет! Он закрыл глаза; он потерся щекой

о запудренное плечо. Прикосновение гладкой кожи, аромат этой мускусной

пыльцы, будто сама Ленайна здесь.

-- Ленайна! -- прошептал он. -- Ленайна!

Что то ему послышалось, он вздрогнул, оглянулся виновато. Сунул вынутые

воровским образом вещи обратно, придавил крышкой; опять прислушался и

огляделся. Ни звука, ни признака жизни. Однако ведь он явственно слышал --

не то вздох, не то скрип половицы. Он подкрался на цыпочках к двери,

осторожно отворил, за дверью оказалась широкая лестничная площадка. А за

площадкой -- еще дверь, приоткрытая. Он подошел, открыл пошире, заглянул.

Там, на низкой кровати, сбросив с себя простыню, в комбинированной

розовой пижамке на молниях лежала и спала крепким сном Ленайна -- и была так

прелестна в ореоле кудрей, так была детски-трогательна, со своим серьезным

личиком и розовыми пальчиками ног, так беззащитно и доверчиво разбросала

руки, что на глаза Джону навернулись слезы.

С бесконечными и совершенно ненужными предосторожностями -- ибо

досрочно вернуть Ленайну из ее сомотдыха мог разве что гулкий пистолетный

выстрел -- он пошел, он опустился на колени у кровати. Глядел, сложив

молитвенно руки, шевеля губами. "Ее глаза", -- шептал он.

Ее глаза, лицо, походка, голос;

Упомянул ты руки -- их касанье

Нежней, чем юный лебединый пух,

А перед царственной их белизною

Любая белизна черней чернил .1

Муха, жужжа, закружилась над ней; взмахом руки он отогнал муху. И

вспомнил:

Мухе -- и той доступно сесть

На мраморное чудо рук Джульетты,

Мухе -- и той дозволено похитить

Бессмертное благословенье с губ,

Что разалелись от стыда, считая

Грехом невольный этот поцелуй;

О чистая и девственная скромность!2

Медленно-медленно, неуверенным движением человека, желающего погладить

пугливую дикую птицу, которая и клюнуть может, он протянул руку. Дрожа, она

остановилась в сантиметре от сонного локтя, почти касаясь. Посметь ли!

Посметь ли осквернить прикосновеньем низменной руки... Нет, нельзя. Слишком

опасна птица и опаслива. Он убрал руку. Как прекрасна Ленайна! Как

прекрасна!

Затем он вдруг поймал себя на мысли, что стоит лишь решительно и длинно

потянуть вниз эту застежку у нее на шее... Он закрыл глаза, он тряхнул

головой, как встряхивается, выходя из воды, ушастый пес. Пакостная

1 "Троил и Крессида" (акт I, сц 1) 2 "Ромео и Джульетта" (акт III, си.

3) мысль! Стыд охватил его. "О чистая и девственная скромность!.."

В воздухе послышалось жужжание. Опять хочет муха похитить бессмертное

благословенье? Или оса? Он поднял глаза -- не увидел ни осы, ни мухи.

Жужжание делалось все громче, и стало ясно, что оно идет из-за ставней,

снаружи. Вертоплан! В панике Джон вскочил на ноги, метнулся вон, выпрыгнул в

разбитое окно и, пробежав по тропке между высокими агавами, поспел как раз к

приземленью вертоплана.